Кара-курт - Чехов Анатолий Викторович

Анатолий Викторович Чехов

КАРА-КУРТ

Роман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДОРОГИ ВОЙНЫ

ГЛАВА 1. ДАШ-АРАСЫ´

Заместитель коменданта погранучастка старший лейтенант Кайманов стоял у окна комендатуры, наблюдая рождение приближающегося утра, обдумывая ход предстоящего допроса. Настольная лампа, отражаясь в темном стекле, снизу освещала его лицо, выхватывая из полутьмы надбровные дуги, глубоко вырезанные ноздри вислого с горбинкой носа. Отражение таяло вместе с исчезающей за окнами прозрачной синевой. Вдали уже проступали на фоне светлеющего неба дымчатые силуэты гор.

Решение не приходило. Человек с той стороны, по имени Клычхан, сам вышел навстречу наряду и попросил проводить его именно к нему, Якову Кайманову, назвав его по-местному Ёшкой Кара-Кушем[1]. Сколько ни перебирал в памяти Яков, среди десятков и даже сотен известных ему имен контрабандистов Клычхана не мог вспомнить.

Солнце вспугнуло дремавшие на скалистых вершинах легкие, как тополиный пух, облака, разлило за горами лимонно-желтую зарю.

Послышался крик горлинки. Шаги часового неторопливо промеряли тишину. Донеслось истошное козлиное блеяние. Где-то затарахтела арба, и словно по ее сигналу в ауле дурными голосами взревели ишаки. Крик ишаков, так же как и до войны, возвещал начало нового трудового дня, начало мирных дел, свершавшихся бок о бок с делами пограничной комендатуры. Но как изменилась жизнь всего лишь за несколько недель! Сколько раз Кайманов слушал эти привычные звуки и голоса, а сейчас, казалось, и звуки и голоса стали другими...

Кайманов снял трубку, вызвал дежурного.

Вошел сухощавый, широкий в кости пожилой солдат, по фамилии Белоусов, с полуприседанием щелкнул каблуками, взял под козырек.

«Козыряет лихо», — подумал Кайманов, но промолчал: Белоусов вместе с молодым призывником Оразгельдыевым сегодня ночью задержал Клычхана. Действовали по инструкции...

Бравым щелканьем каблуков, пожалуй, исчерпывалась вся пограничная лихость Белоусова. Только винтовку он держал в руках, наверное, еще в гражданскую, границы не нюхал, участка комендатуры не знает, самому под пятьдесят. В этом для Кайманова была еще одна тягостная проблема военного времени, чуть ли не главная. Где вы, молодые и умелые кадровики-пограничники? Где испытанные помощники начальников застав — руководители «бригад содействия», выросшие в этих горах? Каждый из вас стоил десятерых самых отчаянных главарей контрабандистов. Все вы сейчас там, на западе, где кровавая линия фронта в огне и взрывах все ползет и ползет к востоку, оставляет за собой страшную полосу дымящихся развалин, тысячи братских могил, израненную и поруганную родную землю...

Здесь тоже фронт, тоже передовая линия, ежедневная и еженощная готовность номер один, долговременная оборона, держать которую тоже надо хорошо. Но как держать, когда по всей границе одни зеленые юнцы да старики? Белоусов еще один из лучших среди них.

Кайманов подавил вздох, негромко сказал:

— Приведите задержанного.

— Слушаюсь!

Дежурный повернулся налево кругом, четко печатая шаг, вышел. Старший лейтенант проводил его взглядом, вновь посмотрел в окно, где теперь уже во всей красе видны были залитые светом горы. Причудливые арчи — целые рощицы древовидного можжевельника темно-зелеными нашлепками вырисовывались на склонах, словно бесчисленные нарушители, рассыпавшиеся на всем видимом пространстве. Арчи стояли на виду, а сколько настоящих врагов таилось сейчас по всей границе, выбирая момент, чтобы прорваться через рубеж?

Дверь отворилась. В сопровождении двух конвоиров вошел атлетически сложенный курд, лет тридцати пяти — сорока. Из-под густых бровей на Якова зорко глянули темные внимательные глаза.

Кайманов тоже окинул его быстрым взглядом. Одежда поношена. На обмотках — мелкие репейки высокогорной травы «кипиц», чарыки не разношены, ссохлись, на шаромыгу не похож, глаза умные...

Клычхан быстро осмотрелся, взглянул на вошедших вслед за ним рослого переводчика Сулейманова, коренастого писаря Остапчука, новобранца конвоира Оразгельдыева, с достоинством поклонился Якову:

— Салям, арбаб[2].

Кайманов сдержанно ответил.

— Ты Кара-Куш?

— Он самый.

Яков уже стал отвыкать от своей клички, но, видимо, за кордоном Черного Беркута помнили.

Клычхан протянул руку, Кайманов ощутил своей ладонью его сухую, жесткую ладонь без мозолей.

— Эссалям алейкум, джан брока чара[3], — сказал Клычхан.

От внимания Якова не ускользнуло странное поведение конвоира. Выпучив глаза, Оразгельдыев уставился неподвижным взглядом в одну точку. Темный бугристый лоб его мгновенно покрыла испарина.

«Столбняк его хватил, что ли? Задерживать не боялся, а тут взмок точно мышь», — с неудовольствием подумал Кайманов.

Волнение конвоира заметил и задержанный, но, видимо, не придал ему значения.

— Хорошо, что к тебе попал, — обращаясь к Якову, сказал Клычхан.

Тот вопросительно поднял брови.

— Сердце не скатерть, перед каждым не расстелешь. Ты знаешь наш язык, с тобой можно говорить. Большую новость тебе принес.

— Доброе слово — ловчий сердец, — в тон ему ответил Яков. — Если новость, садись, чай будем пить, разговаривать...

Он задал обязательные вопросы: здорова ли семья, как идут дела. Клычхан сдержанно ответил, в свою очередь поинтересовался здоровьем родни, делами Якова, принял пиалу с зеленым чаем, неторопливо выпил.

Кайманов налил еще.

За окнами комендатуры солнечные лучи уже заливали беспощадным светом склоны гор, кривые улицы аула. Со стороны ближайших кибиток снова донеслось истошное козлиное блеяние.

Из открытого окна видна была плоская глинобитная крыша кибитки, прилепившейся под сопкой, неподалеку от комендатуры. На крыше зачем-то привязан перед тазом с водой молодой горный козел. Непрерывно блея, он изо всех сил тянулся к воде, часто перебирал ногами, выбивая копытами глиняную пыльцу, курившуюся на ветру.

Из кибитки вышла сухопарая пожилая женщина, приложила ладонь козырьком ко лбу, обвела взглядом утреннее небо. Козел заблеял так, как будто его резали.

— Черт бы побрал эту музыку! — пробормотал Кайманов, закрывая окно.

Клычхан подождал, пока старший лейтенант справится со створками.

— Дорогу на Чанкур знаешь? — спросил он.

— По карте — знаю.

— Даш-Арасы´, знаешь?

— Откуда я знаю чанкурский Даш-Арасы´? — Кайманов пожал плечами: — Даш-Арасы´ на любой дороге есть. Щель между камнями, вот и Даш-Арасы´.

— Такой, как под Чанкуром, Даш-Арасы´ нигде нет, — возразил Клычхан. — Там не щель — пропасть. Слева — скалы, справа — скалы. Дорогу внизу почти не видно. Узкая, как ремешок. Машина с одной стороны пойдет, с другой — сторожа не пускают. «Эй-ей!» — кричат. Двум машинам в чанкурской Даш-Арасы´ не разойтись.

Резкие складки у рта Клычхана, тонкий, прямой нос, смелый взгляд выдавали в его облике человека большой силы. Исподволь наблюдая за тонким горбоносым лицом курда, Яков чувствовал, что и Клычхан не спускает с него внимательных глаз.

— Брата Казанфара убили… — мрачно сказал тот.

— Кто убил?

— Загар-Раш[4]. Немецкие инженеры. Раньше нам с братом незачем было работать. Но вот уже десять лет приходится протягивать ноги по длине своего ковра. Приехал весной в аул немец Вольф. Соберите, говорит, людей, дам работу. Мы с братом тоже пошли. В скалах над Даш-Арасы´ стали бить тоннели, закладывать аммонал. От нашего аула восемнадцать человек пошло, ни один не вернулся. На этой дороге есть у нас еще мост на каменных арках, высота пятьдесят метров. Под каждой аркой теперь фугас. Всех, кто минировал, тоже забрали...

— Расскажи, как ты спасся, — попросил Кайманов.

— Как спасся? — Клычхан пожал плечами: — Дурак догадается — после такой работы на воле не оставят. Обманул охрану, ушел к другу Бяшиму в Чанкур, родным весть передал.

— А потом?

— Скрывался у друга четыре дня, к вечеру пятого приехала на ишаке жена. Сказала: «Всех, кто работал на Даш-Арасы´, солдаты забрали». Казанфара взяли, Аннасахата взяли, отправили неизвестно куда, домой не дали зайти. За мною три ночи подряд приходили. Вот я и ушел к вам.

Клычхан замолчал. Молчал и Кайманов, обдумывая услышанное. Он отлично знал, что в Иране хозяйничают гитлеровские агенты. Сведения об этом поступали и от задержанных нарушителей и через иностранную печать. В округе бригадный комиссар Ермолин собирал на инструктаж начальников застав и комендатур, рассказывал о сообщении английской газеты «Дейли экспресс», в котором говорилось, что немецкий посол в Иране фон Эттелен предложил Ирану полную поддержку Германии в войне с СССР, посол в Турции фон Папен дал в Анкаре иранскому послу инструкции о внешнеполитической позиции. Знал Кайманов имена активно действующих в Иране гитлеровских агентов: Артеля — уполномоченного фирмы Фридрих Крупп; Вольфа — служащего конторы «Иран Экспресс», руководителя немецкой разведки на севере Ирана; фон Родановича — представителя иранской фирмы «Сименс», и еще десятки других.

Этим агентам удалось не только завезти в Иран оружие, но и провести военную подготовку «пятой колонны», состоящей из немцев и фашиствующих иранцев. Сейчас они усиленно организовывали диверсионные и террористические группы для переброски в советские нефтеносные районы Азербайджана и Туркмении, минировали в Иране стратегические дороги и мосты, превращали территорию всей страны в военный плацдарм.

Гитлеровские агенты заминировали шоссе, соединившее два государства в районе ущелья Даш-Арасы´, на ближайшем к участку комендатуры направлении, и — пятидесятиметровой высоты арочный мост. Это значило, что именно здесь готовится какая-то провокация.

— Я очень тебе сочувствую, Клычхан, — сказал Кайманов. — Большое у тебя горе, большая беда в ауле. Можешь ты сказать, кто охраняет ущелье и мост?

— Совсем мало охраны. У Даш-Арасы´ — кибитка, недалеко от моста — еще одна... К той и другой провода подведены. Дежурят в кибитках германские инженеры Загар-Раш, по-нашему Черная Чума — ходят в черных очках, носят рейку с белыми и красными полосами, смотрят в трубку со стеклышком: пусть все думают, что землемеры живут. Теперь мы знаем, какие это землемеры: шкуру леопарда издалека видно.

— Ладно, Клычхан, — сказал Яков. — Большое спасибо тебе за то, что нам сообщил, хотя удивительно мне, как ты сумел от охраны уйти. Наверное, ты очень счастливый человек...

Кайманов вызвал дежурного Белоусова.

— Доложите капитану Ястребилову, что мы его ждем, — сказал он, — да пошлите кого-нибудь к старухе Сюргуль. Пусть уймет своего козла.

По установившейся привычке искать во всем скрытый смысл Яков раздумывал, что означает этот козлиный концерт. Кайманов нарочно назвал имя Сюргуль и незаметно проследил, как поведет себя закордонный гость. Клычхан не обратил внимания на его слова.

«Кто он? Друг или враг? Человек, способный оказать услугу, или провокатор? А если о его переходе была извещена Сюргуль, кто передал ей весть? Где искать связи?»

Интуиция подсказывала Якову, что здесь что-то нечисто. Но интуиция не доказательство, особенно если имеешь дело с умным и опытным врагом. Враг ли он?

Открылась дверь, в комнату вошел капитан — пограничник в идеально сшитом кителе с алеющими в петлицах рубиновыми шпалами. От белоснежного подворотничка до зеркально начищенных сапог — все на нем сияло, как только что снятое с витрины универмага.

— Товарищ капитан, — приветствуя его, доложил Кайманов, — разговор начали без вас, так уж получилось. Остапчук, покажите протокол...

— Хорошо, продолжайте. Сулейманов, будете мне переводить.

Ястребилов сел за стол, приготовился слушать, а Кайманов ощутил некоторую неловкость: сам он свободно владел курдским, туркменским, фарси, азербайджанским языками, мог бы не хуже Сулейманова переводить Ястребилову, но тот и в присутствии Якова каждый раз брал с собой переводчика.

«Что ж, может быть, комендант и прав, — подумал Яков, — с Сулеймановым мне не надо отвлекаться от самого допроса».

— Продолжай, Клычхан, — по-курдски сказал Кайманов. — Постарайся рассказать подробнее о том, что происходило у вас перед войной, что происходит сейчас. Кто ты, откуда, кем был до того, как пошел работать на Даш-Арасы´. Уверен ли в том, что германские агенты действительно убили твоего брата Казанфара? Постарайся говорить подробнее.

— Якши, арбаб, я постараюсь.

— Не называй меня хозяином. У нас хозяев и слуг нет.

— Якши, Кара-Куш...

Клычхан на секунду задумался, выбирая, с чего начать. Ястребилов и Кайманов приготовились слушать. Якова насторожило то, что на ладонях у Клычхана после месяца каменных работ не было мозолей. Уж кто-кто, а он-то знал, что значит долбить горы...

— Было нас четыре брата, — сказал Клычхан. — Имели землю. Жили хорошо. Я и Казанфар, да будет его путь усеян розами в благоуханных садах аллаха, стали торговать. Люди уважали. Но двенадцать лет назад всемилостивейший наш правитель, да сгорел бы он сам и сгорел бы его отец, сказал: «Германский кайзер — мой лучший друг». Этот черный день до дна иссушил светлый арык нашей жизни. Торговля сначала сжалась, как сжимаются листья под ветром пустыни, а потом иссякла совсем, как иссякает родник в летний зной. На всех нас посыпались несчастья, ибо, как сказал мудрец, в сломанную дверь все камни летят...

Кайманов и Ястребилов молча слушали. Сулейманов негромко переводил, Остапчук записывал. Клычхан, глядя прямо перед собой, продолжал:

— Перед войной у шаха не стало валюты: алчный всегда в нужде. Заключил он с Гитлером договор товары на товары менять. Германские Загар-Раш, да не наполнятся родники моих глаз видом этих гиен, всех нас за горло взяли. Нефть и хлопок, рис и джегуру, урюк и миндаль, сабзу и бидану[5] стали вагонами и кораблями к себе отправлять. Нам старые свои товары по двойной цене сбывать.

— Есть у меня в нашем парламенте — Меджлисе — друг, большой человек, — продолжал Клычхан. — Он сказал: Загар-Раш вывезли от нас товаров на триста девяносто миллионов риалов, а ввезли только на сто шестьдесят. Дефицит — двести тридцать миллионов риалов. Чем отдают долги? Везут к нам то, что у них нигде больше не берут. Перед войной во все фирмы понасажали своих советников, чтоб им не видеть собственных детей. Аэродромы строят, дороги строят, город наци — Назибад строят, Браунес Хауз — коричневый дом — в Тегеране строят. На аэродромах самолетов — как саранчи в год змеи. Под дорогами и мостами — мины. Кто за все это платит? Наши люди платят, те, что за товарами к нам ходили. Теперь они к немцам ходят! Народ стал бедный, как суслик-песчанка в засуху. Купцы разорились...

Капитан Ястребилов, внимательно слушавший переводчика, прервал Клычхана: