— А вон уже «Сухона»! — сказал Боря.
Самохин пока что видел лишь какое-то сизое марево на горизонте, похожее на дымовую завесу, развешанную над морем. Никакой «Сухоны», по его мнению, там не было.
— Вы в отпуск, товарищ старший политрук? — спросил Боря.
— В отпуск, парень, в отпуск, — с горечью сказал Самохин, — отпустили на неделю...
— А потом опять на фронт?
— А потом опять на фронт...
Не мог же Самохин сказать этому парнишке, весь облик которого не вязался с понятием «боцман», что в такое тяжелое время, когда все едут на фронт, кадровый пограничник, да еще в звании старшего политрука, едет просто служить в глубокий тыл на среднеазиатскую границу.
— А вот меня не берут на фронт, — как-то потускнев, со вздохом сказал Боря. — Три раза убегал, с эшелонов снимали. На четвертый военком сказал: «Еще убежишь — под суд отдам». Вот и ловлю рыбу. Тоже ведь для фронта? А? Верно, товарищ старший политрук?
— Верно, Боря, верно, — уже тяготясь разговором, отозвался Андрей.
Его окликнули:
— Товарищ пограничник! Зайдите сюда!
Самохин оглянулся. Приглашал его к себе в рубку капитан сейнера, сивоусый, с прокаленным на солнце медным лицом, на котором усы и брови казались алюминиевыми.
В рубке, застекленной с четырех сторон, у штурвала дивчина, загорелая и плотная. Она повернулась к Самохину всем широкоскулым, монгольского типа лицом, кивнула в знак приветствия, вновь уставилась на шевелившуюся картушку компаса. Капитан сделал знак Самохину подождать, обратился к дивчине:
— Зульфия-ханум, иди поднимай на вахту Саодат, я пока у штурвала сам постою.
Когда девушка вышла, по-военному взял под козырек, представился:
— Капитан Садыков...
— Я знаю, что вы капитан, — не очень дружелюбно сказал Самохин, собираясь высказать претензию за потерю нескольких часов из-за какого-то гуляки эпроновца.
— Вы меня не так поняли, — прервал его Садыков. Он снова взял под козырек: — Заместитель начальника комендатуры Красноводска капитан Садыков. Провожу операцию. У меня к вам просьба: не проявлять никакого интереса к пассажиру эпроновцу, которого сейчас примем с «Сухоны».
Он показал Андрею удостоверение личности. Это в корне меняло дело. Но Самохин все-таки сказал:
— Могли бы раньше предупредить.
— И сейчас не поздно, — ответил Садыков. — Надеюсь, вы поняли: у эпроновца должно создаться впечатление, что пограничники им не интересуются.
— Понятно. Я вам больше не нужен?
Садыков молча кивнул. В рубку вошла женщина средних лет, такая же темнолицая, как и Зульфия, молчаливая и сосредоточенная, заняла место у штурвала.
Самохин вышел на палубу. Спускаться в кубрик не хотелось: здесь хоть продувало ветерком, а там духота, деваться некуда...
Сейнер приблизился к плавбазе, метрах в ста застопорил машину, покачиваясь на волнах.
Самохин отчетливо видел, как с плавбазы спустили шлюпку, в нее сели три гребца, рулевой на корму. Оттолкнувшись от борта, гребцы дружно опустили весла на воду, направляясь к «Пселу». Солнце отражалось от яркой пленки воды, стекавшей с весел, и от этого казалось, что шлюпка, мерно поднимаясь и опускаясь на волнах, взмахивает блестящими прозрачными крыльями.
Андрей издали пытался определить, кто же из моряков, сидевших в шлюпке, объект столь пристального внимания самого замкоменданта Садыкова. Рыбаки гребли распашными веслами, и уже одно то, что число гребцов было нечетным, говорило — один из них должен высадиться. Который? Андрею видны были загорелые затылки да спины в белых полотняных рубахах. Ну, конечно, тот, что сидит на носовой банке. Вот он вытащил весло из уключины, повернулся к сейнеру. Еще через некоторое время Андрей увидел его лицо и фигуру. Все точно так, как и должно быть у моряка водолаза, — шея, как у борца-тяжеловеса, грудь колесом (только водолазные доспехи и носить), литые плечи. Улыбка такая же белозубая, как у Бори-боцмана. Физиономия простецкая, с выгоревшими бровями, пшеничным чубчиком, высовывающимся из-под козырька мичманки. «Что ж, рубаха парень, — подумал Самохин. — На фронт бы его, немцев через себя штыком кидать!» Эпроновец наклонился за чемоданом... Так, небольшой, спортивного вида чемоданчик... Спустя минуту на борт сейнера легли загорелые руки с толстыми пальцами, показалось обгоревшее на солнце улыбающееся лицо.
— Принимайте пополнение! — Эпроновец легко и пружинисто перебросил сильное тело через борт «Псела», ловко подхватил брошенный вслед чемодан: — Спасибо, братишки!
На Андрея глянули наивные голубые глаза. Губы эпроновца сами раздвинулись в смущенной улыбке.
— Иван Белухин... Спасибо, что завернули, братцы, — поблагодарил он. — Такой случай вышел!..
— Мы все ваши случаи наизусть знаем, — высунувшись из рулевой рубки, ворчливо сказал Садыков. — Вот они где у меня, эти случаи, — резанул он себя ребром ладони по горлу. — Человек из-за тебя в порт опаздывает.
Капитан спрятал седую голову в рубке, стал негромко отдавать приказания в переговорное устройство. Андрей сдержанно ответил на приветствие водолаза и, не обращая на него внимания, отвернулся, разглядывая удаляющуюся плавбазу.
— Капитан! — крикнул новый пассажир. — Есть работа?
— Есть! — отозвался Садыков. — Иди подушку ухом давить. Поднимем, будешь чинить сети.
— Добре! — Белухин, прогрохотав каблуками по трапу, спустился в кубрик.
После обеда, когда эпроновец, выспавшись и отменно поработав ложкой, принялся вместе с Борей-боцманом и еще двумя рыбачками сноровисто перебирать сети, Самохин, в свою очередь, спустился в кубрик сейнера, где оставался до самого Красноводска.
Красноводский порт встретил запахом нагретой солнцем нефти, тучами мух, немыслимой жарой.
Когда «Псел» медленно подходил к пирсу, выбирая свободное место у причала, Андрей издали увидел на берегу солдата пограничника, отметив про себя тайную тревогу в поведении эпроновца. Озираясь по сторонам, Белухин перебежал от кормы до бака сейнера, вернулся к рулевой рубке, взобрался на лебедку, придерживаясь за мачту, и закричал:
— Ушли! «Альбатрос» ушел! А за нарушение трудовой дисциплины — под суд!
Едва дождавшись, когда «Псел» причалит, Белухин со своим чемоданом в руках прямо с борта прыгнул на пирс и еще некоторое время вертел головой, надеясь увидеть свой бот или кого-нибудь из членов команды.
Крайнее напряжение нервов чувствовалось в его движениях, но ни Самохин, ни встречавший их солдат-пограничник не проявили к нему никакого интереса, и Белухин заметно успокоился.
— Спасибо, братишки, хорошо довезли! — весело крикнул он команде сейнера. — До свидания, товарищ старший политрук! — попрощался с Андреем. — Пойду в портнадзор своих искать.
— Счастливого пути, — ответил ему Андрей и, сердечно попрощавшись с Борей-боцманом, капитаном Садыковым, работавшими на палубе рыбачками, сошел на берег.
— Товарищ старший политрук, — доложил встречавший его пограничник, — комендант майор Судзашвили прислал за вами машину, просит к себе.
— Можно ли отсюда, из порта, позвонить майору Судзашвили?
— Конечно, товарищ старший политрук, с нашего КПП.
Самохин прошел за своим провожатым в глинобитную мазанку, где его встретил дежурный старший сержант, попросил связать его с комендантом.
В трубке тотчас же раздался бодрый голос с заметным кавказским акцентом:
— Майор Судзашвили слушает.
Андрей доложил о прибытии.
— Отлично, дорогой! Садитесь с моим шофером Астояном в машину, срочно приезжайте. Ваш начальник отряда полковник Артамонов через каждый час звонит, хочет с вами поговорить.
Город, так же как и порт, встретил Самохина пылью, зноем, мухами. Всюду избыток людей, мелькание лиц, гул голосов, неотступный запах нагретой солнцем нефти.
С сердечной болью наблюдал Андрей протянувшиеся вдоль дороги пестрые таборы, палаточные городки, построенные теми, кто дожидался своей очереди, чтобы ехать дальше, в глубь страны. Самохин уже знал, что в городе нет своей воды, ее привозили по железной дороге со станции Кызыл-Арват в огромных десятитонных чанах, установленных на платформах. Но разве можно привезти воду для населения, увеличившегося в несколько раз, когда дорога в первую очередь пропускает нефть для фронта и грузы эвакуирующихся промышленных предприятий?
— Это еще что, товарищ старший политрук, — сказал водитель. — На вокзале, посмотрели бы, что делается! Любой состав штурмом берут. Хоть платформы, хоть цистерны, хоть по горло в мазуте, лишь бы уехать. Смотреть — одна жуть. Милиция не справляется... Стали оцепление ставить, отправлять организованно. Сегодня, мол, такая-то улица едет, завтра — такая. Не помогает...
Машина остановилась перед низким глинобитным строением, неподалеку от здания железнодорожного вокзала.
Самохина встретил до крайности утомленный майор-кавказец с худым, черным от загара лицом. В комнате было еще четверо: двое — весьма солидного вида, двое других, короткий и длинный, по виду — отпетые жулики. Видимо, майор их допрашивал.
— Старший политрук Самохин? — приветствовал комендант Андрея. — Майор Судзашвили. Рад познакомиться. Одну минуту, дорогой. Сейчас закончим нашу приятную беседу, потом расскажете мне подробно, как доехали... Завтракали? Здесь, в коридоре, можно почиститься и помыться. Прошу!..
Андрей сказал, что завтракал на сейнере, а по дороге от порта до комендатуры не так уж и запылился.
— Отлично, дорогой! — воскликнул майор. — Тогда идите смотреть, какой мы получили подарок. Случай исключительный!
Комендант открыл крышки двух небольших чемоданов, доверху наполненных золотыми часами, ожерельями, серьгами, кулонами и другими ювелирными изделиями, поблескивающими золотом, самоцветами, серебром.
— Красиво? А эти вот хозяева чемоданов, патриоты — Иванов Иван Иванович и Петров Петр Петрович. — Майор сделал полупоклон в сторону солидных чернявых граждан в светло-серых тонких костюмах, соломенных шляпах: — Они мне сообщили, что из чисто патриотических чувств собирались этими драгоценностями разлагать иранских капиталистов...
— ?!
— Правильно я говорю? Так или не так?
Этот вопрос майор задал уже двум другим задержанным — короткому и длинному — жуликам, как их мысленно окрестил Самохин.
— Так точно, гражданин начальник! — дружно гаркнули жулики. Неожиданно один из них, маленький и плотный, с тупым выражением низколобого мясистого лица, протянул руку Самохину, представился:
— Митька Штымп.
Андрей не собирался заводить знакомства среди подобной братии и с рукопожатием повременил.
— Вы можете смело пожать эту честную трудовую руку, гражданин начальник, — с пафосом сказал длинный, товарищ Штымпа. — Полных три дня мой друг вправе пожимать руки милиционерам, следователям и даже чекистам. Разрешите представиться. — Он вытянул блеклое невыразительное лицо: — Ардальон Лягва.
— Оригинальные у вас фамилии, — заметил Андрей.
— Прозвища, гражданин начальник, — поправил его Лягва, — фамилий мы с детства не знаем.
«Золотые ручки», — подумал о нем Самохин. Кисть у Ардальона узкая и мягкая, словно бы и без костей. — «Каких только людей не повстречаешь в пути».
— Итак, гражданин Петров и гражданин Иванов, — сказал майор Судзашвили и потряс паспортами перед физиономиями граждан в серых костюмах. — Сами вы патриоты, а вот паспортишки у вас — липа... А?.. Как же так? Такой товар — и ни к черту документы! Теперь-то вы не отрицаете, что чемоданы ваши?
— А как они могут отрицать, гражданин начальник? — рассмеялся Лягва. — Мы их еще в Баку с этими чемоданами надыбали.
«Иванов» и «Петров», бледные, темнобровые, молча смотрели друг на друга.
Самохин ожидал любой реакции от «гражданина Иванова» и «гражданина Петрова», но то, что он услышал, превзошло все ожидания. Один из них встал в позу и с благородным негодованием произнес:
— Это самоуправство! Мы будем жаловаться военному прокурору, какими методами здесь пользуется комендатура! На фронте люди кровь проливают!..
— Подождите, господа, — остановил его комендант, — не вам про фронт говорить. Нам ваших разговоров уже вот так хватит. — Повернувшись к солдатам-конвоирам, жестко приказал: — Увести!
К удивлению Самохина, увели только респектабельных «ювелиров», а Штымп и Лягва, съедая гражданина начальника глазами, остались.
Майор махнул им худой волосатой рукой:
— Брысь! С человеком поговорить надо! Чего стоите? Оба жулика истово повернулись налево кругом и вышли.
Судзашвили проводил их усталым взглядом.
— «Завязали» ребята, — пояснил он. — Без принуждения явились третьего дня. «Надоело, говорят, филонить, хотим на государство работать, в фонд обороны». — «Слушай, говорю, как вы будете работать? Вы в жизни никогда не работали?» — «А вот, — говорят и ставят на стол чемодан денег, — один фрайер, говорят, с этими башлями хотел в Иран махнуть, а мы его огладили». Как хочешь рассуждай, дорогой, — переходя на «ты», продолжал майор, — если тебе чемодан денег принесут, потом ювелирный магазин в двух чемоданах и все — в фонд обороны, будешь ты их сажать? Военкому сообщил, тот третий день в затылке чешет: «Черт бы, говорит, побрал тебя с твоими рецидивистами! Откуда взялись на мою голову? Призови их в армию, будут только жрать да сачковать. За всю жизнь небось ничего, кроме карт, в руках не держали».
— А вы их поставьте на КПП к хорошему старшине-сверхсрочнику, будут контрабанду за милую душу вылавливать. У них же нюх на своего брата — жуликов! Квалификация!
Майор Судзашвили ревниво прищурился:
— Вы думаете, вы умный, а мы с военкомом дураки? Думаете, у нас такой мысли не было? Звоню вчера военкому, спрашиваю: «Что, мне их награждать или за решетку сажать? Присылать к тебе на призывной пункт или не надо?» А он: «Пусть пока у тебя в своем штатском работают. Нечего военную форму позорить. В своем им и на охоту удобнее ходить». Ну ладно, это наши внутренние дела, вас не касаются... Давайте лучше обедать. Прошу! Скажу сразу: шашлыка нет, грузинское вино есть, спирт есть, консервы есть. Свежей рыбы повар нажарил.
— Товарищ майор, — воспротивился Самохин, — мне надо ехать...
— Одну минуту, дорогой, — остановил его Судзашвили. — Всем надо ехать. И расскажу, как ехать, и отправлю. Не каждый день приходится с фронтовиком за одним столом посидеть.
— Товарищ майор!..
Судзашвили жестом остановил его, открыл дверь в соседнюю комнату, пригласил подойти ближе. В глубине пристройки стоял простой деревянный стол, для военного времени роскошно сервированный консервными банками, тарелкой с жареной рыбой, бутылкой с вином.
Комендант постучал костяшками пальцев в открытую дверь.
— По эту сторону этих досок, — он обвел взглядом выпуклых глаз дежурную комнату, — я — товарищ майор, комендант Красноводской погранкомендатуры. По ту сторону двери для своих друзей я — просто Шота, ибо в самую трудную минуту найдется еще одна минута, чтобы выпить за нашу победу над врагом! Если я еще и там буду «товарищ майор», вы сами сделаете мне из этих досок гроб и скажете: «Был здесь такой товарищ майор Шота! Вечная ему память!»
Ничего не поделаешь, приходилось соглашаться. Но не успели они отдать должное угощению, как на пороге появился старшина:
— Товарищ майор, вас просит к аппарату Кызыл-Арват.
— Падажди, дай поговорить...
— Товарищ майор, срочно.
— Вай, что ты пристал? Ты, старшина, самый вредный человек на земле! Покою не даешь!
Судзашвили долго препирался с кем-то по телефону, доказывая, что ему совершенно необходимы любые вагоны, что станция забита воинскими грузами, не говоря о станках и оборудовании эвакуирующихся заводов. Наконец он положил трубку на аппарат.
Телефон тут же зазвонил снова.
— Старший политрук Самохин? — переспросил Судзашвили. — Да, у меня. Хорошо. Передаю трубку.
Самохин с удивлением смотрел на него: кто мог знать, что он здесь, в Красноводской комендатуре?
— Тебя, Андрей Петрович, — сказал Судзашвили. — Этот вредный полковник и здесь тебя нашел.
Андрей с некоторой настороженностью взял трубку.
— Самохин? Андрей Петрович? — донесся чей-то далекий голос. — Полковник Артамонов, начальник отряда, говорит. Слушай, Андрей Петрович. Бери ты за горло коменданта, пусть дает любой транспорт, срочно выезжай. Хоть на паровозной трубе, но только поскорей. Жду тебя на Дауганской комендатуре. Доехал-то хорошо? Ну, ладно. Смотри, не задерживайся! Выезжай срочно, не медли ни минуты!