Злой - Выставной Владислав Валерьевич 2 стр.

— О чём вы, панове, говорите, ради Бога? — совсем изнервничался сержант.

Глаза раненого тревожно забегали, внимательно изучая собеседников.

— Гражданин капитан, очень прошу, — раздался внезапно чей-то голос. Гальский, журналист и сержант быстро обернулись. Возле барьера, перегораживающего комнату, стояли трое мужчин, рядом сидела на стуле девушка. Несколько милиционеров торчали под стенами.

— Прошу, гражданин капитан, скорее меня освободить, — обратился к сержанту один из мужчин, коренастый, в пальто с узким меховым воротником и с портфелем под мышкой.

Сержант перешёл на другую сторону барьера и принял официальный вид.

— Сейчас составлю протокол, — заявил он, садясь за стол.

— Гражданин врач, — обратился сержант к Гальскому. — В состоянии ли пострадавший давать показания?

— Безусловно, — ответил Гальский.

— Ну, вставай, пан. — Сержант деликатно, но решительно взял раненого за плечо. — Ничего с тобой не сделалось, правда?

— Какой там ещё пострадавший? — громко пробурчал возле барьера старый седоусый человек в фуражке.

Раненый поднялся, сел, потом неуверенно встал. Он был высокий и сильный, в дешёвой измятой синей двубортной куртке, в неопрятном зелёном пуловере под ней. Молодой человек нагнулся к грязному ботинку из дешёвого заменителя замши и завязал шнурок. Ему было не больше двадцати лет.

«Где я его видел? — снова подумал журналист. — Кажется, где-то мимоходом. У него красивые зелёные глаза, но какие-то асимметричные, злые. Что ж… Красота — это, прежде всего, пропорциональность, а у него всё какое-то искривлённое, непропорциональное. Сколько таких лиц проходит ежедневно через пригородные вокзалы, магазины, третьеразрядные столовые».

— Гражданин сержант, вы позволите мне и врачу присутствовать здесь во время допроса? — громко спросил журналист.

— Пожалуйста, — без особого удовольствия разрешил сержант.

— Я ничего не видел, — заявил, назвав свою фамилию и адрес, коренастый человек в пальто с узким воротником. — У меня жена и дети, я страшно устал. Знаете, гражданин сержант, целый день в конторе, в хозяйственном отделе: перья, корзинки для мусора, бумаги… Я стоял в очереди на автобус, паны стали ссориться, я подошёл поближе. А потом всё как-то смещалось, дождь со снегом бил прямо в лицо… Смотрю, этот пан уже лежит на земле. Кажется, кто-то пнул его ещё несколько раз, но кто именно, я не знаю, не видел.

— Можете идти домой, гражданин, — сказал сержант, быстро записывая показания. — Дальше. Кто ещё?

— До свидания, панове, — попрощался коренастый, вежливо приподнимая лыжную шапочку и путаясь в наушниках.

— Это произошло мгновенно, — начал молодой человек в очках, приблизившийся к барьеру. — Меня зовут Анатоль Марчак, я студент политехнического института, живу на Жолибоже. Стоял в очереди на автобус и видел, как эту панну грубо зацепили трое хулиганов. Похоже, они были пьяны. Один из них — вот этот; ещё двое удрали. Когда этот толкнул панночку, вмиг туда кто-то вскочил, словно тень — неуловимый, незаметный. Всё молниеносно закипело, и через минуту этот хулиган лежал на мостовой, а другой стоял на коленях, держась вот так, обеими руками, за голову. Ударов я не успел заметить, всё произошло внезапно, мне только показалось, что эта тень была невысокого роста и, прежде чем растаять в темноте, несколько раз ещё пнула лежащего в голову и в живот. Тут поднялся страшный крик. Вот и всё. Блестяще, не правда ли? С такими нельзя иначе…

— Спасибо, — сказал сержант, — можете идти.

— Панна, — обратился юноша в очках к Марте, — запишите мою фамилию. Я всегда готов свидетельствовать в суде в вашу пользу. Марчак Анатоль, Козетульского четыре. Нужно раз и навсегда покончить с этим хулиганством!

К барьеру подошёл старик в фуражечке. Это была прекрасная фуражка, чистенькая, тёмно-голубая, с небольшим блестящим лакированным козырьком. Она как нельзя лучше подходила к румяному, усеянному мелкими красными жилками лицу с седыми, висячими, как у сома, усами. Старик держался прямо и больше размахивал палкой, которую держал в руке, чем опирался на неё.

— Фамилия и имя? — спросил сержант.

— Калодонт Юлиуш.

— Как?

Журналист, Гальский и сержант, словно по команде, глянули на старика.

— Я же говорю: Юлиуш Калодонт.

— Гражданин… — лицо сержанта смягчилось из-за попыток побороть усмешку, но тут же стало важным, почти до суровости. — Вы что, шутите с этим? — Он жестом изобразил, что чистит себе зубы.

— Ну что вы, пан начальник! — с упрёком бросил старик. Потом расстегнул поношенное, но чистенькое пальто. — Вот мой паспорт.

Гальский и журналист не выдержали и перегнулись через барьер. В паспорте стояло чёрным по белому: Юлиуш Калодонт.

— Ладно, гражданин Калодонт, — в отчаянии проговорил сержант.

— Что же дальше?

— А то, что я бы с них живьём шкуру содрал, с этих хулиганов, босяков, проходимцев! До того дошло, что женщина не может перейти улицу в семь часов вечера, пан начальник. И где? На площади Трёх Крестов. Я киоскёр издательства «Рух», работаю в киоске, возле института глухонемых. Этот мерзавец… — Калодонт указал дрожащей в его руках палкой на парня в вельветовой куртке, — подошёл ко мне за сигаретами, а его товарищ накинулся на эту панну. Выбил у неё из рук лекарства, всё покатилось в грязь… Я видел, всё видел. Этот, что тут сидит, подскочил к панне и ударил её, толкнул изо всех сил, даже стена киоска застонала… А потом…

— Что потом? — воскликнул Гальский.

— Потом из толпы выскочил огромный, с красивым лицом пан, я сам видел, Богом клянусь, великан, с львиной гривой… Одним взмахом руки повалил всех этих негодяев и…

— Попался бы этот лев ко мне в руки, — злобно буркнул сержант.

— Ну и что? Что дальше? — бросил Гальский.

— Этого я уже не знаю. Исчез так же, как и появился. Не знаю, куда он делся. Но так им и надо, этим поганцам, хулиганам, сукиным детям! — Тут старичок сделал воинственный жест палкой.

— Спокойно, — остановил его сержант. — Вы, пан, можете идти. То, что вы говорите, не добавляет к делу ничего нового.

— Как это ничего нового?.. К вашему сведению, пан начальник, я остаюсь. Может, я ещё понадоблюсь панне… — Калодонт отвесил рыцарский поклон в сторону Марты.

— Прошу, панна, — вежливо обратился сержант к Марте. Марта встала и подошла к барьеру. У неё был грустный и утомлённый вид.

«Какая хорошенькая!..» — быстро подумал журналист и снял шляпу.

«Бедняжка…» — подумал доктор Гальский. И неожиданно для самого себя сделал шаг вперёд — к ней.

— Прошу пана, — обратилась Марта к сержанту, — мне всё это представляется каким-то недоразумением. Действительно, эти молодые люди вели себя нагло, даже грубо. Но я не знаю… может, это дождь со снегом, вихрь, а может быть, я слишком спешила и нечаянно толкнула кого-то из них. Я готова признать свою вину и извиниться, но дело не в этом. Я бежала домой, к больной матери. Несла лекарства, которые достала с большим трудом. Главное, что я лишилась этих лекарств и действительно не знаю, по чьей вине, — может, и по моей.

— По чьей вине! — воскликнул Калодонт. — По вине этих паршивцев, пан начальник! Пристать к девушке им захотелось… Я бы их на год тюрьмы каждого!..

— Ваша фамилия, панна? — сухо, но вежливо спросил сержант.

— Маевская. Марта Маевская. Двадцать четыре года. Работаю секретарём в дирекции Национального музея.

— Это для меня не так важно, — заявил сержант. — В принципе вы, панна, присутствовали при том, как ранили этого человека. Что вы можете сказать по данному поводу?

— Немного, скорее — ничего. Этот пан изо всей силы толкнул меня на киоск, на минуту у меня перехватило дыхание, и тогда-то всё и случилось. Когда я пришла в себя, всё уже кончилось, и этот пан лежал на земле. Может, только…

— Что такое? Говорите.

— Не знаю, возможно, мне померещилось — результат нервного перенапряжения, эта погода… Я не хочу выглядеть смешной…

— Скажите, прошу вас, — мягко проговорил Гальский. Марта повернулась к нему и увидела худое мальчишеское лицо и спокойные голубые глаза.

— Знаете, пан, — сказала Марта Гальскому, — на миг мне почудилось, что из этого мутного, бурого полумрака, из дождя, мороси, снега, из этой путаницы серых фигур в меня впились чьи-то глаза. Теперь я хорошо их припомнила… Пронзительно ясные, пылающие, как будто одни белки без зрачков. Они с таким напряжением, почти до боли, прикипели ко мне, словно осенённые какой-то нечеловеческой силой и яростью… Страшные глаза!..

Сестра тревожно шевельнулась, милиционеры приблизились к Марте, журналиста пробрала дрожь, Калодонту стало не по себе, парень в вельветовой куртке замер, его рука остановилась, не донеся до рта сигарету. Сержант кашлянул. Марта спрятала лицо в ладонях. Гальский подошёл к ней.

— Успокойтесь, прошу вас. Что это? — добавил он, почти с испугом. На виске Марты краснела тоненькая запёкшаяся струйка крови. Гальский резким движением снял с её головы берет и откинул волосы с виска. При этом он ощутил свежий аромат этих волос. «Хороша, — подумал Гальский. — Даже сейчас, утомлённая, издёрганная, — и хороша». — Сестра, — попросил он, — дайте, пожалуйста, какой-нибудь антисептик и пластырь.

— Панна поранилась, — обратился врач к Марте.

— Пустяки, — отозвалась она, — я даже не чувствую.

— Наверное, об угол киоска! — воскликнул Калодонт. — Ах ты, негодяй!.. — подошёл он с палкой к парню.

— Могу ли я уже идти? — спросила сержанта Марта.

— Идите, — ответил тот, — протокол составлен. Если вы, панна, захотите подать жалобу в судебную комиссию столичной Рады Народовой, прошу обратиться к нам.

Марта, Калодонт, Гальский и журналист собрались уходить. Сержант остановил Гальского:

— Пан доктор, прошу вас остаться на несколько минут.

Журналист повернулся к Марте:

— Может быть, панна согласится выпить чашку горячего кофе после таких волнений?

— Благодарю — не могу. Я должна немедленно идти домой. Меня ждёт мама. Она больна и, наверное, очень тревожится.

Гальский улыбнулся.

— Что с мамой? — спросил он.

— Печень и жёлчный пузырь, — ответила Марта.

— Дайте мне, пожалуйста, свой адрес. У меня нет с собой бланков рецептов, но сегодня же вечером я достану вам все лекарства от воспаления печени, какие только известны современной медицине вместе с гомеопатией, народной и тибетской медициной, — заверил Гальский.

Марта впервые за всё время улыбнулась, и все находившиеся в комнате ответили ей улыбками.

— Спасибо, — просто сказала она и назвала свой адрес.

«Блондины с золотистым оттенком волос и кожи — такие, как этот доктор, имеют естественное преимущество перед рыжеватыми блондинами вроде меня. К тому же на моём лице, наверное, заметна склонность к алкогольной обрюзглости, чего никак не скажешь о лице доктора», — помрачнел журналист и с ревнивой горечью посмотрел на Марту. Но как только она ушла, он перестал о ней думать.

— Ну, сынок, а теперь ты… — промолвил сержант, встав и поправляя пояс. — Что скажешь?

Парень подошёл к барьеру. Какое-то время он холодно и пренебрежительно смотрел на сержанта, потом проговорил, медленно цедя слова:

— Ничего… Я получил по морде, значит, я и есть потерпевший. Этого достаточно.

Сержант слегка покраснел, но сдержался и спросил:

— Имя и фамилия?

— Мехцинский Веслав.

— Адрес?

— Медзяная, два.

— Где работаете?

— В мастерской на Карольковой.

— Паспорт?

— Забыл дома.

— Паспорт. Удостоверение с работы, — флегматично повторил сержант. Парень принялся рыться в карманах и вытащил какой-то клочок бумаги.

— Что вы мне суёте! — голос сержанта задрожал от злости, лицо вспыхнуло. — Справку о прививке против тифа двухгодичной давности? Слушайте, если вы сейчас же не предъявите мне документы, то недели три не выйдете отсюда! До суда за бродяжничество.

Парень пожал плечами и вытащил потрёпанный клеёнчатый кошелёк, из которого извлёк справку о прописке. Сержант посмотрел и сказал со злой усмешкой:

— Ах ты ж… Счастье ваше… Что же вы врёте? Вы ведь живёте на Кавенчинской?

— Это теперь, — криво усмехнулся парень. — А раньше на Медзяной…

Сержант что-то записал, потом заявил:

— Если хотите подать заявление об избиении, то это сюда, к нам. А за хулиганство на улице и за попытку ввести в заблуждение представителя власти мы вас привлечём к ответственности. А теперь убирайся отсюда, ты… потерпевший!

Парень накинул куртку и вышел. У стоящего возле двери милиционера зловеще заблестели глаза и сжались кулаки.

— Потерпевший… — прошипел он, — я бы тебе показал, если бы не моя форма. Нельзя сейчас!

Сержант обратился к Гальскому и журналисту:

— Панове, прошу за мной.

Он привёл их в небольшую комнатку. Все трое остановились возле письменного стола.

— Итак, пан доктор, — начал сержант, — о чём это вы так загадочно разговаривали?

Гальский закурил сигарету.

— Видите ли, пан сержант, — ответил он, — я всю неделю дежурю ночью. Замещаю больного коллегу. И езжу. Первый раз в Рембертов, три дня назад — на Грохув, два дня назад — к кинотеатру «Охота», позавчера — на вокзал в Подкове Лешней, вчера — в универмаг на Служевце. И каждый раз застаю там кого-то, сражённого молниеносным апперкотом, с разбитым подбородком, безжалостно потоптанного ногами. И никто из свидетелей не может объяснить, что случилось, когда, как и кто был виновником. Все видели какую-то тень, стремительную, словно молния, все вспоминают мгновенно нанесённый удар, какую-то невыразительную стёртую фигуру, ловкую, как чёрт. То говорят о могучем великане, то о человеке небольшого роста. Никто не знает ничего, абсолютно ничего! Одно несомненно: каждый раз на земле остаётся потерпевший, и этот потерпевший всегда изувечен наподобие нашего сегодняшнего клиента. Итак, напавший, хулиган, негодяй, становится беспомощной, потерявшей сознание, избитой жертвой. И кто знает, не будут ли со временем оставаться на месте и трупы! — закончив рассказ, Гальский сунул в рот сигарету и сделал крепкую затяжку.

Сержант тёр себе лоб.

— Месть? Кровавые разборки каких-то отбросов города? — откликнулся он.

— Неужели? — скептически ответил журналист. — Прошу учесть, сержант, что это не какой-то частный случай, а целая серия действий, объединённых обстоятельствами и способом. Широта масштаба и условия, в которых всё происходит, скорее свидетельствуют… — журналист колебался.

— О чём свидетельствуют? — остро переспросил сержант.

— Я ничего не хочу подсказывать, — медленно проговорил Гальский. — У нас есть только неопределённые данные, наблюдения, предположения. Но мне кажется, что тут… какая-то организованная компания. Впрочем, не знаю. Возможно, я ошибаюсь, но меня, знаете, интересуют необычные и небудничные дела. Такая, видите ли, прихоть…

Сержант, казалось, ушёл в свои мысли.

— А сегодня? Что произошло сегодня? — отозвался он, словно бы обращаясь к самому себе.

— Да. Что мы, собственно, знаем о сегодняшнем происшествии? — подхватил журналист. — Студент-политехник говорил о человеке невысокого роста, пан Калодонт — о великане, да ещё и с львиной гривой. Ну и о глазах. Огненные, пылающие, светлые, пронзительные — глаза убийцы или святого, разве не так?

— А это уже что-то новое, — заявил Гальский. — Глаза, рост, львиная грива — это всё новые элементы.

— Ничего нового, — скептически усмехнулся журналист. — По сути, какой рост? Какие глаза, а главное, — чьи они? Прошла неделя с тех пор, как доктор Гальский рассказывал мне за столиком кафе о своих первых наблюдениях и мыслях, а мы знаем всё то же — не знаем почти ничего…

— Всё нормально, — заявил сержант. — Благодарю вас, панове.

После их ухода он снял телефонную трубку и набрал номер Главной команды городской милиции.

— Какое-то письмо тебе, Марта.

Худенькая немолодая женщина подошла к аккуратному комоду и вытащила из-под вазы прямоугольный конверт. Марта вскрыла его и прочитала: