— Неплохо, — проговорил Дзярский, — но не очень реально. Пока что, во всяком случае, сержант Мацеяк.
— Почему, гражданин поручик? — Мацеяк нахмурился.
— Средств, которые сейчас есть, не хватит для такой широкой кампании. Очень печально, но у нас мало людей. Нужно действовать иначе.
Дзярский закурил сигарету.
— Садитесь, — приказал он. Мацеяк сел. — Сам принцип вашей системы — правильный, но пока мы не можем его осуществить.
— Я так радовался, получив назначение к вам, гражданин поручик, потому что уже давно интересуюсь этой проблемой. Мне кажется, очень важно, чтобы люди жили, работали и отдыхали спокойно.
— Рад, что вы так думаете, — улыбнулся Дзярский. — Перед нами большая и сложная проблема. Я тоже намерен бороться за спокойствие в этом городе, за то, чтобы атмосфера доброго согласия между людьми победила везде: на улицах, в трамваях, в кинотеатрах и на стадионах. Но, видите ли, тут нужны пока что другие средства. Многочисленные случаи безнаказанного хулиганства, которые мы регистрируем в последнее время, требуют иного подхода — не только сигнализации о пьяных скандалах. Это дело значительно сложнее, и его нужно хорошо обдумать.
— Разумеется, — согласился Мацеяк. — Что мне делать сегодня, гражданин поручик?
— Подготовьте показания доктора Гальского и других врачей скорой помощи, хорошо? Да, прошу установить постоянное дежурство в скорой помощи. С сегодняшнего дня один из наших людей должен выезжать в их машине на место каждого происшествия.
— Слушаю, гражданин поручик, — ответил Мацеяк.
— И вот ещё что, — вспомнил Дзярский. — Я бы хотел иметь подробный отчёт из отдела дорожных коммуникаций о зарегистрированных за последнее время частных английских автомашинах таких марок: «Аустин», «Моррис» и «Хильман».
— Так точно, — повторил Мацеяк, записывая.
Дзярский встал.
— Пока всё, сержант, — проговорил он.
……………………………………………………
В четыре часа Дзярский запер комнату на ключ, надел серое осеннее пальто и синюю шляпу, а затем покинул дом Главной команды милиции. Он прошёл по Длугой до площади Красинских и затем до Фрета, оттуда — по Мостовой, где стояли недавно восстановленные старинные каменные дома и новостройки, на улицу Широкий Дунай и, наконец, переступил порог небольшого ресторанчика на углу под названием «Рыцарский». Здесь Дзярский сел на неудобную скамеечку в зале с низкими сводами и заказал фляки и мясо под хреном. Потом вынул из кармана несколько машинописных страниц и принялся их перечитывать. Закончив читать, он проговорил вполголоса:
— Хорошо… — с удовольствием похлопал по стоявшему рядом гигантскому рыцарскому панцирю, посмотрел на часы и принялся за еду. Кельнер искоса глянул на лежавшие на столе страницы. «Отчёт о деятельности правления Варшавского филателистического общества», — прочёл он.
Журналист Эдвин Колянко прошёл через рынок Старого Города. На минуту задержался возле высокого каменного дома и сразу же зашёл в его вестибюль через узкие каменные ворота с дугообразными сводами.
В первой комнате стоял чёрный шкаф, по форме напоминавший замок, и висели красиво оформленные витрины из красного дерева. Под стеклом лежали почтовые значки разнообразного размера, качества, образца и цвета, аккуратно размещённые и приклеенные, с надписями внизу. Комната была полна людей, оживлённо беседующих между собой. Никто не смотрел на возраст собеседника: немолодые полные паны обменивались замечаниями с подростками в закатанных Штанах.
Колянко протиснулся к лестнице в глубине комнаты; с дубового тёмного потолка над ступеньками свисала медная бляха с польским орлом. На леси также толпились люди. Кто-то коснулся рукава К лянко.
— У вас, пан, с собой ваш кляссер? — услышал он рядом молодой голос. Совсем юное, возможно, четырнадцатилетнее лицо, косящие глаза, с любопытством рассматривающие его из-под очков в проволочной оправе.
— Что? — растерянно спросил Колянко. — Что у меня с собой?
— Ах… — проговорил мальчик, — простите. Я думал, вы филателист. Вижу вас тут впервые, думаю: «Наверное, какой-то новичок. Нужно подойти, может быть, удастся поменяться.» Понимаете, пан…
— Понимаю, — ответил Колянко, потирая подбородок. — Подожди, — поспешно добавил он; его осенил внезапная мысль. — Ты любишь пирожные?
— Люблю, — безразлично ответил мальчик в проволочных очках, — но что из этого? В конце концов, это неважно. Важно другое — серии марок и этикетки. Во что меня сейчас интересует.
— Жаль, — вздохнул Колянко, — у меня сейчас столько пирожных, что не знаю, как с ними справиться.
Мальчик провёл рукой с грязными ногтями по прилизанному ёжику волос.
— Да, — задумчиво промолвил он, — придётся поводить вас по выставке…
Они поднялись наверх.
— Как тебя зовут? — спросил Колянко.
— Васяк. Анзельм Васяк. Через минуту официальное открытие выставки, — добавил мальчик.
— Знаю, — заявил Колянко, — поэтому я сюда пришёл.
— Прошу, панове! — прозвучал в глубине зала дрожащий старческий голос. Все обернулись к невысокому пану, похожему на профессора-пенсионера.
— Юбилейную выставку Варшавского филателистического общества объявляю открытой.
— Кто это? — спросил Колянко.
— Наш председатель, — уважительно ответил Анзельм Васяк.
— А этот пан рядом, в коричневом пиджаке? — снова спросил Колянко с безошибочным чутьём журналиста.
— Это наш казначей, пан Дзярский. Прекрасный знаток проблематики зубчатости.
— Чего? — переспросил Колянко. Он подумал: «Может, это другой Дзярский? Дзярский — педиатр?»
— Зубчатости, — повторил Анзельм Васяк. В голосе его слышалось пренебрежение.
— Анзельм, — с облегчением проговорил Колянко. — Приходи по этому вот адресу, и пирожные будут тебя ожидать. А пока будь здоров. Хочу побыть один — после стольких новых впечатлений нужно успокоиться. Да, — добавил он, подавая Анзельму свою визитную карточку с адресом редакции, — об этом — ни слова. Хочу сохранить своё инкогнито. — Он покинул Анзельма, охваченного почтительным изумлением.
Внимание журналиста на миг привлёк крепкого сложения молодой человек, среднего роста, с книгой под мышкой, в броском клетчатом пальто с широкими плечами. Из складок яркого шерстяного шарфа выглядывал мощный загорелый затылок, от всей фигуры веяло напряжённой, концентрированной силой. Самой приметной чертой его лица был нос, без сомнения, сломанный когда-то на ринге. Небольшие тёмные глазки восхищённо всматривались в переполненные филателистическими диковинами витрины.
— Прошу прощения! — воскликнул Колянко, неловко повернувшись и сильно ударив кого-то по голове. — Простите, пан… сто извинений. Тут так тесно.
Пострадавший спокойно поднял с пола свою старомодную шляпу-котелок.
— Ничего, — усмехнулся он. — Бывает.
«Бедный филателист, — сочувственно подумал Колянко. — Какая характерная фигура: твёрдый котелок, наверное, целлулоидный воротничок с уголками, пальто с бархатным воротником, зонтик… Классический образец бухгалтера и филателиста».
— Случается, — повторил тот, старательно смахивая рукавом пыль со своей старомодной шляпы, — не о чем говорить, прошу пана.
На жёлтом, словно вырезанном из слоновой кости, лице с умными чёрными глазами было выражение непринуждённой учтивости. Он снова поклонился Колянко повернулся и быстрым шагом пошёл прочь, обходя посетителей и витрины.
«Котелок? — задумался Колянко. — Кто сейчас носит такие шляпы?»
Дзярский не спеша шёл вдоль витрин. Он был один. Колянко приблизился к нему.
— Интересно, — проговорил он, словно обращаясь к самому себе, и остановился рядом. Дзярский одобрительно на него посмотрел.
— Вы имеете в виду эти серии тематических альбомов? — спросил он.
— Да, — ответил Колянко многозначительно. — Какие импозантные альбомы!
Дзярский внимательно взглянул на него, и Колянко почувствовал, что теряет почву под ногами.
— Я начинающий филателист, — неуверенно сказал он.
«Никакой он не филателист», — подумал Дзярский, вежливо пытаясь его обойти.
— Ещё раз прошу прощения, пан, — снова заговорил Колянко. — Я бы хотел кое-что спросить вас о зубчатости.
— Слушаю, — усмехнулся Дзярский. — Что вас интересует?
— Видите ли, у меня дома есть марка из Новой Гвинеи, — импровизировал Колянко, — и меня беспокоит, правильно ли она зубцована.
— Какая у неё зубчатость: линейная, гребенчатая, рамочная или крестовая? — серьёзно спросил Дзярский.
— Сдаюсь, — простонал Колянко. — Довольно с меня…
Дзярский вежливо улыбнулся, слегка поклонился и присоединился к одной из групп, где шёл оживлённый спор. Через минуту он распрощался. Колянко сошёл вслед за ним вниз. Тут Дзярский на миг исчез в одной из клубных комнат. Возле чёрного шкафа стояла какая-то скромно одетая женщина со светловолосым мальчиком.
— Что же мы купим? — спросила женщина мальчика.
— Кляссер. Настоящий кляссер, — мечтательно шепнул мальчик.
— Пожалуйста, один кляссер, — обратилась женщина к продавцу.
Тот вынул большой красный блокнот, страницы которого были обклеены полосочками тонкого, прозрачного целлофана. Мальчик жадно потянулся к нему. «Это и есть кляссер», — с сожалением подумал Колянко.
— Доволен? — спросила скромно одетая женщина. Мальчик не ответил. Он только глубоко вздохнул, как человек, сознающий своё счастье.
Из клубной комнаты появился Дзярский, пересёк зал и вышел на улицу. Колянко двинулся за ним следом. Он догнал его около Рынка.
— Простите, пан, что я вас беспокою, — начал он.
Дзярский быстро взглянул на него. Взгляд был совсем не такой, как там, на выставке.
— Слушаю вас.
— Я бы хотел поговорить с вами, пан поручик.
На лице Дзярского не дрогнул ни один мускул.
— Пресса — великая сила, — медленно проговорил Дзярский, и Колянко понял, что попал на человека, вылепленного из той же самой глины, что и он сам.
— Раз уж мы столько сказали друг другу, — Колянко вежливо улыбнулся, — не вижу причин, мешающих нам поговорить с полным взаимным уважением.
Несколько минут они шли молча. Неожиданно Колянко сказал:
— Я не должен был спрашивать, но мне не терпится узнать…
— Слушаю вас.
— Признаю своё первое поражение, — осторожно заявил Колянко. — Откуда вы, пан, узнали, что я журналист?
— Я выбрал только наилучшую для вас возможность. Выбери я другую, мне бы пришлось говорить с вами иначе.
— Всё в порядке. Состояние вооружённой готовности — прекрасное начало дружбы.
Они вышли на Краковское Предместье.
— Не зайти ли нам в кафе? — сухо спросил Дзярский.
— Думаю, что этого не избежать. Знаю поблизости кафе, где в эту пору пусто и уютно, — ответил Колянко.
— Разве есть такие в центре?
— Есть одно. Вижу, вы не очень любите популярность.
Дзярский не ответил. Оба перешли на другую сторону улицы, и Колянко остановился на углу, у входа «Бристоль», рядом с Каровой.
— В это время, — отозвался Дзярский, — мы не найдём места наверху.
— Однако вы неплохо ориентируетесь, — язвительно заметил Колянко. — Но, верно, не знаете, пан поручик, что открыт ещё один зал, внизу.
Они зашли в вестибюль, свернули направо и по нескольким ступенькам сошли вниз. Тут в самом деле было пусто и уютно. Несколько немолодых панов разговаривали в глубине зала, кое-где над столиками торчали палки с газетами. То тут, то там виднелись лица в очках и серебряные причёски пожилых женщин. За соседним столиком с газетами сидел какой-то человек, прикрывшийся газетой «Жице Варшавы».
— Что будете заказывать, панове? — спросила розовощёкая пухленькая официантка в белом фартучке и наколке на голове.
— Дайте мне венский сырник, кофе и содовую воду, — попросил Колянко.
Дзярский заказал полчашки чёрного кофе.
— Чем могу служить, пан редактор? — спросил он с холодной, осторожной вежливостью.
Колянко с минуту барабанил пальцами по краю испещрённого голубыми жилками столика. Наконец он заговорил:
— Моя фамилия Колянко. Эдвин Колянко.
— Об этом я уже догадался. Давно хочу с вами познакомиться, пан.
— Очень рад. Тем более, что я собирался предложить вам союз.
— Чем может быть полезен прославленному журналисту скромный офицер милиции? Разумеется, я очень рад, но боюсь, что, возможно, такое лестное предложение сделано мне незаслуженно или по недоразумению.
— Нет, — спокойно ответил Колянко. — Я точно знаю, что это не так.
Дзярский бросил на него острый неприязненный взгляд.
— Хорошо, — согласился Дзярский. — Не будем об этом говорить.
— Как же так? — возразил Колянко. — Мы должны и будем об этом говорить. Разве что вы встанете и молча покинете кафе. Но это, — усмехнулся он, — было бы невежливо.
За соседним столиком в чьей-то руке дрогнула газета «Жице Варшавы». Если за ней прятался человек, то он в эту минуту лихорадочно, но незаметно старался поближе придвинуться к Дзярскому и Колянко.
……………………………………………………
— Пан журналист, — решительно заявил Дзярский, — прошу ясно и откровенно сказать мне, чего вы хотите и чем я могу вам быть полезен. Если это в моих силах, постараюсь удовлетворить ваше желание.
— Хорошо, я скажу. Но прежде спрошу у вас, что вы знаете о нападениях на людей и скандалах, которые последнее время всё чаще случаются в Варшаве, причём пострадавшими оказываются субъекты, известные как хулиганы или, по крайней мере, как граждане с весьма сомнительной репутацией.
Дзярский засмеялся. «Идёт на откровенность», — подумал он с лёгкой тревогой.
— Об этом говорят в городе, — уклончиво ответил он. — Разное говорят. Но вы на ложном пути, дорогой пан Колянко. Хуже всего то, что мы не найдём общего языка. Вы должны понять, уважаемый пан журналист: откровенный разговор между нами невозможен, и то, что мне известно, я вам не скажу. Нас разделяет специфика наших профессий.
— Либо, — тихо и уверенно проговорил Колянко, — это означает, что вы, пан, знаете не больше, чем я, то есть почти ничего.
«Он совершенно прав, — со злостью подумал Дзярский, — выиграл! Если бы я что-то знал, то постарался бы убедить его, что разговариваю с ним достаточно откровенно. Моё поведение было ошибкой».
— Согласен, — спокойно обронил он, — на этом закончим обсуждение данной темы.
— Нет. Посоветуемся ещё относительно ближайшего будущего. Вероятно, вы предвидите, как и я, что вскоре произойдут достаточно значительные события, какая-нибудь кампания-ответ.
— Ответ? — удивился Дзярский. — Чей? Кому?
— Варшавских хулиганов своему преследователю и мучителю. Не те это люди, чтобы со слезами раскаяния на глазах простить обиду.
— Глупости, — раздражённо ответил Дзярский. — Мы в милиции называем это взаимными расчётами преступного мира. Поскольку хулиганство — общественное явление, возникающее в основном стихийно, трудно допустить, чтобы оно могло организовать какую-то продуманную, широко спланированную кампанию. Если даже вы предполагаете, что в омутах великой Варшавы существуют люди, которые пытаются самочинно урегулировать эту проблему, то для нас, для милиции, это всего лишь проявления беззакония, с которым мы будем бороться сурово и неукоснительно. А вообще вы, журналисты-романтики, часто отыскиваете спрятанные и, как правило, преувеличенные сенсации на свалке большого города, среди всяческой грязи и отбросов.
— Поздравляю, — иронично усмехнулся Колянко. — Вы, пан, законченный юрист. Образцовый юрист, милиционер и страж порядка. Но у меня есть собственное мнение по этому поводу. В конце концов, мы живём в Варшаве; couleur locale[1], знаете ли, пан, советую вам как-нибудь пройтись весенним вечером под фабричными стенами Крахмальной или Хлодной улиц, полежать где-нибудь на окраине, на замусоренном лугу, покрытом сухой травой и обломками кирпича. Или присесть на минуту над глиницами Мокотова, вслушиваясь в варшавский вибрирующий воздух, побродить среди железнодорожных путей и насыпей Восточного вокзала. Возможно, тогда вы, пан, что-нибудь и уловите в путанице моральных проблем и обычаев, среди которых рождаются и разворачиваются различные дела — те, что вы называете романтической сенсацией, выдуманной журналистами.