С тех пор как Питер познакомился с красными, которые собирались взорвать дворцы миллионеров, он стал ещё более рьяным поклонником этих богов и богинь. Они становились ему ещё дороже, когда в его присутствии на них осмеливались нападать; ему хотелось встретиться с кем-нибудь из них и пылко, но почтительно выразить свою преданность. У Питера щёки пылали от восторга, когда он представлял себе, как он возлежит на шёлковом ложе в каком-нибудь дворце и докладывает миллионеру, как он преклоняется перед красотой и великолепием.
И теперь он познакомится с одним из них, ему поручают познакомиться с ним поближе! Правда, с этим миллионером было что-то неладно — он был одним из тех чудаков, которые по какой-то непонятной причине сочувствовали динамитчикам и убийцам. Питеру уже приходилось встречаться с «салонными красными» на квартире сестёр Тодд; блестящие, великолепно одетые дамы подкатывали на великолепных сверкающих машинах, чтобы послушать рассказ о его страданиях в тюрьме. Но Питер не был уверен, была ли хоть одна из этих дам миллионершей, и когда он спросил об этом Сэди, она как-то уклончиво сказала, что газеты называют миллионерами всех участников радикального движения, у которых имеется автомобиль или кто появляется в вечерних туалетах.
Но молодой Лэкмен был настоящим миллионером, в этом его заверил Мак-Гивни, поэтому Питер мог восхищаться Лэкменом, несмотря на его чудачества, над которыми издевался человек с крысиным лицом. Лэкмен руководил школой для мальчиков, и если кто-нибудь из ребят совершал какую-нибудь провинность, учитель наказывал самого себя, а не мальчика! Питер должен прикинуться, будто интересуется такой системой, «воспитания» и постараться узнать, какие книги издал на свои средства Лэкмен.
— Но разве он обратит на меня внимание? — спросил Питер.
— Ну, конечно, — успокоил его Мак-Гивни, — дело в том, что ты сидел в тюрьме и зарекомендовал себя как пацифист. Попытайся заинтересовать его своей Лигой противников призыва. Скажи ему, что ты хочешь превратить его в национальную организацию и перейти от разговоров к делу.
Молодой Лэкмен жил в Отеле де Сото, и когда Питер услышал его адрес — сердце у него затрепетало в груди. Ведь Отель де Сото был настоящим Олимпом Американского города! Питер проходил мимо этого огромного белого здания и видел, как распахивались бронзовые двери, и счастливцы мира сего направлялись к своим волшебным колесницам; но ему и в голову не приходило, что он сам когда-нибудь войдёт в эти бронзовые двери и увидит скрытые за ними чудеса.
— А меня впустят? — спросил он Мак-Гивни. Сыщик рассмеялся:
— Войди с таким видом, точно всё тебе принадлежит. Держи голову повыше, как будто ты прожил там всю жизнь.
Мак-Гивни легко было это сказать, но Питеру было совсем нелегко всё это себе представить. Однако он решил попробовать; Мак-Гивни, должно быть, прав, потому что миссис Джеймс не раз внушала ему то же самое. Нужно подметить, что делают другие, поупражняться в этом, а затем появиться в обществе и держать себя так, словно всю жизнь только этим и занимался. Вся жизнь — чудовищный обман; обманывая других, можно утешить себя тем, что другие поступают точно так же.
В тот же вечер, в семь часов, Питер подошел к волшебным бронзовым дверям и прикоснулся к ним. И что же? Швейцары в синих ливреях распахнули их, не говоря ни единого слова, а мальчишки-посыльные с медными пуговицами не удостоили его даже взглядом, когда он направился к конторке и спросил мистера Лзкмена.
Надменный клерк направил его к ещё более надменной телефонистке, которая соблаговолила сказать несколько слов в трубку и затем сообщила ему, что мистера Лэкмена нет дома, но что он вернется в восемь. Питер повернул было обратно, собираясь часок побродить по улицам, но вдруг вспомнил, что ведь все надувают друг друга, смело пересек вестибюль и уселся в громадном кожаном кресле, таком большом, что там могло бы поместиться трое таких, как он. Питер сидел в кресле, и никто не сказал ни слова.
§ 37
Поистине, это была гора Олимп и здесь обитали боги: богини ходили полуобнажённые, а боги в чёрных фраках с туго накрахмаленным пластроном. Всякий раз, как один из богов подходил к конторке, Питер задавал себе вопрос: уж не мистер ли Лэкмен это? Узнать миллионера в обыкновенной толпе было бы нехитро, но здесь все были похожи на миллионеров, и Питеру никак не удавалось догадаться.
Перед ним возвышалась трёхметровая колонна, подпирающая потолок. Она была из светлого с зелеными прожилками мрамора. Питер скользил по ней взглядом: она была увенчана белоснежными, причудливо клубившимися облаками. По углам потолка красовались четыре рога изобилия, из которых свешивались гирлянды роз и каких-то листьев и плодов, напоминавших яблоки; множество переплетавшихся гирлянд было разбросано по всему потолку. Среди листьев и роскошных плодов, то здесь, то там, выглядывало личико ангелочка, озарённое небесной улыбкой; четверо таких ангелочков взирали на землю с четырёх сторон пышного облака, витавшего в центре потолка, и Питер переводил восхищённый взгляд с одного ангела на другого, поражённый этим чудом красоты. Питер насчитал в каждом ряду четырнадцать колонн, а таких рядов в вестибюле было четыре. Выходит, что здесь пятьдесят шесть колонн и двести двадцать четыре ангельских головки. А подсчитать, сколько тут рогов изобилия, сколько роз и плодов — прямо невозможно. Все ангелочки были на одно лицо, одного размера и с одинаковой улыбкой; и Питер изумлялся — сколько же времени понадобилось скульптору, чтобы высечь из камня двести двадцать четыре улыбающихся ангельских личика?
В Отеле де Сото повсюду царило такое же великолепие, и Питер был прямо ошеломлен. У него сердце замирало от восторга при мысли, что среди этого великолепия живут люди, для которых деньги ничто и которые могут непрерывно рассыпать их щедрой рукой. И всё кругом было так же великолепно и должно было вызвать такой же эффект—даже сами боги и богини! Вот мимо прошла красавица с бриллиантовой тиарой в волосах; попробуй-ка сосчитать, сколько на ней бриллиантов, это не легче, чем пересчитать ангельские головки. А что за платье на ней — чёрное кружевное, вышитое золотыми бабочками! Подсчитай-ка, сколько материала пошло на такое платье или сколько золотых бабочек приходится на ярд материи! А сколько сверкающих камней на её чёрных туфельках; а какой чудесный узор на прозрачных чулочках, — платье такое короткое, что всего дюйма на два закрывает чулки.
Питер наблюдал, как эти восхитительные богини выплывают из лифтов и направляются в ресторан. Иной простак был бы, пожалуй, шокирован их нарядами, но Питер вспоминал картину «Гора Олимп», и туалеты казались ему вполне подходящими. Ведь всё дело в том, как смотреть на вещи: можно сперва представить себе богиню одетой с ног до головы и затем мало-помалу отхватывать кусочки материи то здесь, то там или же представить её себе обнажённой и потом кое-где прикрыть газовой вуалью, скрепив её лентой на плечах, чтобы она держалась.
Питер уже дважды подходил к конторке, чтобы узнать, не вернулся ли мистер Лэкмен, но ему сказали, что он ещё не приходил. Постепенно Питер осмелел, совсем как лисица из басни, которая заговорила со львом, и стал прохаживаться взад и вперед по вестибюлю, разглядывая богов и богинь. Его внимание привлекла длинная галерея вдоль стен вестибюля. Это был так называемый «полуэтаж» — и он решил посмотреть, что там такое; поднявшись по беломраморным ступеням, он увидел перед собою ряд кресел и кушеток, обитых темно-серым бархатом. Вероятно, сюда приходили отдыхать богини; Питер тихонько уселся и принялся наблюдать.
Прямо перед ним, на бархатной кушетке, полулежала красавица, и её белая обнажённая рука покоилась на подушке. Рука была полная и крупная и принадлежала она особе крупной и полной со светлыми золотистыми волосами. Вся усыпанная сверкающими драгоценностями, красавица ленивым взором скользила по сторонам и на секунду остановила глаза на Питере, потом перевела взгляд на что-то другое, и Питер вдруг остро ощутил своё ничтожество.
Однако он продолжал следить за ней украдкой, и вскоре увидел любопытную картину: на коленях у этой Юноны лежала расшитая золотом сумочка, и, открыв её, она извлекла целый ряд загадочных предметов, которыми тут же занялась: прежде всего маленькое золотое зеркальце, в которое она изучала свои черты, затем белая пуховка, которой она легко похлопала себя по носу и по щекам; потом какой-то красный карандашик, которым она провела по губам, и, наконец, золотой карандашик, им она слегка коснулась своих бровей. Тут она, должно быть, обнаружила на подбородке маленький волосок, который успел вырасти с тех пор, как она покинула свой будуар. Питеру показалось, что она вынула маленькие щипчики и что-то выдернула у себя из подбородка. Она так увлеклась этими сложными процедурами, что даже не замечала проходивших мимо людей.
Питер стал разглядывать остальных богинь. Случается иной раз, что кто-нибудь чихнет или зевнет, и всем остальным в комнате неудержимо захочется зевать и чихать, так и все эти Дианы, Юноны, Гебы, находящиеся на «полуэтаже», вдруг вспомнили о своих маленьких золотых или серебряных зеркальцах и пуховках для пудры и красных, золотых или чёрных карандашиках. У каждой из них появилась в руках маленькая сумочка, и Питер с изумлением увидал, что «Гора Олимп» превратилась в «Институт красоты».
Тут Питер опять встал и начал прогуливаться, не отрывая глаз от богинь, больших и маленьких, старых и молодых, толстых и худеньких, хорошеньких и некрасивых, — и ему казалось, что чем старше они и безобразнее, тем дольше и внимательнее разглядывают себя в зеркальце. Он жадно смотрел на них, ибо сознавал, что находится в высшем обществе, у порога к такой роскошной жизни, о которой только можно мечтать, и ему хотелось поближе познакомиться с этим обществом и разузнать, что было возможно. Он безмятежно расхаживал взад и вперед, и двести двадцать четыре ангелочка безмятежно улыбались ему с потолка, и Питер знал не больше их, какой сюрприз готовит ему судьба на этом «полуэтаже».
На одном из больших диванов сидела девушка, прекрасная дочь Изумрудных островов с яркими, как солнечный восход, волосами и румяными, как яблоки, щеками. Питер мельком взглянул на нее, и вдруг сердце у него остановилось, а потом отчаянно забилось, как пойманная в силки птица. Он с трудом мог поверить своим глазам; но его глаза не ошибались, ведь они, бывало, часами не отрываясь, созерцали эти волосы цвета зари и румяные, как яблоки, щёчки. Эта девушка была Нелл, служанка из храма Джимджамбо!
Она не смотрела на Питера, и он успел спрятаться за колонну; тайком выглядывая, он изучал её профиль и всё ещё не верил своим глазам. Неужели это Нелл? Да, то была она! Нелл преображенная, Нелл, вознесшаяся на Олимп, превратившаяся в богиню, облаченную в светло-серое воздушное одеяние, с такими же светло-серыми лентами, держащими его на плечах! Развалившись на диванчике, она весело болтала с молодым человеком, похожим на бульдога и одетым в смокинг прямо с модной картинки.
Питер не мог отвести от неё глаз, и сердце его билось всё сильнее. За эти страшные минуты Питер ощутил всесокрушающую силу истинной любви. Маленькая Дженни была совсем забыта, как и соломенная вдовушка миссис Джеймс, и Питер осознал, что никогда никого по-настоящему не любил, кроме одной женщины, — и это была ирландка Нелл, служанка из храма Джимджамбо. Поэты нередко изображают юношескую любовь в виде маленького шаловливого купидона с натянутым луком и острой, пронзающей сердце стрелой, и теперь Питер понял, что они этим хотят сказать: стрела пронзила его насквозь, и ему пришлось ухватиться за колонну, чтобы удержаться на ногах.
§ 38
Вскоре парочка поднялась и направилась к лифту, и Питер пошёл вслед за ними. Он не решился войти в ту же кабинку, потому что вдруг осознал, как бедно он одет, — ведь ему приходилось играть роль пролетария-антимилитариста! Но Питеру было ясно, что Нелл и её кавалер не собираются уходить из отеля, — ведь они не надели ни шляпы, ни пальто. Итак, он спустился вниз и стал расхаживать в вестибюле, разыскивая их, но, не найдя, направился в ресторан, а затем в полуподвальный этаж, откуда доносились звуки музыки. Там оказался ещё один огромный зал, отделанный в сказочном восточном стиле, где на каждом столике стояла электрическая лампочка, спрятанная в букете искусственных цветов. Этот ресторанчик называли «закусочной», и часть его была отведена для танцев, а на маленькой эстраде расположился оркестр.
Но что это была за музыка! Самая необычайная на свете! Если бы Питер услыхал эти мелодии до того, как увидел Нелл, он не понял бы их смысла. Но сейчас этот сверхъестественный ритм гармонировал с овладевшим им настроением. Протяжные стоны и вопли сменялись грохотом и железным скрежетом, порой слышался треск, будто рвали на куски брезент или в мелодию врезался заводской гудок. Порой ухо ласкала небесная гармония, неожиданно сменявшаяся сатанинским грохотом. И все это сопровождалось странными порывистыми жестами танцующих пар, которые скользили, извивались, раскачивались и подпрыгивали. Питер не знал бы, как отнестись к такой музыке, если бы её звуки у него на глазах не воплощались в движениях танцующих полуобнаженных богинь и облачённых во фраки богов. Эти небожители скользили по паркету, как конькобежцы, извивались, как змеи, пыжились, как индюки, прыгали, как зайцы, торжественно выступали, как жирафы. Они сжимали друг друга в объятиях, точно медведи, сцепившиеся в смертельной схватке, и их тела тесно переплетались, и казалось, что это удавы, готовые проглотить один другого. И Питер, следя глазами за танцующими и слушая эту музыку, сделал вдруг удивительное открытие: где-то в недрах его души таились тени всевозможных тварей; Питер некогда был удавом, Питер некогда был медведем, он некогда был зайцем и жирафом, индюком и лисицей, и теперь чары колдовской музыки воскрешали эти призрачные существа. Так Питер понял, что такое «джаз», у которого столько причудливых названий.
Питеру открылось и то, что некогда он был пещерным человеком, — он свалил соперника ударом каменного топора и за волосы уволок свою девушку. Он познал всё это, стоя в дверях ресторана в Отеле де Сото и наблюдая за Нелл, бывшей служанкой из храма Джимджамбо, которая, кружась в объятиях молодого человека с лицом бульдога, подражала то походке индюшки, то бегу лисы, то тяжёлой поступи гризли, то прыжкам зайца.
Питер, как заворожённый, долго стоял в каком-то опьянении. Нелл и молодой человек сели за столик поесть, а Питер всё ещё стоял, не зная, что предпринять. Он понимал, что слишком плохо одет и в таком виде не следует показываться Нелл; ведь нельзя объяснить ей, что сейчас он только играет роль «отпетого» неудачника, а в действительности преуспевает вовсю и занят важными делами, что он стопроцентный, чистокровный патриот под личиной пролетария-пацифиста. Нет, надо подождать, надо сперва приодеться, и тогда уже можно будет возобновить с ней знакомство. Но ведь она может уехать, и он никогда её больше не разыщет в этом огромном городе!
Наконец, часа через два Питер придумал выход и поспешил наверх в комнату ожидания, там он написал следующую записку:
«Нелл, это пишет твой старый друг, Питер Гадж. Я разбогател, и у меня есть для тебя важная новость. Непременно черкни мне словечко. Питер».
Он написал внизу свой адрес, запечатал и написал на конверте:
«Для мисс Нелл Дулин».
Потом он отправился в вестибюль, подозвал к себе одного из вертлявых мальчиков в ливрее с медными пуговицами, который ходил, выкрикивая фамилии тоненьким голосом; Питер отозвал его в уголок и сунул ему в руку доллар. Нужно немедленно передать эту записку одной молодой даме в ресторане. Это очень важно. Берется ли он выполнить это поручение?
Мальчик согласился, и Питер, стоя в дверях, наблюдал, как он ходит взад и вперед между столиками, выкрикивая тоненьким голоском: «Мисс Нелл Дулин! Мисс Нелл Дулин!» Он прошёл мимо столика, за которым сидела Нелл, и Питеру показалось, что он крикнул ей прямо в лицо, но она и бровью не повела.