Снова раздалось скандирование:
— Шон! Шон! Шон!
Наконец Шон удостоил их своим присутствием.
Кто-то дал ему микрофон. Толпа продолжала выкрикивать его имя, но он вскинул руки и попросил:
— Не надо. Не надо. Я тут не самый главный.
Какое-то время собравшиеся отказывались повиноваться ему: их любовь была всепоглощающей. Но наконец скандирование стало стихать, воцарилась тишина, и тогда Шон сказал:
— Мы сегодня спасли живую душу — вот что самое главное. Вы все слышали об этом?
Снова последовал обвал криков, смешанных с восторженным смехом. Все смотрели на Клио, которая пряталась в объятиях Тары, как смущенный ребенок.
Шон взмахнул рукой, показывая на пышные кроны магнолий и дубов, которые окружали поле. Легкий ветерок перелетал от дерева к дереву.
— Вы чувствуете? Вы чувствуете этот ветер?
— О да! — последовали ответы. — Хвала Господу! Да, да! Мы его чувствуем! Хвала Господу!
— Вы видите, как ветер ходит по кругу вокруг нас?
— Да, сэр! Да, Иисусе! Да, мы его чувствуем!
— И я полагаю, — сказал он, — мы знаем, что грядет.
— Мы знаем! Мы знаем, что грядет!
— Будут перемены, — сказал Шон.
— Грядут перемены! Большие изменения! Хвала Господу!
Митч видел, как воодушевление отражалось то на одном, то на другом лице. Кое-кто уже стоял на коленях. Он посмотрел на свою любимую дочь Тару и увидел, что она — даже Тара! — была так захвачена словами Шона, что не заметила взгляда отца. «О господи! Всего несколько часов назад этот человек угрожал убить нас. Он сущий дьявол! Или я ошибаюсь? Разве его сердце не черно как смерть? Господь мой, Отче мой, что же я упустил?»
Шон поднял над головой ломоть хлеба.
— Итак, — сказал он. — Это в самом деле выглядит как хлеб. — Похмыкивание среди собравшихся. — Но когда вы попробуете его, — продолжил он, — у него будет вкус света. Вам знаком вкус света?
— Хвала Господу!
— И если нет, вам предстоит обрести его! — крикнул Шон.
— Хвала Господу!
— Потому что хлеб этот — плоть нашего Господа!
— Да, так и есть!
— И свет снизойдет с Небес!
— Хвала Господу!
Он поманил Пэтси: выйди вперед.
Она приблизилась к алтарю. Шон еле заметно кивнул ей, и она опустилась на колени. Он отломил хлеба, положил ей на язык и сказал:
— Жуй эту благодать, дорогая. — Он произнес эти слова не в микрофон, и его услышали только люди в первых рядах, но их радостный смех прокатился по толпе, и стоявшие сзади засмеялись просто потому, что смеялись все.
Затем Шон поднял кубок с вином.
Пэтси раздвинула губы. Глядя снизу вверх в его глаза, она сделала глоток. Митч понимал, что сейчас она представляет, как губы Шона Макбрайда прижимаются к ее губам. Митч понимал, что она влюблена в Шона Макбрайда. Она обожала его и принадлежала ему. Это знание должно было наполнить Митча яростью, но этого не случилось.
Он чувствовал лишь стыд, и смущение, и страх, и приближение грозы. Здесь шла какая-то игра. Он был готов пуститься в путь — лишь бы избавиться от всех этих бед. Ветер, который усиливался, должен был бы с корнями вырвать его из той земли, на которой он существовал, и перебросить его в какой-то новый мир — пусть так и будет.
Тара подвела его к алтарю. Он встал на колени. Шон прикоснулся к его лбу. Прикосновение показалось ему обжигающим. Когда хлеб оказался у него на языке, голод и жившая в нем пустота пропали. А жажду утолила кровь Господня. Митч всхлипнул. Встав, он запнулся об алтарь. Раздались крики: «Хвала Иисусу! Хвала Господу!» Дочь отвела его обратно на место. Он сел, держа ее за руку, продолжая чувствовать вкус плоти Господней на языке; он знал, что ему предстоит долгий путь к спасению. Но главным было то, что он был здесь. Он сделал это. Он нашел зеленые пастбища и тихие воды, и теперь он мог положить голову дочери на колени и найти покой.
ТАРА проделала этот акт поклонения ради отца. Чтобы он стал послушным и расслабленным. Чтобы дать ему понять: «Все мытеперь с Шоном, и твое отторжение его не получит поддержки. Мы все считаем тебяответственным за то, что случилось утром. И никто из нас не простит тебя, пока ты полностью не подчинишься воле Шона».
Это сработало.
Она посмотрела на отца. Он продолжал откровенно всхлипывать, плечи его дрожали, и он был полностью открыт любви Шона. Он был полон ею. Тара осталась наедине со своими чувствами. Не осталось никого, кто мог бы сопротивляться этому ублюдку.
РОМЕО увидел, что из своей полицейской машины выглядывает старый кабан. Он стоял за кустами. Ромео сбросил скорость и сейчас почти полз, 10 миль в час или около того. Проезжая мимо, он откровенно уставился на копа.
Но старый кабан не заметил его. Он сидел уперев взгляд в свои колени, погруженный в размышления, и видел, как Ромео полз мимо него, но стоило ему поднять глаза, как он хлопнул себя по лбу, ударил по клаксону и через пять секунд уже висел у Ромео на хвосте.
Ромео свернул на парковку.
Старый кабан пристроился за ним. Он вылез из машины и, переваливаясь, подошел к окошку Ромео.
— Как у вас сегодня дела, сэр?
— Отлично. А как у вас?
— Вы все еще в Брунсвике?
— Да.
— От того животного избавились?
— Да.
— У вас все еще отпуск?
— Да.
— Хорошо проводите время?
— Не могу пожаловаться.
— Народ обычно не проводит отпуск в Брунсвике.
Все отправляются на остров, или в Саванну, или еще куда-нибудь.
— Ага.
— Здесь не много развлечений.
— Да. — Ромео пожал плечами. — Но я обратил внимание, как тут все рассыпается и никто не пытается ремонтировать.
Старый кабан внимательно присматривался к нему. Казалось, он пытался представить его вне машины и решить, что с ним делать. Ромео был доволен таким вниманием.
Наконец коп тихо сказал:
— Права и страховой полис.
Ромео протянул их. Коп отнес бумаги к себе в машину и как бы пробормотал над ними какие-то заклинания или обряды вуду… или что там делают копы.
Затем он вернулся, отдал документы и сказал:
— Мистер… простите, я забыл, как произносится ваша фамилия?
— Здер-ко.
— Спасибо. У меня к вам вопрос. — Ромео ждал. — В ваших правах говорится, что вы из Пикуа, Огайо.
— Да.
— Где-то рядом с Дейтоном?
Это едва не сразило Ромео. «Вот оно! Начинается. Начинается Истина. В облике потрепанного старого дорожного копа. Что я должен делать? Продолжать выкручиваться, выдавать мелкую ложь, прикрытую убедительным покровом Правды?»
— Прошу прощения, офицер. Почему вы повторяете этот вопрос?
— Вопрос, который я задал, заключается в следующем. Шон Макбрайд живет в Дейтоне, Огайо. Не приятель ли вы Шона Макбрайда?
— Ну, думаю, что да. Во всяком случае считал себя таковым.
— Вы расстались?
— Что-то вроде того.
— И что случилось?
— Это долгая история.
— Изложите мне суть ее.
— Суть в том, что его словно поразило молнией.
— Сэр?
— Он выиграл джекпот и стал апостолом этого странного культа. А я… думаю, я стал кем-то еще.
— Кем вы стали, сэр?
— Никем.
— Очень хорошо.
— Позвольте вопрос, офицер?
— Да, сэр?
— У вас есть впечатление, что у нас один и тот же маршрут? У вас и у меня? Мы оба крутимся и крутимся по этому городу, словно на одной и той же карусели? Я на этом уродливом старом пони жуткой раскраски, а вы на своем свиномобиле. Иисусе. Словно мы, встречаясь, раскланиваемся друг с другом. Вы понимаете?
— Сэр, я не уверен, что улавливаю суть вашей мысли.
— Я тоже. Но нет ли у вас впечатления, что все крутится быстрее и быстрее, а мы продолжаем делать вид, что даже не догадываемся о приближении катастрофы?
— Катастрофы?
— Но знаете, что я думаю? Почему бы нам не соскочить прежде, чем она случится? Я хочу сказать, что был бы не против отправиться домой. Почему бы вам не отправиться со мной? Вы могли бы отдохнуть от этой гребаной жары. Посмотреть Огайо. Очень приятное место.
Старый кабан уставился на него.
Ромео улыбнулся:
— Я шучу. Я знаю — нас заклинило. Никуда мы не поедем.
— Сэр, у вас в машине есть какое-нибудь оружие?
— У меня в багажнике есть малокалиберный «феникс». Это законно?
— Пока вы держите его в багажнике.
— Отлично, офицер. Могу я спросить, почему вы меня задержали?
Прежде чем ответить, старый кабан помедлил:
— Сэр, у вас не горели задние фонари. Таково требование штата Джорджия. — И затем он вежливо добавил: — Так что вам придется привести их в порядок. Хорошо, мистер Здерко?
КЛИО казалось, что, пока она с Тарой, у нее все будет в порядке. Воспоминания о том, что случилось на берегу ручья, уже слабели, но все еще оставались при ней, и ей было необходимо от них отделаться. Так что она держалась поближе к Таре и старалась быть чем-то занятой. Вместе с женщинами они работали на раздаче пищи во время ярмарки. Клио перемешивала креветки в барбекю. Тара готовила чесночную подливку.
Этим они и занимались, когда Тара сообщила:
— О господи! Шевелись. Турки уже здесь.
Турками была семья пилигримов из Делавэра или откуда-то еще. Выступающий подбородок папаши был украшен черной щетиной, а у жены и детей был один и тот же птичий взгляд, и вот теперь вся семья двигалась в очереди на раздачу, и Клио пришлось сдерживаться, чтобы не рассмеяться.
А после них явилась Исключительно Благочестивая Леди. Тара дала ей лишнюю поварешку картошки, и та проникновенно сказала:
— Благословляю тебя, дитя мое.
Клио пришлось извиниться и выскочить из палатки, чтобы не рассмеяться ей в лицо. Через минуту она вернулась и сказала миссис Рили, старушке, которая наблюдала все это зрелище:
— Простите, миссис Рили.
Та одарила ее снисходительной улыбкой. Все были добры к Клио. Все знали, как ей повезло, что она осталась в живых.
Затем какой-то парень протолкался сквозь очередь, и Тара шепнула:
— Не смахивает ли он на того типа с Холмов? Ну, не типичный ли мудак?
Клио застонала:
— О боже мой. Спенсер! Он действительно таков!
Они продолжали смеяться и когда Благочестивая Леди явилась за второй порцией. Тара дала ей еще одну солидную порцию мятой картошки, и женщина сказала:
— Ну, Господь обеспечил, не так ли?
— Да, мэм. Только и делает, что обеспечивает.
Клио чуть не написала в штанишки. Как только женщина ушла, они покатились с хохоту, и все паломники смотрели на них.
— Пора остановиться, — сказала Тара, и они, переводя дыхание, обрели серьезность.
Но тут же снова взорвались смехом.
Позже они увидели, что к ним направляются Шон и Трев. Они шли, минуя столы для пикников, тихо о чем-то разговаривая, спокойные и невозмутимые. Полные уверенности. Клио застыла на месте, а Тара смертельно побледнела, положила свою большую поварешку и сказала:
— Давай уйдем отсюда.
— Подожди. Почему?
— Если хочешь, оставайся, — фыркнула Тара.
Она отошла, направляясь к большой кабине.
Клио заторопилась следом за ней.
— Почему? Ты что, ненавидишь его? Но он спас мне жизнь. Это вы с Шоном спасли меня, верно?
Тара продолжала идти.
Клио потеряла надежду понять ее. На ее лице ничего не отражается, никакой ясности, подумала она. Ведь все было отлично. Все это как-то странно и непонятно, когда Тара ведет ее за собой, словно она слепая и беспомощная, но Тара знает, что делает.
БАРРИС, объезжая Брунсвик, думал о Здерко.
Встречал ли он в своей карьере человека, который вызывал бы у него большее чувство тревоги? Нет. В 1987 году он участвовал в тайной операции, когда Лерой Ален перебирался в Рейдсвилль. Лерой только что убил целую семью, посчитав (и был прав), что подружка обманывает его с его же отцом. Тем не менее по сравнению с Ромео Здерко он выглядел куда спокойнее.
Так почему же, пытался понять Баррис, Здерко в такой панике?
Потому что его использует Шон Макбрайд?
Похоже, что так.
То есть Ромео Здерко — то оружие, которым Шон Макбрайд запугивает Ботрайтов?
«Я в этом не сомневаюсь, но есть ли доказательства? Нет. Хотя подожди, вот оно, мое доказательство. Оно в том, что Шон Макбрайд — лживый сукин сын, интриган.
То есть доказательств нет.
Я знаю, что он мне не нравится».
Почему же? Ты никогда раньше не встречал его. Ты видел его во плоти, но только один раз, в это воскресенье в церкви, и вы не обмолвились ни словом.
Упрямство всегда было твоим врагом.
И все же…
Он развернул машину и направился на ярмарку Ротари-клуба. Он хотел встретиться с Шоном Макбрайдом.
РОМЕО проехал мимо дома Клио в Белл-Пойнт. Впрочем, Клио тут не было, она осталась с Тарой. Тут не на что смотреть. По 17-й он двинулся на север к дому дяди Шелби и тети Мириам и через окно их большой гостиной увидел, что они заняты игрой в «Храбрецов». Но их чистеньких ухоженных детей не было заметно. Ах да, конечно, они же в библейском лагере. У Ромео не было никакого смысла оставаться, разве что он хотел посмотреть игру в мяч. Он продолжил движение. Проехал мимо жилища Ванессы и Герберта. Ванесса была на кухне, что-то готовила. Ромео двинулся дальше в Старый город, мимо Альфреда и Нелл, и снова поехал по кругу. В центре его окружности была ярмарка Ротари-клуба. «Шон сказал — не подъезжай слишком близко. Но разве я не могу остановиться на минутку? Я вообще рехнусь. Просто сделаю небольшой перерыв от этого кружения и пойду посмотреть, что делает Шон? Заскочу на минутку. Что в этом плохого?»
ТАРА лежала на кровати в одном из домиков лагеря. Клио, отключившись, лежала рядом с ней, но Тара, бодрствуя, слушала, как пилигримы возносят благодарственные гимны. «Взываем к Господу» и «Перед троном Бога Всевышнего». Она знала все эти песнопения и считала, что их с трудом можно выносить. Ей хотелось открыть душ, чтобы как-то приглушить их, но ей было трудно встать с постели. Она предпочитала просто лежать здесь и чувствовать, как к ней прижимается тело Клио.
«Со мной все в порядке. Если бы только кто-то заткнул пение этой публики».
Послышался легкий стук в дверь, и она открылась. Тара не видела, кто пришел, но по звуку уверенных шагов поняла, что явился Шон.
— Что тебе надо?
— Навестить Клио, — сказал Шон. — Как она?
— Спит.
Он поставил стул рядом с кроватью и сел. Говорил он тихо, чтобы не разбудить Клио.
— Послушай. Спасибо, что сегодня поддержала меня. Ради спасения ее жизни.
— Я была просто вне себя, — сказала она. — Я бы дала тебе убить моего отца, лишь бы доказать мою точку зрения.
— И что же это за точка зрения?
— Не знаю. Я не могла выразить ее в словах.
— Просто гнев?
Она промолчала.
— Я не хотел злить тебя. Ты это понимаешь?
Она кивнула.
— Ты знаешь, чего я хочу?
— Да.
— Так чего же я хочу, Тара?
— Любви.
Она не смотрела на него, но знала, что он улыбается своей шкодливой улыбкой. «Это правда, — подумала она, — именно этого ты и хочешь. И меня, и всех, и как-то ты этого, скорее всего, добьешься. Один за другим, мы сдадимся. Все покорятся, кроме меня, но, может быть, и я готова подчиниться. Вот где источник ярости. И желание, чтобы ты скорее коснулся меня. Попытался трахнуть меня. И то ли я убью тебя, ты, проклятый член, то ли ты одолеешь меня, и я беспрекословно и полностью сдамся и превращусь в серое ничтожество, и после этого ничья жизнь больше не будет меня интересовать».
Но он даже не сделал попытки прикоснуться к ней.
Он всего лишь посидел еще с минуту в сгущающихся сумерках, не произнеся ни слова. А потом вышел.
БАРРИС знал копа, который дежурил перед ярмарочным полем: его звали Мимс. Он был из полиции округа. Баррис работал с ним в отряде по пресечению поставок наркотиков.
— Привет, Мимс.
— Что случилось, Баррис?