Это лицо я узнал бы где угодно.
Это было то самое лицо, увиденное мною на фото, которое дал мне Семмер.
Я прошелся по комнате, поднял пистолет с глушителем с ковра, подкинул его на ладони, подошел к закрытой двери и пинком открыл ее. Как я и предполагал, дверь вела в спальню, буйное сочетание атласных покрывал, парчовых занавесей и зеркальных стен. В комнате царил порядок. Щетка для волос и щетка для одежды были аккуратно вычищены.
Пара домашних тапочек с хорошенькими розовыми помпонами стояла у кровати. Я заглянул в стенной шкаф. Каракуль, серебристая норка и другие меха висели тесными рядами. За другой створкой – не менее дорогая одежда: скользкий соболь, вечерние накидки, лакированные туфли. Я подошел к комоду и открыл верхний ящик. Здесь лежали кружевные трусики, лифчики, новые домашние туфли. И каждая из вещиц – с маленькими монограммами «Ш». И наконец на одной из стопок трусиков я нашел револьвер двадцать второго калибра с перламутровой рукоятью.
Я проверил его, он был заряжен. Я положил его обратно на трусики, закрыл ящик и вернулся в гостиную.
Пройдя на кухню, я обнаружил в раковине пару бокалов. В одном осталось немного шерри – на самом дне. На ободке другого – пустого бокала – сохранились следы губной помады.
На столе стояла пепельница. На двух сигаретах – следы помады. Третий окурок – чистый. Карандаш лежал по другую сторону пепельницы, быть может, тот самый карандаш, которым была нацарапана записка, найденная мной у входной двери.
Прелестная маленькая невинная Шейла Мак-Кейн.
Входи, Кеннон, я переодеваюсь.
Входи в мою гостиную. Быстрей!
Это был чудесный мир, где под каждым камнем прячется змея, а за каждым кустом – женщина. Беда лишь в том, что без этикеток вы не сможете отличить змею от женщины.
Я извлек обойму из пистолета с глушителем, выщелкал из нее патроны в унитаз и положил пустую обойму и пистолет на полочку в ванной. Чтобы уж быть до конца последовательным, я вернулся в спальню, вытряс пули из барабана двадцать второго с перламутровой ручкой, и затем нашел в выдвижном ящике коробку с патронами. Я сунул все это в карман и покинул ловушку для простаков Шейлы Мак-Кейн, вначале заботливо уложив двадцать второй обратно на его подушку из трусиков.
Я вышел на Третью авеню и подкрепился поздним ужином из хрустящего картофеля и нескольких стаканчиков пшеничного виски. Я побездельничал, посмотрел старый вестерн по телевизору в баре, пока большие часы на стене не показали восемь с четвертью. И я рассудил, что мисс Мак-Кейн должна уже вернуться домой, где бы она ни была все это время, и решил вновь посетить ее.
На некоторое время я отпугнул неизвестного, и я надеялся, что он еще не успел рассказать ей о нашей неудачной встрече.
Ее соседи, конечно же, ничего не слышали – из-за глушителя на сорок пятом. И вообще не только это дело вело меня к ней.
Я не думал, что она ждет моего возвращения так скоро.
На этот раз я не стал заранее звонить во все колокола: нажал кнопку у входа, подождал, пока открылась внешняя дверь, и затем побежал вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и пистолет я держал в руке.
Поднявшись к сорок второй квартире, я попробовал дверную ручку, не сомневаясь, что дверь будет закрыта, но черта с два я буду звонить! Я отошел к противоположной стене и, разбежавшись, ударил в дверь плечом выше замка. Дерево затрещало, расщепляясь, и я, едва удержавшись на ногах, влетел в гостиную как раз тогда, когда Шейла выходила из спальни.
Шум встревожил ее, и она выбежала взглянуть, кто это ломится к ней. По-видимому, она только что вышла из-под душа, потому что белокурые волосы были мокрыми и на ней был белый махровый халат, на котором проступали мокрые пятна. Эти влажные пятна делали ее чрезвычайно привлекательной. Ее груди натягивали ткань, туго завязанный пояс на талии обрисовывал изгибы ее тела.
Увидев меня, она рванулась было в сторону спальни: халат распахнулся, обнажив ее ноги и показав длинную полоску белого крепкого тела. Но тут она вспомнила про пистолет в моей руке и медленно повернулась ко мне лицом, и ее лицо стало таким же белым, как ее бедра. Я закрыл за собой дверь.
– Добрый вечер, – произнес я.
– Вы...
– Я жив.
– Я...
– Твой друг промазал, детка. Истратил две полные обоймы...
Ну и так далее...
– Чего вы хотите?
– Чтобы ты все рассказала. Все полностью, как есть. Почему мистер Инкогнито хотел меня прикончить?
– Вы не знаете?
– Не знаю.
Какой-то хитрый огонек промелькнул в ее глазах. Она улыбнулась и сделала шаг вперед. Халат снова распахнулся, и я увидел снова ее белое тело, на котором мои глаза задержались чуть дольше, чем мне бы хотелось.
– Он... он узнал, что вы охотитесь за ним.
– Кто?
– Мой... друг.
– А кто твой друг?
– Тот, чью фотографию дал вам Семмлер.
– Как его зовут?
– Не знаю.
– Я думал, что он твой друг.
– Я имею в виду...
– Так он друг тебе или кто?
– Да, друг. Я встретилась с ним немного раньше. Перед...
– Перед чем?
– Раньше!
– И ты не знаешь, как его зовут?
– Нет.
– Ну, это прямо детективная история с продолжением. Ты начни сразу с конца, где все объясняется.
– А что тут еще рассказывать? – спросила она, подошла к низкому столику и наклонилась за щеткой. Влажный халат распахнулся на груди, но длинные белокурые волосы опустились в открытый ворот, как занавес, временно щадя ее скромность.
– Где ты встретила его?
– Не здесь, не в этом городе.
– Где?
– Не здесь. Я... я в то время еще танцевала.
– Ты танцовщица?
– Экзотические танцы.
– Стриптиз?
– Если угодно...
– И ты в то время встретила его, не так ли?
– Да, – она закурила сигарету и выпустила длинную струю дыма.
– Почему Семмлер хочет его убить?
Она пожала плечами:
– Просто хочет.
– Что связывает тебя с Семмлером?
– Я больше не танцую.
– И ты решилась на маленький заговор с этим громилой, с которым встречалась прежде? Почему?
– Это мое дело.
– Ты с Семмлером дудишь в одну дуду, не так ли? Почему же ты помогла этому типу подстроить мне ловушку?
– Потому что вы охотитесь за ним. Вы взялись за дело, и я подумала, что все равно найдете его.
– Перестань, детка. Семмлер вынуждал меня. И ты чертовски хорошо знаешь, что я не охочусь за твоим другом детства.
Она опять улыбнулась:
– Но могли и охотиться, – она поежилась и добавила: – Мне холодно. Вы не возражаете, если я оденусь?
– Одевайся, – сказал я.
Она вошла в спальню, я за ней. Она встала за ширму в углу комнаты и сбросила халат.
– Чем должна закончиться сделка с Семмлером?
– Что за сделка?
– Он сказал, если я прикончу твоего друга детства, то он отправит Графтона следующим же самолетом в Чикаго.
– Не смешите меня, – я услышал шелест шелка – шелка, коснувшегося тела.
– А что в этом забавного?
– Семмлер никогда не держит слово.
– Это Графтон убил свинью Свена?
Он помолчала минутку и ответила:
– Я не знаю никакой свиньи Свена.
– Почему Графтон не взялся за это мокрое дело? Семмлер знал, что он в городе. Почему он нанял бродягу вроде меня?
– Вы не очень догадливы, Кеннон, как я вижу. Отвернитесь, мне надо выйти.
Я повернулся лицом к стене, и она вышла из-за ширмы. Стена, к которой я отвернулся, была зеркальной, я знал это. И я чертовски хорошо знал, что она тоже знала. На ней был лифчик и трусики, шелковые чулки с подвязками и туфли на высоком каблуке.
На левой стороне трусиков была монограмма «Ш», такая же, как и на правой стороне лифчика. Она прошла по направлению к шкафу, сначала сделав вид, что забыла про зеркало. Потом ее рука прикоснулась ко рту как бы от удивления. Она попыталась прикрыть грудь, затем скользнула к трусикам, узенькая полоска которых, собственно, не скрывала ничего. Якобы в отчаянии она рванулась к комоду, рассчитывая на то, что я подумаю, будто она стремится поскорее одеться. Я знал, к чему она стремится на самом деле и позволил ей добраться до этого.
И он появился в ее руке: револьвер с перламутровой ручкой двадцать второго калибра.
Ее губы скривились, изо рта вырвался легкий торжествующий крик.
– Может, он промазал, но я-то не промахнусь, Кеннон.
Я медленно повернулся. Теперь она больше на заботилась о скромности. Ее белье было совершенно прозрачным, и она могла бы хоть сейчас выйти на сцену со своим «экзотическим» танцем.
Я спокойно наблюдал это представление, потому что знал, что двадцать второй в ее руке опасен почти так же, как барашек.
– Ты все еще думаешь, что я преследую его?
– Да, я все еще думаю так.
– Значит, для тебя это очень важно?
– Тому есть всякие причины. Тебе их не понять. Я оказалась в петле и думала, что наконец найду кого-нибудь еще, кто сможет противостоять этой свинье Семмлеру. Я думала, что ты сможешь, но ошиблась. Тебя просто наняли, купили как оружие.
– Ты сказала «кто-нибудь еще». Есть кто-то другой, кто выступил против Семмлера? Это тот парень, которого я обязан был убить? Тот, чье фото мне показали?
Она улыбнулась и подняла двадцать второй. Я улыбнулся ей в ответ.
– Есть много вещей, которых ты никогда не узнаешь, Кеннон... Очень жаль.
Я продолжал улыбаться:
– Чего тебе жаль?
– Того, что ты никогда не узнаешь. Действительно жаль.
– Действительно...
Револьвер выстрелил. Я услышал звук, и изумление отразилось на моем лице, потому что мне никогда не пришло бы в голову, что она может перезарядить револьвер, пока меня не было. Изумление пришло раньше боли, которая пронзила мое плечо. А затем револьвер выстрелил еще, и еще, и еще. Я упал на ковер, и кровь брызнула из моей руки и груди.
Последнее, что я увидел, ударившись о пол, – маленькая буква «Ш» в углу трусиков Шейлы и ее длинные стройные ноги. Она пробежала мимо меня, прежде чем надо мной сомкнулась темнота.
Это был длинный туннель.
Холодный и длинный туннель, и по стенам его ползли слезы. И в конце туннеля была блондинка. Она выглядела точно так же, как иногда Тони, и в то же время в ней было что-то от Шейлы Мак-Кейн. Я полз по направлению к блондинке, а слезы на стенах туннеля превращались в капли крови. Я полз, и каждый раз, как я оказывался возле нее, появлялся Паркер и оттаскивал ее дальше, все дальше и дальше.
Стены смыкались, туннель становился все более черным, холодным и мокрым. Затем блондинка вернулась. Ее волосы развевались, как языки пламени, и я опять пополз, пока Паркер не вернулся и не начал смеяться, хохотать, хохотать и хохотать. Волосы таяли, растворялись и исчезали. Меня поглотила темнота.
– Господи!
Голос исчезал в длинном черном туннеле и эхом отражался от стен. Я догнал блондинку, и она повернулась.
– Тони, – прошептал я. – Тони!
– Какой ужас! – кто-то приподнял меня за плечи. Пальцы были крепкие, и моя голова упала на что-то мягкое. Я почувствовал, как мои каблуки скребут темный дерн туннеля, потом они ударились обо что-то еще и еще раз, и я понял, что меня тащат вниз по лестнице. Уличный шум ударил мне в уши, я почувствовал нестерпимый запах бензина и услышал визг автомобильных тормозов. Хлопнула дверца, я оказался на чем-то мягком, и ветерок дул мне в лицо.
Затем я почувствовал, как меня осторожно подняли и подо мной оказался матрас, и, открыв затем глаза, я увидел лицо Профессора.
– Потерпи, Курт, – сказал он.
Я закрыл глаза, и к голосу Профессора присоединился еще один голос. Я узнал его... Он принадлежал девушке, чей друг был убит, получив предназначенные мне пули давным-давно – миллион лет назад.
– Он очень плох, Профессор?
– Очень. Четыре пули – это всегда очень плохо.
Профессор был еще одним бродягой, таким же бродягой, как и я. Некогда он служил химиком в большом концерне по производству лекарств – до тех пор, пока не пристрастился к материалам, с которыми работал. Он сидел на героине почти два года, прежде чем его вычислили и вышибли под зад. Он плыл по течению, пока не причалил к берегу, на котором оказывается рано или поздно всякий бродяга.
Склонившись надо мной, он потрогал мое плечо длинными тонкими пальцами. Затем посмотрел через толстые очки, поскреб щетину на подбородке и спросил:
– Ты слышишь меня, Курт?
Я кивнул.
– Хорошо. Кто бы ни влепил это, сделано чистенько. Как в мишень. Все пули вошли рядышком. Думаю, кость не задета. Я не уверен даже, что все пули застряли в тебе. Ты слышишь меня, Курт?
– Слышу, – пробормотал я.
– Хочешь, чтобы я вытащил их?
– Это должен сделать доктор, – сказала девушка.
– Знаю, Бет, – ответил Профессор. – Ты хочешь врача, Курт?
– Ты сам сможешь сделать это?
Профессор развел руками:
– Это твое плечо, Курт.
– Достань их, – попросил я.
Несмотря на кружку вина, которую подала мне Бет, это не было забавно. Вино затуманило мозги и притупило боль, но и вино не всемогуще. Электрическая лампочка раскачивалась над моей головой, и тень Профессора скользила по стене, как черный призрак. Я держал губами горлышко бутылки, делая всякий раз, когда Профессор начинал копаться во мне, большой глоток.
Я глотал дешевое вино, и оно стекало в шахту моего желудка и вращалось там и сгорало, а испарения его проникали мне в голову, превращая тени и раскачивающуюся лампочку в какую-то картинку, словно бы нарисованную Дали.
Профессор парил надо мной, и его очки сверкали, отражая электрический свет. Дыхание его было едким, и в нем чувствовался тошнотворный сладковатый запах наркотика. Я пытался сосредоточить взгляд на щетине, что покрывала его лицо, смотрел, как капли пота скользили по его вискам, по скулам и по тяжелому подбородку. Мои руки сжимали горлышко бутылки, и я делал очередной глоток, чувствуя, как огненный нож проникает в мое плечо. Я стиснул зубы, сдерживая себя, комната завертелась, и остались только боль в плече, дыхание Профессора и девичий голос, который повторял снова и снова:
– Скоро это кончится, Курт. Скоро кончится...
А затем боль внезапно отступила и что-то стянуло мое плечо... Я открыл глаза и увидел, что Профессор разматывает широкий бинт, перевязывая плечо и предплечье.
– Все хорошо, Курт?
– О'кей, – пробормотал я.
– Покажи ему, Бет! – попросил Профессор.
Бет. Высокая девушка по имени Бет. Она раскрыла ладонь, и я увидел пули на ее ладони.
– Двадцать второй калибр, – отметил Профессор.
– Кто это сделал? – спросила Бет.
– Одна баба.
– Почему?
– Я сам все еще пытаюсь понять – почему?
– У тебя для этого будет много времени, Курт, – заметил Профессор.
Она осталась со мной. Вместе со мной она ждала, когда заживет плечо день за днем, до тех пор, пока я не почувствовал, что схожу с ума, лежа на этой кровати.
– Они думают, что на этот раз ты действительно умер, Курт. Рассказывают, что тебе всадили четыре пули прямо в сердце.
– Девица должна была подумать именно так, – сказал я.
– Шейла Мак-Кейн.
– Как ты узнала, Бет?
– Пошла в отель «Пол». Спросила клерка, где ты. Он ответил, что ты выписался неизвестно куда. Потом он вспомнил, что приходила эта Мак-Кейн и что он дал тебе ее адрес. Он решил, что я смогу найти тебя там. Он запомнил адрес. Она, должно быть, красотка, эта сука Мак-Кейн.
– Красотка, – сказал я. – А что у тебя были за новости?
– Я отыскала Графтона.
– Где?
– В клоповнике на Восточной сорок седьмой...
Я покачал головой:
– Нет, прошел все, что там есть, и...
– Он записался под другим именем. Мне сказал об этом один знакомый парень. Но я узнала гораздо больше.
– Например...
– Например, Графтон приехал в Нью-Йорк не только затем, чтобы рассчитаться с тобой.
– Тогда зачем же?
– По делам большого синдиката. Как я узнала, они расширяют свое влияние. Больше ничего выяснить не удалось. Мой знакомый держит язык за зубами.
Я сел на кровати: