Сергей Герман
Грёбаный саксаул
«Армия не только школа боевого мастерства, но и школа воспитания»
Таня на проводы не пришла. Не захотела. Зато заявилась бывшая одноклассница Маринка со своей кодлой и двоюродной сестрой из города. Сестра уже неделю жила у Маринки и когда я заходил к ней, пялилась на меня откровенно наглыми глазами.
Маринка сидела рядом со мной, под столом держала горячую ладошку у меня на ширинке, щебетала что-то ласковое, и когда я созрел для секса, как обычно включила динамо и сбежала.
Все гости уже были изрядно навеселе и, наверное, забыли о том, по какому поводу собрались. Я сначала был очень удручён этим фактом, но тут ко мне подсел Вовка Некрасов и мы с ним напились до положения риз.
Вовка был из интеллигентной семьи, его отец возил председателя райисполкома, мать работала товароведом. Это был большой минус в биографии и чтобы хоть как-то его восполнить, Некрасов разговаривал матом. При этом он вставлял в свою речь не матерные слова, а наоборот.
Напивались мы с ним стремительно. На душе уже было хорошо и легко, хотелось плакать. Но тут пришла моя мама. Сказала, что водки больше не даст. Некрасов куда-то вышел. Через пятнадцать минут вернулся, держа в руках бутылку мутного стекла.
– Вот! – Потряс он бутылкой, – «Спотыкач»!
Я спросил:
– Горит?
Разлитая на столе прозрачная жидкость полыхнула синим пламенем.
После первой рюмки мы с Некрасом заплакали суровыми мужскими слезами.
Видимо, на нас подействовал «Спотыкач»…
Гремел магнитофон:
Я чувствовал себя солдатом, отправляющимся на войну. Солдатом, за спиной которого Россия.
Всё опять испортила мама. Она зашла в комнату и встала на пороге. Характер у неё был нордический, помноженный на сибирские морозы. В бабку. Та прошла суровую и многолетнюю закалку советской властью. Не боялась никого и в свои восемьдесят совершенно не говорила по-русски.
В этом отношении я похож на неё. Несмотря на многолетнее проживание в Германии, я не очень-то говорю по-немецки. Но по другой причине.
Бабка не плакала, когда осенью 1941 года её с шестью детьми из тёплого обжитого дома выслали в Сибирь. Деда арестовали ещё раньше.
Мама, молча встав рядом со мной, сказала:
– Боже мой, видела бы бабушка, что её внук тряпка! Мне стыдно за тебя!
Я ответил, что если являюсь недостойным бабушки внуком, то моя нога в этот дом более не ступит, и хлопнул дверью. Но не сильно.
И ушёл.
Но ушёл недалеко, ровно до бани на огороде.
Грохнула дверь за спиной. Я зажёг спичку. Качнулась нелепая, рваная тень. Огонёк добрался до пальцев, и я бросил на пол сгоревшую спичку. Темнота упала под ноги, но за несколько секунд я успел разглядеть лежащую на животе женщину. Это была Маринкина сестра. Её платье чуть задралось на заднице. Между пристёжкой и краем чулка матово светилась кожа.
Я подошел ближе, наклонился, содрогнулся от букета из запахов водки, крема и духов и запустил дрожащие пальцы под платье. Её кожа под трусиками была влажной, чуть шершавой на ощупь.
Девушка заворочалась в пьяном сне, что-то пробормотала.
Её губы были пухлые и мягкие, как вата и у меня возникло ощущение, что грызу потную поролоновую подушку.
В доме продолжал надрываться магнитофон:
Страстной и знойной любви не получилось.
Едва успев всунуть, я тут же зарычал и заелозил носками ботинок по деревянному полу. Тёплая, жаркая волна поглотила меня. Я отвалился в сторону. Расчёт закончил. Пытаясь застегнуть ширинку, почувствовал запоздалое омерзение. Жутко презирая себя, я уснул.
Утром у военкомата нас собралось человек двадцать.
Андрей Штеплер, рослый неуклюжий малый, с повадками начинающего уркагана держал в руках большую бутылку тёмно- зелёного стекла. Такие называли огнетушителями. Пару раз мы пересекались с ним на дискотеке, когда стенка шла на стенку.
Все были такие же, как и я. Невыспавшиеся. Нервные. Злые. Страдающие головной болью.
Прямо из горлышка, на виду у суровых отцов и плачущих матерей мы пили портвейн. Он был терпкий, тёплый, противно пахнущий. Вино пьянило, снимая страх перед неизвестностью и грядущими переменами. Мы пили, обливаясь и захлебываясь, чуточку обалдевшие от осознания неотвратимости грядущих событий.
На прощанье нам толкнули напутственную речь.
Для солидности военное командование притащило какого-то старикана ветерана, увешанного медалями вперемешку со значками. Ветеран был пьян по самые брови, но держался. Он долго рассказывал нам о чести и доблести, потом его окончательно накрыло волной опьянения, в голове что-то щёлкнуло (я даже услышал щелчок) и, ветеран авторитетно заявил:
– А за своих невест и жён не переживайте! Е…ся не все, а только лишь, кто хочет е…ся!
После этих слов звенящего медалями старикана стащили с трибуны, а нас посадили в маленький зелёный автобус с характерным названием «фантомас» и повезли на пункт сборник, где нам предстояло ожидать «покупателей».
Заляпанный дорожной грязью металлический рыдван уносил нас навстречу другой, героической жизни. Позади оставался опостылевший поселок, учителя, родители, хулиганствующие друзья и прыщавые подружки.
Сопровождал нас прапорщик из военкомата и какой-то штатский общественник лет тридцати, которого звали Витёк.
Не успели мы тронуться, как из вещмешков тут же была извлечена заначка. Прапору и общественнику налили по полному стакану.
Перед нами возвышалась спина шофера. За окном летели клочки чёрной мокрой земли с остатками грязного снега. Унылые тополя с серой корой- кожей и сидящие на кронах вороны.
Водка как всегда кончилась неожиданно. Автобус к этому времени уткнулся мордой в ворота КПП.
Штеплер о чём то пошептался с Витьком. Потом подсел к нам.
– В общем так, пацаны. Нас больше отсюда не выпустят. Кантоваться будем дня три- четыре. А может быть неделю, пока не приедут покупатели. Я договорился. Сейчас соберём деньги, пошлём гонца, а он занесёт нам водяры. Возьмём пару литров, всё будет веселее.
Прапор безучастно смотрел в окно.
Мы тут же полезли в карманы. Набралось рублей сорок. Общественник исчез. Навсегда. Ни денег, ни обещанной водяры мы так и не увидели.
Штеплер пообещал через два года оторвать ему яйца.
Нас построили. Мордатый прапорщик с засаленной повязкой на рукаве и мордой пьющего ротвейлера приказал:
– Сумки, рюкзаки, чемоданы поставить на землю.
Мы поставили свои котомки на асфальт.
– Раскрыть вещмешки. Содержимое выложить перед собой.
Искали колющие, режущие предметы, и конечно же спиртное.
У нас ничего не нашли. Поздно. Всё уже было выпито. Сначала мы злорадствовали. Потом трезвые и злые долго бродили по мокрому грязному двору. Кое- где вспыхивали короткие и стремительные драки.
Висевший на стене громкоговоритель периодически выплёвывал из себя фамилии, строгим голосом приказывал явиться туда-то и туда-то.
Наконец вызвали нас. Это была медицинская комиссия. Приказали раздеться.
Мы ходили по кабинетам как неандертальцы. Совершенно голые. Какая-то врачиха лет пятидесяти решила посмотреть чьи-то зубы. Пока она изучала кариес во рту защитника Родины, у него встал. Все заржали.
Врачиха перевела взгляд на напрягшегося воина и оторопела. Пролепетала.
– Ты писать хочешь, мальчик?
Мальчик покраснел.
Штеплер стоял перед молоденькой врачихой, а она очень внимательно рассматривала русалку, сидящую на его плече.
– Чего застыла? – недружелюбно спросил Штеплер.
– Да вот… рассматриваю.
– В постели рассмотришь.
Врачиха зарделась.
Потом мы стояли перед каким-то длинным желчного вида подполковником, который сидел за большим «начальственным» столом.
На столе стопка личных дел. Полковник берёт одну сверху, читает. Брезгливо спрашивает- фамилия, образование, специальность?
Зачем это ему было нужно, не знаю. Всё было написано на папках, которые он держал в руках. Это был заместитель областного военкома и он определял нас на государеву службу, согласно наших деловых и моральных качеств.
Военный чиновник спросил меня:
– Служить хочешь?
– Так точно! Хочу!
Заместитель военного комиссара взглянул на меня с подозрением. Обычно граждане в армию не рвались. Если они, конечно, не хотели спрятаться там от правосудия.
Но я не врал. Я действительно хотел служить.
– Ну?… И куда тебя отправить?
– Желательно в тёплые страны.
Тот взглянул на меня с ещё большим подозрением.
– В каком смысле? На Тихоокеанский флот?
На флот я не хотел. Я хотел в Афганистан. Там погиб мой друг Витя Федотов.
– Ну ты и дурак! – сказал чиновник. – Ладно! Будут тебе жаркие страны. – И что черкнул на моей папке.
– Следующий!
Часов в десять вечера нас снова построили. На плацу стояли трое военных – пузатый офицер, прапорщик и сержант.
Это были покупатели. На их плечах были синие погоны и птички в петлицах. Лётчики.
Нашу команду разделили. От тех, кто ехал в автобусе осталось восемь человек, среди них Штеплер.
Добавилось ещё трое. Один из них, чернявый, небритый и нестриженый тип, похожий на битла. Второй, тот самый, писающий мальчик. Его фамилия была Саржевский. Третий, был похож на японца, а может и на корейца. У него было широкое смуглое лицо, крупные ровные зубы, раскосые глаза.
Прапорщик держал в руках стопку дел.
Офицеру под тридцать. На погонах – четыре маленьких звездочки. Он брал в руки передаваемое ему личное дело, называл фамилию.
Призывник громко отвечал.
– Я!
Из одиннадцати человек у восьми были немецкие фамилии. У раскосого – китайская. Или корейская- Ли Ван Хе. Звали его Иван Иванович.
Капитан пристально смотрел на каждого призывника, секунду медлил, задумчиво приподнимая брови. Потом передавал папку щеголеватому сержанту с усиками.
Выезд в часть был назначен на 3 часа ночи. Что за часть, где она находится, никто не знал.
Штеплер пошёл к сержанту. Покурил. Что-то сунул ему в карман.
Вернулся, бросил.
– На юг едем. В понедельник.
Все обернулись к нему.
– Что… В понедельник? Через неделю что ли?
Штеплер пояснил.
– Нас везут в Понедельник. Город такой.
Мы задумались. Никто не мог вспомнить, где находится такой город. В какой стране.
Лохматый битл сказал:
– Это Душанбе, где- то в Средней Азии. Переводится как Понедельник.
– Грёбаный саксаул, – сказал Штеплер. – Мне мать рассказывала, что её отец с басмачами тоже воевал!
Мы сидели в зале ожидания на деревянных скамейках. Рядом с нами сидел пьяный дембель в высокой, как полковничья папаха, офицерской шапке.
Из под расстёгнутой начёсанной шинели выглядывали тельняшка и аксельбант.
– Куда вас… дети? – грустно спросил дембель.
Мы наперебой ответили – Душанбе… Средняя Азия… Где это?
– Это Таджикистан, ребятки и место это есть большая жопа на теле СССР. Там вместо хлеба едят лепёшки, а тесто для них катают на потных ляжках женщин… Но! – Сказал пьяный дембель – Зато там тако-о-о-о-оой чарс!
Это был железный аргумент. Все притихли.
Ночной Новосибирск последний раз мигнул огнями. За окнами промелькнули замёрзшие лужи, заплёванный перрон, разношерстный вокзальный народ.
Я родился в унылом посёлке городского типа. Так называли серые деревянные строения, улицы, весной и осенью утопающие в грязи, зимой засыпанные снегом. Это был самый заурядный сибирский посёлок, где жили потомки фронтовиков и зэков, русских мужиков, немцев, финнов, казаков, сосланных, раскулаченных, осужденных. Всех тех, кто привык с детства отчаянно бороться за своё существование.
Часть населения посёлка уже отсидела, другая часть готовилась сесть и потому, в самом большом авторитете у нас были личности, конфликтующие с законом.
Место моего рождения на полном основании можно было назвать посёлком лагерного типа.
Поселок жил по понятиям. Лагерную феню знали все. Безрукий фронтовик Иван Кузьмич, пенсионер союзного значения Данила Назарыч, продавщицы в магазине. Даже поселковые собаки, крутящиеся у пивных точек и винных магазинов, понимали, о чём говорят субъекты с лагерными манерами и приблатненной речью. Поселковая шпана начинала курить с десяти лет, пить вино с двенадцати. С четырнадцати носили ножи и самодельные «мелкашечные» пистолеты. Шпану сажали. Но её ряды не редели. На смену мотающим срок, приходили их младшие братья.
Незначительный процент составляла поселковая интеллигенция – учителя, врачи, местный участковый, секретарши суда. Судьи народного суда жили в городе.
На окраине посёлка располагалась воинская часть. Офицеры и прапорщики с семьями обитали рядом с частью, в серых шлакоблочных домах, похожих на казармы. Однотипные, серые дома выглядели убого. Периодически солдаты белили извёсткой бордюрные камни, добавляя светлых пятен в однообразную провинциальную жизнь.
Дети офицеров учились в одной школе с нами. Их легко можно было узнать по интеллигентным лицам и донашиваемым заграничным шмоткам.
Военный городок, это была другая жизнь, почти как другая планета. Эти люди видели мир, бывали в других городах. Некоторые даже в других странах. Это порождало зависть.
Я не был выдающейся личностью. Не писал стихов. Не играл на скрипке. Не мучил кошек. Не отрывал лапки лягушкам.
Я рос вполне обычным молодым человеком. Не хорошим и не плохим. В меру выпивал. В меру хулиганил, часто дрался и периодически огорчал родителей. А ещё я обладал авантюрным характером и очень любил читать. Набор таких черт часто приводит к тюрьме. Я же попал в армию. Не скажу, что мне повезло. Иногда тюрьма делает из человека личность, а вот армия – ломает.
Капитан и прапорщик ехали в купе. Всю дорогу их никто не видел. Было непонятно, ходили ли они в туалет?
Распоряжался всем сержант.
В первый же день он собрал всех в одном купе, сунул каждому из нас руку. И сказал, что можем называть его просто – Серёга.
Ещё он сообщил по секрету, что везут нас в учебку, «ШМАС» или школу младших авиационных специалистов, где будут учить полгода, а потом отправят по боевым частям. Он также сказал, что служба нелегка и именно от него зависит, как она сложится у нас.
Мы всё поняли. Во внутренний карман Серёгиной парадки перекочевала стопка засаленных трёшек и пятёрок.
Вагон был набит новобранцами. Нас везли летуны, остальных стройбатовцы. В первый день стройбатовцы перепились. Вечером в наш угол пришла делегация. Верховодил длинный прыщавый тип, с лицом злого волка в исполнении киноактёра Басова. Гости подошли и столпились в коридоре перед нашим проходом. Делегаты были суровы, руки как водится в карманах, на лицах скука.
Прыщавый попросил денег.
Штеплер доходчиво и лаконично объяснил, что денег нет. Он был одет в синюю майку. На его левом плече сидела татуированная русалка. На правом розовел свежий ножевой шрам. Штеплер был очень убедителен. Делегация ушла.
Через полчаса в том углу, где сидел прыщавый раздались крики: «Менты!.. Суки… чекисты!».
Штеплер сказал грустно:
– Грёбаный саксаул. Ну вот и дождались весны. Пошла белка!
Ночью, когда все уже спали, нас пришли бить. Отряд бойцов вёл прыщавый.