— Не могу знать, чужая душа потемки… В нормальных-то условиях он весьма уравновешенный субъект и не зря славится своей выдержкой, а тут малость психанул. Должно быть, в Чека опасался угодить, да и купанье взвинтило нервы…
— Какое купанье?
— Это, знаете ли, целая история, — усмехнулся барон. — На манер авантюрных романов, которыми зачитываются барышни. Словом, едва не утоп господин Дюкс, чудом выкарабкался…
История и впрямь была с приключениями.
Во второй половине августа, сразу после скандального налета англичан на Кронштадт, для связи с резидентом был, оказывается, прислан из Терпок торпедный катер.
Связником, как выяснилось, приезжал в Петроград некий мичман Гефтер, он же Александр Александрович Шмидт, длительное время совмещавший службу на крейсере «Память Азова» со шпионскими услугами английской разведке.
Профессор, конечно, знал этого типа, завербованного еще капитаном Кроми. В дни разгрома английской шпионской сети Гефтеру — Шмидту посчастливилось избежать ареста, из Гельсингфорса он направил стопы в Мурманск, где ревностно прислуживал интервентам, и Профессор, сказать по совести, думал, что вряд ли он рискнет снова сунуться в Петроград.
Однако Гефтер — Шмидт вынужден был идти на риск — приказы хозяев шпионами не обсуждаются. Неподалеку от Лахты его высадили с торпедного катера на маленький «тузик». Разумеется, с подложными документами, в одежде красноармейца. «Тузик» следовало понадежнее укрыть в прибрежных камышах, а самому двигаться на встречу с Полем Дюксом.
В Петрограде связник пробыл неделю. Обратно ему предстояло захватить и Поля Дюкса, с точностью до минуты рассчитав условленную встречу в Финском заливе, где их должен был ждать торпедный катер. И тут-то нежданно-негаданно вышла трагикомическая осечка, обернувшаяся вынужденным купаньем.
О том, как это случилось, Профессор разузнал, поближе познакомившись с Викентием Осиповичем Скадиным, бывшим содержателем трактира на станции Раздельная, отнюдь не по своей воле ставшим скромным железнодорожным стрелочником. Именно трактирщик и достойная его супруга Фелиция Викентьевна состояли в подручных у резидента, всячески способствуя налаживанию тайной курьерской связи с Гельсингфорсом.
На первом допросе Викентий Осипович отрицал все напропалую. Человечек он, дескать, маленький, знать ничего не знает — ни Поля Дюкса, ни связников, прибывающих на торпедных катерах, потому как круглые сутки занят своими служебными обязанностями.
Очная ставка с бароном Розеншильдом-Паулином вынудила трактирщика отказаться от этой тактики.
— Оставьте, любезнейший, напрасные увертки, — сказал пойманный курьер. — Рекомендую вам подумать и просить снисхождения у Советской власти…
— Гнида ты, а еще ваше благородие! — разозлился трактирщик, но тем не менее рассказал все без утайки. И как был завербован старым своим знакомцем Ильей Романовичем Кюрцем, и как давал приют курьерам английского резидента, ждавшим в его доме рассвета, чтобы отправиться в Петроград.
Поля Дюкса трактирщик видел лишь однажды. Вернее, два раза в одну ночь. Сперва англичанин был самоуверенным, как и положено настоящему джентльмену, а когда приключилась у них заковыка с дырявой лодкой, выглядел вроде мокрой курицы. Испуганно вздрагивал от каждого шороха, чуть не плакал и в довершение всего закатил скандал своему спутнику, обвинив его в неудаче. В общем, перепуган был изрядно.
Яхтенный «тузик», на котором доплыл до берега Гефтер — Шмидт, оказывается, пропал. Искали его в прибрежных камышах, да так и не нашли. Видно, кто-то воспользовался добычей, хорошенько ее перепрятал. Взамен была куплена плоскодонная рыбачья лодка. С виду вполне добротная, платили за нее большие деньги.
Вот на этой лодке англичанин и отправился вместе с сопровождающим. Дождались они у трактирщика десяти часов вечера, а свидание с торпедным катером было назначено на полночь, в полутора милях южнее Елагинского маяка. Запас времени имели надежный.
Возвращаться им пришлось вплавь. Ветер в ту ночь заметно посвежел, лодку захлестывало волнами, и вдобавок в ней открылась течь. Уже барахтаясь в воде, оба незадачливых путешественника слышали мощное гудение искавшего их катера.
Ничего другого трактирщик сообщить не мог. И все же Профессор остался неудовлетворенным его объяснениями. Непонятно было, что же случилось с лодкой и почему она затонула, если казалась исправной.
Новый допрос Розеншильда-Паулина внес ясность в этот вопрос, приоткрыв заодно и кое-какие подробности взаимоотношений, существовавших у заговорщиков.
Покупка лодки, как выяснилось, была поручена Китайцем барону. Он же, кстати, разыскивал в камышах и пропавший «тузик».
— Послушайте, Константин Модестович, неужели вы не видели, что лодка дырявая? — спросил Профессор.
— За две тысячи новой нигде не купишь…
— Как две тысячи? А сколько вы получили за лодку с Ильи Романовича?
Барон несколько смутился и даже слегка покраснел.
— Видите ли, гражданин следователь… Финансовые расчеты иногда бывают крайне щепетильными, а господин Кюрц, надобно заметить, весьма прижимист…
— Щепетильности ваши меня не интересуют. Итак, сколько вы содрали с Кюрца за купленную вами лодку?
— Двенадцать тысяч рублей…
— Понятно, Константин Модестович. Скажите уж откровенно: может, вы и «тузик» нашли?
— Нашел, — нехотя признался барон.
— И тоже загнали?
— Был такой грех, гражданин следователь. Загнал за десять тысяч рублей…
Королева Марго и Князь Сарматский
Петр Адамович Карусь решительно ничего не знал о строгом запрете, наложенном Профессором на адресок Марии Михайловны Керсновской по прозвищу Королева Марго.
Не знал он об этом, да и не собирался узнавать, будучи по горло занят своим делом. А дело это, хлопотливое, до крайности трудоемкое, заключалось в том, чтобы раскрутить до конца все хитросплетения подпольного миллионера Бениславского и его многочисленных сообщников из лжекооператива «Заготовитель».
Не интересовала Петра Адамовича Королева Марго, точно так же, как не представлял для него никакого интереса и корнет Елизарнов, очередной ее любовник. Просто ему нужно было разыскать некоего ловкого мошенника с витиеватой неразборчивой подписью, который служил у Бениславского в подставных лицах и помогал получать в банках деньги по дровяным аферам. Только этого типа и недоставало Петру Адамовичу в собранной им обширной коллекции жулья.
Поиск привел на Моховую улицу, в квартиру Марьи Михайловны Керсновской, и тут неожиданно выяснилось, что без согласования с Профессором трогать эту квартиру воспрещено.
— А что тебя интересует у Керсновской? — хмуро спросил Профессор, когда Петр Адамович явился к нему за разрешением на снятие вето. Был Профессор явно переутомлен бессонными ночами, да к тому же еще простужен, чувствовалось, что держится из последних сил.
Карусь, стараясь быть предельно кратким, рассказал. У Королевы Марго, оказывается, налажено на квартире нелегальное производство порошка «Цитрима» — универсального средства от многих болезней. Порошок этот совершенно безвреден и бесполезен — типичное надувательство трудящихся. Изготовляет его Королева Марго на пару со своим сожителем, бывшим корнетом Сумского гусарского полка Андреем Николаевичем Елизарновым. Сами изготовляют, сами же и продают на толкучке, не прибегая к помощи посредников. Предприятие в общем-то ерундовское, заработки от него грошовые, и суть не в этом.
— А в чем же? — нетерпеливо спросил Профессор. — Ты уж давай не тяни!
— А в том, товарищ Отто, что этот самый корнет Елизарнов был помощником у Бениславского и загребал шальные деньги. Для чего же ему «Цитрима», спрашивается? Тут, я думаю, какая-то игра…
— Что предлагаешь конкретно?
— Думаю, надо допросить обоих.
Англичанин удрал из Петрограда, нужды в наблюдении за квартирой Королевы Марго больше не было, и Профессор согласился с Петром Адамовичем. Попросил только выяснить у Керсновской, знакома ли она с Полем Дюксом.
Дальше начались неожиданности.
Скромно потупившись, Королева Марго охотно признала, что старый ее приятель Сидней Рейли, уезжая в последний раз из Петрограда, сказал, как бы между прочим, что к ней, возможно, пожалует с визитом один английский журналист, которого надо приютить и приласкать. Вскоре этот журналист действительно зашел на Моховую, а после этого бывал неоднократно, оказывая хозяйке дома всяческие знаки внимания. Кстати, именно из-за этого вышли у него недоразумения с Андреем Николаевичем Елизарновым.
— Какие недоразумения?
— Андрюша очень ревнив и подумал бог знает что… В результате они поссорились…
Первый же допрос Елизарнова убедил Петра Адамовича, что перед ним совсем не заурядный мошенник из коллекции, собранной в лжекооперативе «Заготовитель», и что для пользы дела надо скорей звать Профессора.
Банковские аферы, как выяснилось, были всего лишь мелким эпизодом в бурной жизни Андрея Николаевича Елизарнова, известного больше под кличкой Князь Сарматский. И занимался он этими аферами между прочим, презирая и подпольного миллионера с неизменным его кожаным чемоданом, битком набитым деньгами, и самого себя, не сумевшего устоять перед соблазном легкой наживы. Тем большим пустяком было изготовление и продажа «Цитримы».
Изящный этот офицерик, ладно скроенный, щеголеватый и чистенький, состоял, казалось, из сплошных противоречий, как противоречива была и мелкопоместная дворянская среда, из которой он вышел.
В 1917 году, после высылки Николая Романова со всем царским семейством, корнет Елизарнов сделался активным участником тайного общества монархистов, ставившего своей целью освобождение государя императора.
Замыслы у общества были отчаянные, авантюристические: поднять мятеж в Тобольске, выкрасть Николая, объявить недействительным царский манифест об отречении от престола. Полностью соответствовали замыслам и внутренние правила общества. Клятву верности давали, расписываясь собственной кровью, причем барон Унгерн, глава общества, присваивал наиболее достойным княжеские титулы. Ездили в Тобольск и Екатеринбург на разведку, запасались оружием, подкупали нужных людей.
К лету 1918 года все было продумано и подготовлено, и все неожиданно сорвалось. По постановлению Уральского совдепа бывшего самодержца всероссийского расстреляли.
Спустя месяц корнет Елизарнов, теперь уж Князь Сарматский, сделался платным шпионом англичан. Увы, из песни слова не выкинешь, так оно и было. Считал себя ревностным приверженцем царского престола и бескорыстным русским патриотом, внутренне любовался своей готовностью на смерть ради спасения возлюбленного монарха, а стал вдруг наемным агентом иностранной разведки.
Завербовал его старый петербургский приятель Володька Дидерикс, известный больше под кличкой Студент. Затащил однажды на Караванную улицу, в контору кооператива «Заготовитель», долго и путано разглагольствовал о необходимости сотрудничества с англичанами, которые, дескать, только и способны еще сокрушить большевиков, а в ответ на возражения Елизарнова, что негоже, дескать, русским офицерам состоять в шпионах у чужеземцев, горячо заверил, что копии всех разведдонесений из Петрограда пересылаются генералу Юденичу и что, следовательно, дело это не постыдное, а крайне необходимое для освобождения России.
Но «сотрудничество» оказалось обыкновенным шпионажем, как на него ни гляди. Студент, используя свои старые знакомства в военно-морских кругах, специализировался по Кронштадту и Балтийскому флоту, а на долю Князя Сарматского выпали мелкие поручения, вплоть до сбора городских сплетен и слухов.
На внимательном изучении слухов особенно настаивал новый шеф, прибывший в Петроград нелегально. Убедительно доказывал, что генералу Юденичу, готовящему новый поход, крайне важно и полезно знать о настроении людей, от этого, мол, во многом зависит военный успех.
Новым шефом был Поль Дюкс.
— Я видел негодяев, сам сделался изрядным негодяем и привык ничему не удивляться, — заявил на следствии Князь Сарматский. — Относительно Дюкса могу сказать, что это совершенно законченный экземпляр негодяя. Человек этот лжец, провокатор, соблазнитель старух и вдобавок еще подлый трус…
— Ну, ну, Андрей Николаевич, не слишком ли много эпитетов! — возразил Профессор, делая вид, что сомневается. — Не сгущаете ли вы краски и нет ли у вас для этого причин личного характера?
— Вы имеете в виду наглые его ухаживания за Марьей Михайловной? Впрочем, это и ухаживаньем не назовешь, обыкновенное скотство… Явился в дом, приволок харчей и ждет, чтобы рассчитались с ним натурой…
— Не будем об этом, Андрей Николаевич… Все же, как мне думается, англичанин не из трусливого десятка…
— А я утверждаю, что он трус! И притом подлейший, мизерный, чистейшее ничтожество… Из тех жалких эгоистов, что готовы перетопить все человечество ради спасения собственной шкуры…
История, рассказанная Профессору Андреем Елизарновым, не просто подтверждала оценку человеческих качеств сбежавшего резидента англичан. В какой-то мере приоткрывала она и завесу над подлинными отношениями, которые сложились в лагере контрреволюции.
В феврале 1919 года Студент и Князь Сарматский вынуждены были поспешно скрыться из Петрограда. Скрыться, собственно, должен был Студент, поскольку в Чека подписали ордер на его арест, а Князь Сарматский отправился вместе с ним для прикрытия.
С приключениями добравшись до Гельсингфорса, беглецы пришли на Елизаветинскую улицу, в английское консульство. Рассчитывали, понятно, на радушный прием, но господин Люме, генеральный консул Великобритании, встретил их весьма сухо. Они наперебой рассказывали о своих злоключениях на границе и об опасности, грозящей в Питере Полю Дюксу, поскольку петроградским чекистам удалось выйти на след Студента, а маленький этот старичок слушал их с каменным, непроницаемым лицом, всячески давая понять, что эта история нисколько его не касается.
Тогда, почувствовав себя оскорбленным, Князь Сарматский попросил генерального консула устроить им встречу с генералом Юденичем. В конце концов, оба они офицеры русской службы и работают, подвергаясь смертельной опасности, не столько для англичан, сколько во имя своих патриотических целей.
Дальше произошло нечто такое, от чего Елизарнов совершенно растерялся. Господин Люме со скучающим видом вызвал своего секретаря и распорядился срочно пригласить в консульство генерала Юденича. Не веря самому себе, Елизарнов спросил, не ослышался ли он и верно ли, что его высокопревосходительство вызывают как какого-то мелкого чиновника. В ответ господин Люме, холодно усмехнувшись, заметил, что он человек деловой и тонкости русского чинопочитания его совершенно не интересуют. Елизарнов отказался от встречи, сказал, что не смеет беспокоить генерала. «Как вам угодно», — сказал господин Люме и, вновь пригласив секретаря, отменил свое распоряжение.
Таким было начало. И все дальнейшее оказалось не лучше.
Поместили их обоих в плохонькой третьеразрядной гостинице неподалеку от русской церкви, велели ждать и без надобности не отлучаться из номера. Через несколько дней Люме позвал их к себе в консульство. Начальственным тоном он велел Студенту оставаться в Гельсингфорсе, не лезть в лапы чекистов, а Князю Сарматскому — немедленно ехать обратно и приступать к работе.
— Позвольте, да за кого вы меня принимаете? — воскликнул Князь Сарматский, не скрывая своего возмущения этой бесцеремонностью генерального консула.
— Как за кого? — удивился Люме. — За своего агента.
Яснее сказать было невозможно. И все же Елизарнов не успокоился, пока не устроил себе встречи с Юденичем и не сообщил генералу о всех своих сомнениях насчет «сотрудничества» с англичанами. Заодно насплетничал и про то, как господин Люме распоряжался вызвать главнокомандующего в консульство.