Случались у нас и служебно-медицинские бытовые казусы.
Володя Глазов уже на выпускном вечере посвятил нас в одну личную тайну. Как я уже писал, он относился к числу слушателей, которые учились в основном на отлично. Но было у него и «слабое звено» — любил хорошо, по-солдатски поспать. И когда жена была в отъезде, наступал опасный сезон. Два огромных будильника, поставленные с интервалом 10–15 минут один от другого и призванные разбудить и поставить слушателя на ноги, иногда со своими задачами не справлялись, и он опаздывал к началу занятий. Прикрывать это было практически невозможно. Начальник курса один раз его предупредил, второй, а на третий сказал, что будет вынужден поставить вопрос об отчислении. Нам это становится известным. Мы все за него переживаем. Он, естественно, — больше нашего, но и принимает меры — просит соседей, которые рано уходят на работу, чтобы его будили. И все-таки однажды он опаздывает! Точнее, не появляется на занятиях, и никто не знает, где он и что с ним. Начальник курса требует от старшего группы подполковника Васильева объяснений, а тот ничего не может доложить. Ему дается задание — в обеденное время послать одного из слушателей группы и выяснить обстановку. И вдруг задолго до обеда нам становится известно, что подполковника Глазова увезла из академической поликлиники «скорая» в госпиталь. В обед узнаем, что у него аппендицит. Вечером нам сообщают, что операция прошла нормально, самочувствие больного удовлетворительное. На следующий день двое наших товарищей в часы самоподготовки съездили в госпиталь и рассказали нам, что все в норме, через неделю Владимир будет в строю. И действительно, вскоре он появился — немножко бледный, чуть-чуть ссутуленный, осторожно поддерживал живот, и все же, как обычно, веселый и жизнерадостный. Но главного он тогда не рассказал, а вот на выпускном вечере «просветил» нас:
— Братцы, каюсь, но только сейчас могу вам рассказать, как попал в госпиталь. Дело было так. В очередной раз, когда я проспал и появился в академии через 30 минут после начала занятий, я понял, что все! Поскольку мне было сделано последнее предупреждение, я теперь должен буду распрощаться с академией. Что же делать? Я начал лихорадочно искать выход. Эврика! Спасти меня может только болезнь! Но какая? Я здоров как бык. Пожаловаться на ужасные головные боли? Вообще отчислят, — шизофрения. И вдруг меня осенило: аппендицит! Я к врачу — скрючился и сквозь зубы издаю идиотские звуки. Сейчас повторить не смогу. Он меня уложил, расстегнул все, что надо, щупает, изучает, а я ору. «Покажи, — говорит, — язык. Странно, язык вроде нормальный». А я ему: «Язык-то нормальный, но у меня нет больше терпения, я что-то натворю». Врач выбежал из кабинета. Я — к зеркалу, посмотрел — язык как язык. Что он должен был увидеть. Оказывается, язык при аппендиците должен быть обложен — это я уже позже узнал. Через минуту врач вернулся и говорит: «На ваше счастье наша «санитарка» на месте». И мы помчались в госпиталь Бурденко. В дороге я, конечно, еще пару раз устроил истерику — для пущей убедительности. А в госпитале и вовсе закатил глаза, вроде как умираю. Меня — в операционную, на стол, сделали анестезию, распороли брюхо, вырезали розовый, как у младенца, аппендикс, зашили, отвезли в палату. А вечером пришел хирург и, улыбаясь, говорит: «В моей большой практике впервые такой случай. Хотя понаслышке знал о них. Но там все готовилось всеми осознанно, а у нас операция на фоне классической имитации воспаления. Ваш кишечник так уложен и такой чистый, как будто заглядываешь в медицинскую энциклопедию. Я не спрашиваю вас, зачем было это «жертвоприношение», и не намерен кому-то об этом говорить, но то, что мы вырезали аппендикс, в принципе дело хорошее, теперь он у вас уже не воспалится, а вы через неделю вернетесь в строй. Желаю скорейшего выздоровления, но предупреждаю: у человека больше нет чего-то лишнего, чтобы можно было отрезать, если вас обстоятельства опять приведут к хирургу!» Он пожал мне руку и ушел. Я понял, что впредь так шутить над собой не следует, потому как отрезать у меня больше нечего. Вот такие, братцы, у меня были дела.
Мы покатывались со смеху, тем более что уже пропустили не одну рюмку. А Женя Бочкарев так заразился этим смехом, что уже не только плакал, а даже как-то поскуливал. Челюсти у него свело, рот не закрывается, икает и скулит. Представляете, какова «картинка»?! Мы, глядя на него, совсем уже потеряли способность управлять собою — наш дружный хохот и гогот сотрясал стены родной альма-матер. Наконец, самый мудрый в нашей группе Миша Дыбенко первым выбрался из этого психологического штопора и объявил:
— Есть предложение: за выдающуюся личность, проявившую мужество и самоотверженность, проявленные в борьбе с бюрократизмом и формализмом, за торжество справедливости и права изучать военные науки на благо нашего Отечества и его славных Вооруженных Сил, за личность, которая во имя этих целей не жалела ни крови, ни живота своего — выпить по полной, стоя и до дна. За Владимира Глазова! Ура!
Все взревели «ура», выпили и полезли целовать Володю за его подвиг.
Правда, нам стало известно и другое. Жена Глазова после этого случая уже никуда не выезжала и несла личную ответственность за своевременное убытие Владимира на занятия. А он все равно не мог без приключений. Как-то примчался за одну-две минуты до начала занятий, бросил портфель, быстро снял китель, достал из кармана брюк подтяжки и начал их пристегивать. Затем надел китель, сел и облегченно вздохнул. Естественно, все к нему с вопросом:
— Что случилось?
— Я сегодня в метро выступал, как Карандаш на арене цирка. Сами понимаете, утром у меня времени в обрез — одновременно умываюсь, одеваюсь, завтракаю впопыхах, надев брюки и сапоги, быстро накидываю китель и, застегивая пуговицы на ходу, хватаю портфель, фуражку, кубарем по лестнице на улицу, бегом в метро, мчусь по эскалатору вниз, обгоняю всех, а тут и поезд. Влетаю в вагон и успокаиваюсь. Людей немного, есть свободные места, но я, довольный, что все так здорово получилось, решил стоять. Одной рукой держусь за верхний поручень, во второй — портфель. Так и еду, сделав умное лицо. Естественно, предполагаю, что все во мне сразу же распознают слушателя Военной академии им. М. В. Фрунзе — форма общевойсковая, а самое главное — шпоры! Проехали одну остановку, тронулись к следующей. Вдруг стоявший передо мной метрах в пяти мужчина, медленно перехватывая поручень рукой, стал приближаться ко мне. Я насторожился. Он это понял и улыбнулся, но, приблизившись вплотную, наклонился к уху и шепчет:
— Товарищ подполковник, у вас сзади из-под кителя висят бело-синие подтяжки…
— ???
Это меня поразило как молнией. Рукой, которой держался за поручень, я сгреб сзади все, что висело, и начал эти позорные подтяжки заталкивать в карман брюк. А они, проклятые, не лезут! Я их туда, а они обратно, я — туда, а они — обратно! Естественно, от волнения весь стал мокрый. Видя такую картину, мужчина спокойно говорит:
— Давайте я подержу портфель, а вы, не торопясь, отстегните от брюк подтяжки и определите им место.
Когда я выполнил всю эту процедуру и спрятал подтяжки в карман, поезд остановился на очередной остановке. Я поблагодарил мужчину, вышел из вагона и зашел в соседний. А когда приехал на «Смоленскую» и отправился к эскалатору, то опять повстречался с этим мужчиной. Он мне помахал рукой. Но и это еще не все. Прихожу в академию, иду в раздевалку сдать фуражку, а он вышагивает мимо меня и на ходу говорит: «Мы с вами под одной крышей. Я работаю на кафедре физкультуры». Вот такие у меня дела.
Кто-то из ребят предложил:
— Володя, тебе пора мемуары писать. Что ни день, то событие. Назови, например, книгу: «Похождения бравого слушателя» или что-то в этом роде.
Остальные с шутками-прибаутками эту идею поддержали.
Различные происшествия случались не только в академии, но и в нашем Учебном переулке. В ночь под Новый, 1952 год здесь произошло весьма знаменательное событие — Сталин прислал одной рабочей семье посылку, которая, конечно, наделала много шума, кстати, только в пределах нашего переулка, поскольку об этом совершенно ничего не писалось в газетах, не сообщалось по радио, что как-то совершенно не вяжется с тем культом личности, о котором так много любил говорить Хрущев. Что же произошло? У одного рабочего, который жил через дом от нас, родился сын. Родился он 21 декабря, т. е. в день рождения Сталина. Родители решили его назвать Иосифом, и радостный отец, как потом выяснилось, дал телеграмму приблизительно следующего содержания: «Москва, Кремль, товарищу Сталину. Дорогой Иосиф Виссарионович! 21 декабря у нас родился сын, которого мы назвали Иосифом в Вашу честь. Желаем Вам доброго здоровья и всяческих успехов».
30 декабря к этому рабочему приезжают два молодца в гражданском и привозят большой набор различных детских вещей, коляску для ребенка, что по тем временам было редкостью, нарядные саночки и солидную продовольственную посылку с винами, колбасами, сырами, конфетами и южными фруктами.
В нашем малюсеньком переулке эта посылка произвела эффект разорвавшейся бомбы. Естественно, все бегали смотреть на это счастливое семейство. А они действительно были на седьмом небе. Ведь сам вождь, которого все любили и почитали, откликнулся и разделил с семьей эту радость. Я до сих пор удивляюсь, почему вот такие эпизоды никогда не попадали в прессу — ни в прошлом, ни в настоящем. Но ведь их было много, и они характеризуют личность человека, тем более если это государственный деятель. Но со стороны Сталина поздравление рабочей семьи было сделано тихо, спокойно, без помпы и афиширования, без стремления извлечь политические дивиденды.
И мне приходят на память множество фактов времен Горбачева и Ельцина, когда они лично или члены их семей делали так, чтобы на любом пустяке нажить себе «капитал». К примеру, перед приездом в Москву королевы Англии Елизаветы все забегали, закрутились, засуетились. А так как во время ее визита не последнюю скрипку должна была играть Наина Иосифовна Ельцина, последняя начала лихорадочно наводить справки о том, что может интересовать королеву, чтобы самой всесторонне подготовиться к встрече с ней. Службы доложили, что в Москве существует дом, построенный на личные сбережения английским лордом полковником Чеширом для реабилитации инвалидов войны. Такие дома он создал во многих странах мира. Дом существует уже несколько лет, и никому до него дела нет. Администрация этого дома всяческими путями, изворачиваясь, находит различных спонсоров, чтобы продлить существование и помогать нашим искалеченным воинам. Поскольку дом построен лордом, то королева вполне может спросить: «А как у вас дом Чешира?» Поэтому Наина Иосифовна накануне приезда королевы примчалась в этот дом, походила, посмотрела, посочувствовала молодым людям, потерявшим руки или ноги в Чечне или Афганистане, повздыхала и подарила… бильярд. Хотя могла бы сообщить президенту, что есть дом, построенный иностранцем для наших соотечественников, и хорошо, если бы государство взяло его на баланс вместе с обслугой. Нет, бильярд!
Особо надо отметить интерес, проявленный слушателями нашей Академии (да и вообще военными) в отношении переписки генерал-майора Разина с генералиссимусом Сталиным.
В конце 1953 года в Академии произошла смена власти — вместо генерала армии Алексея Семеновича Жадова, которого назначили первым заместителем Главнокомандующего Сухопутными войсками, пришел генерал армии Павел Алексеевич Курочкин. Это известный полководец, хорошо проявивший себя в годы революции и гражданской войны. В предвоенное время командовал многими объединениями и несколькими военными округами. В годы Великой Отечественной войны был коман дующим различных армий и ряда фронтов, в том числе и 2-м Белорусским. Он имел богатый опыт командования войсками и руководства крупными штабами, а также преподавания в военных учебных заведениях. К нам пришел из Военной академии Генерального штаба — был первым заместителем ее начальника.
На всех нас он сразу произвел впечатление очень внимательного, тонкого и глубокого военачальника. Первым его шагом в академии стала организация личного контроля за ходом подготовки дипломных работ слушателями выпускных курсов. Это было новое в методике. Он отобрал около 30 работ и, вызывая к себе по пять-семь дипломников и их научных руководителей, проводил вначале общую беседу (при этом преподаватели сидели отдельно от своих подопечных), а затем приглашал кое-кого поодиночке. На общей встрече разбирались вопросы в основном организационного характера, а во время индивидуальной — детали работы.
Мне посчастливилось попасть в число патронажных. У меня действительно тема дипломной работы была интересная — «Действие стрелкового корпуса на открытом фланге армии в ходе наступательной операции фронта». Такая тема, конечно, не могла пройти мимо глаз опытного начальника. На нашей личной с ним встрече присутствовал еще один полковник из аппарата академии, который делал какие-то пометки в тетради и никакого участия в беседе не принимал. Разговор происходил за большим столом, на котором была развернута моя карта.
— Кто вам рекомендовал эту тему? — обратился ко мне после обычных формальностей с вопросом начальник академии.
— Никто. Я сам ее выбрал из общего перечня.
— А кто-нибудь еще хотел ее взять?
— Мне это неизвестно.
Павел Алексеевич вопросительно посмотрел на полковника. Тот ответил отрицательно.
— Почему же вы ее взяли? Вы обдуманно сделали этот шаг или вам безразлично — мол, все равно что-то надо писать? Или просто ради интереса и только?
— Да нет, на мой взгляд, такую тему просто так брать не стоит. Я советовался кое с кем — мне не рекомендовали. Во время войны я служил в стрелковом полку и не видел всех причинно-следственных связей тех событий, которые пришлось испытать на пути от Сталинграда до Берлина. Кстати, на этом пути далеко не всегда были литавры и звучали фанфары, случались и огорчения…
— Например?
Я подробно рассказал, как наша 35-я Гвардейская стрелковая дивизия зимой начавшегося 1943 года почти дошла до Днепра, а затем с тяжелейшими боями откатилась обратно и закрепилась лишь на Северном Донце. Причиной тому были в основном незащищенность флангов Юго-Западного фронта, растянутость коммуникаций, чем и воспользовался противник.
Курочкин слушал с интересом. Затем спросил:
— Какой же вы вложили замысел в свою работу и на какую местность все это рассчитано?
— Я решил показать наступление фронта на территории Белоруссии, левый фланг которого упирается в Пинские болота. И хотя они, конечно, какая-никакая, но все же защита, однако гарантировать от флангового удара, тем более что фронт уже продвинулся на значительную глубину, вряд ли могут.
— Почему бы вам не взять тот же Юго-Западный фронт и ту же ситуацию, о которой вы мне рассказали, но уже в другой интерпретации, т. е. с полным обеспечением флангов, а не так, как это получилось на самом деле?
— Во-первых, я знаю далеко не все, а лишь то, что было на самом деле в момент нашего отхода. А чтобы узнать все, надо иметь доступ к архивам, на что потребуется очень много времени. Во-вторых, на мой взгляд, некорректно майору — слушателю Военной академии, критиковать в своей работе и поучать крупных полководцев. Наверное, это было бы дилетантством с моей стороны. В-третьих, я уже врос в эту тему, начал работу, и она меня заинтересовала.
— Резонно, резонно… Ну, а теперь — поконкретнее по вашей теме: положения и действия армии, а за корпус — детально.
Что ж, я доложил, что армия в составе трех стрелковых корпусов и отдельной резервной дивизии, усиленная артиллерией РВГК, в ходе фронтовой наступательной операции развивает наступление в общем направлении на Брест. Оперативное построение армии в один эшелон, однако левофланговый корпус действует со значительным уступом, прикрывая фланг армии и фронта в целом, и готов отразить контрудары противника как с фронта (в случае, если он попробует подсечь ударную группировку фронта, которая вырвалась вперед), так и слева — с фланга и тыла, если противник решит сделать глубокий охват всех основных сил фронта и перехватить его коммуникации.
— Но, согласитесь, — перебил Курочкин, — Пинские болота — реальное круглогодичное препятствие для действий крупных группировок войск, тем более танков. Мало вероятно, чтобы противник сам себе набросил петлю на шею. Не делайте из него простачка. А вот если вы продолжите операцию западнее, юго-западнее Бреста, то есть если армия, обтекая город с юга, устремится на запад, а за город будут драться другие, то здесь у противника открывается хорошая возможность померяться силами. Да и у него появится аргументированный повод для удара — помочь своей брестской группировке. Вот здесь во всю силу и надо проявить себя фланговому корпусу.