— Вот, учись, Владимир Васильевич, как надо работать, и политруков своих учи. Видишь, как у людей, — не выдержал Федор Иванович.
— Учусь, учусь, но удивляюсь, — выдохнул Владимир Васильевич и обратился к капитану: — А почему, господин капитан, у вас нет ни флага, ни портрета президента на площадке между первым и вторым этажом? Я думаю, что это большое упущение.
Не поняв иронии Уткина, тем более что его суровое лицо, да еще со шрамом на щеке, сохраняло спокойную озабоченность, капитан засуетился:
— Да, вы правы. Можно было бы там тоже установить. Но мы пока ограничились большой, как вы видели, напольной вазой для цветов.
— Вот видишь, Федор Иванович, я не только учусь, но еще и помогаю, как всегда, нашим союзникам дельными советами, — балагурил Уткин.
Тем временем мы вошли в кабинет к капитану. В приемной дежурил капрал. А в кабинете солдат в белом халате и колпаке уже заканчивал сервировку длинного стола.
— Я решил, что мы поужинаем не в столовой, а у меня в кабинете. Вы не возражаете? — спросил капитан.
— Конечно, нет, — за всех ответил Уткин.
— Может, перед ужином все-таки обсудим наши вопросы? — забеспокоился Федор Иванович, понимая, что после застолья решать что-то серьезное будет бесполезно.
— Я готов, — заметил капитан и пригласил всех к письменному столу. Вооружившись справками, лежавшими у него на столе, он сказал: — Вот все, что мне известно и какие я получал распоряжения от командира полка. Я знаю фамилии солдат, описание их внешнего облика. Говорят неплохо по-немецки, могут переодеться в гражданскую одежду и перейти линию демаркации в районе Хиршберга, где наш батальон продолжает нести службу охраны. Их цель — якобы попасть в Париж для знакомства с этим знаменитым городом. Цель благая, но метод плохой — все должно делаться с разрешения. Мы своим солдатам разрешаем небольшими группами выезжать в Париж на два-три дня, в основном в выходные, под руководством офицера. Все пока нормально. Исходя из ваших данных, я отдал распоряжения на все свои посты о задержании вообще всех подозрительных лиц. Такую же информацию дал в другие батальоны полка — они тоже несут службу. Командир полка приказал мне докладывать ежедневно. Данные о ваших солдатах и распоряжение о задержании мы получили только сегодня утром. Действуем совместно со спецслужбой и военной полицией. Пока никаких результатов нет. Вот все, что я хотел вам сообщить. Кстати, все сведения я получил от нашего командира полка, а ему все это сообщил полковник, с которым вы приехали. Он у нас частый гость.
— Довольно подробно и, на мой взгляд, четко и конкретно, — начал Федор Иванович. — Но хотелось бы уточнить некоторые вопросы. Например, имеется ли у немцев какая-то служба и оповещена ли она об этом, могут ли ваши солдаты проверять дворы в прилегающих к магистрали Хоф — Франкфурт-на-Майне населенных пунктах? Они, по нашим данным, действуют на мотоцикле с коляской марки «Цундап». А это важно — такую машину не везде спрячешь. И, наконец, имеются ли ваши, т. е. американские контрольные пункты на магистрали, о которой я говорю?
— Все, о чем вы сказали, относится к обязанностям военной полиции, в том числе и взаимодействие с немцами. Кстати, они приходят в наши комендатуры и дают различную информацию даже без нашей просьбы. Мы, конечно, информаторов поощряем. Это стимулирует у них стремление доложить. Что касается контрольных постов на магистралях, то они нами установлены еще по окончании боевых действий, и там идет досмотр всего транспорта и гражданских лиц. Первый сбор данных будет завтра утром. Так что перед отъездом вы могли бы вооружиться последними сведениями.
— Мы, наверное, не сможем оставаться до утра, так как нас ожидают в части, но все, что вы сказали, обнадеживает. Можно надеяться, что этих «туристов» задержат, — заключил Каун.
Перешли к накрытому столу и приступили к трапезе. Капитан предложил тост за встречу верных союзников и чтобы эта верность сохранилась навечно. Тост был коротким, но глубоким по смыслу. Все выпили. Я пригубил и поставил рюмку. Капитан вопросительно посмотрел на меня. Я объяснил: «За рулем, тем более ночью». Никто не настаивал. Беседа оживилась. Вспомнили войну, тяготы и невзгоды, погибших товарищей, страдания людей.
— Я тоже за рулем, но, очевидно, останусь ночевать, а завтра вернусь. Поэтому сегодня можно и выпить, — сказал Владимир Васильевич. У него всегда, уже после первой рюмки, выступал румянец. — Предлагаю тост за счастливую жизнь наших народов. Они это заслужили.
Чем дальше, тем беседа становилась более оживленной. Наконец я не выдержал и предложил, чтобы выпили на посошок, нам с Федором Ивановичем пора в путь. Каун бурно меня поддержал. Мы встали и, поблагодарив капитана за вкусный ужин, направились к выходу. Владимир Васильевич, как бы оправдываясь, начал обосновывать свою ночевку. Мы с ним соглашались, хотя понимали, что особого желания отправляться в дальний путь, на ночь глядя, у него не было. С другой стороны, было бы резонно использовать первые обобщенные сведения американцев. Как-то само собою сложилось, что мы с Федором Ивановичем возвращаемся и докладываем командиру полка общую ситуацию и принятые меры, а Владимир Васильевич подъезжает и делает доклад уже по результатам первых суток поиска. Мы еще раз поблагодарили капитана за гостеприимство, выразили надежду, что он даст утром майору Уткину хорошую информацию, и заверили друг друга в дальнейшем взаимодействии и скорой встрече. Да еще попросили капитана, чтобы он дал команду на все посты — пропустить нас. Он сказал, что все будет сделано, а из города нас выведет лейтенант, чтобы не цеплялись патрули.
И мы отправились в путь. Впереди ехал лейтенант с водителем на «виллисе», а мы за ним — впритирку. Нас остановили трижды в Хофе и еще раз на выезде из города. Поблагодарив лейтенанта за содействие, двинулись дальше. Ночь была темная, без луны, но звездная. Капитан сдержал слово — во всех населенных пунктах, где были контрольные посты, нас пропускали не задерживая. Когда мы переехали мост через Заале, то уже в Хиршберге наш патруль сообщил, что недавно звонили из штаба и спрашивали — проехали мы или нет.
Было два часа ночи. Дорога крученая, а в низинах — густой туман. Но все обошлось благополучно, если не считать небольшого эпизода. На одном из поворотов сбили беднягу козла, который хотел перебежать дорогу. При этом мы разбили правую фару. Хорошо, что это произошло уже недалеко от штаба — оставалось езды минут 20–30. После столкновения с рогатым мы остановились и осмотрели машину: передняя часть правого крыла, фара и правая часть бампера были повреждены. Я предпринял меры, чтобы у нас в машине не получилось короткого замыкания, и мы пошли с фонариком отыскивать козла. Он, бездыханный, лежал на обочине дороги. Видно, удар для него оказался роковым. Но Федор Иванович на всякий случай сделал из пистолета контрольный выстрел и бросил тушку в багажник. Двинулись дальше. Освещение дороги было нормальное, тем более что я подключил еще и верхнюю фару. При въезде в Целленроду доложили на нашем КПП, что у нас все в порядке, но едва оказались на территории штаба полка, как на контрольно-пропускном пункте нам передали, что дежурный по полку велел им, как только мы появимся, немедленно звонить ему. Он обязан доложить нам обстановку и задачу, полученную от командира полка.
Каун связался с дежурным по полку, и тот буквально через минуту был уже на КПП и «строчил», как из пулемета:
— Командир полка приказал доложить ему немедленно, как только вы вернетесь, и чтобы майор Каун позвонил ему на квартиру.
Затем, сделав паузу, сказал, что, кажется, беглецов задержали. Мы с Федором Ивановичем переглянулись, и он спросил:
— Где?
— Не знаю, где точно, только известно, что совершенно не в том районе, где они могут объявиться.
Мы отправились домой. Я завез Федора Ивановича, мы условились встретиться в 9. 00 у него в кабинете. Я же поставил машину, ординарца попросил разделать козла, «побрызгался» под краном и отправился спать. Вдруг — телефонный звонок.
— Говорил со «Стариком» (так мы называли своего командира). Он выслушал мой доклад, одобрил наши действия, а затем объявил, что солдат задержали вчера в Магдебурге. Это севернее нас, километрах в двухстах — двухстах пятидесяти. Сейчас они находятся в Грейце на гауптвахте.
— Я как чувствовал, что мы едем зря. Лучше бы проводил занятия, — сердито буркнул я.
— Ну, кто знал, что все так обернется, — огрызнулся Каун.
В общем, пожелали друг другу спокойной ночи. Но уснуть я не мог. В голову лезли разные мысли. Беспокоили меня не только события с этими беглецами. В последнее время я все чаще думал, и сейчас тоже, что у нас в войсках царит какая-то неопределенность: части стоят не компактно, а разбросаны побатальонно; занятия проводятся по крайне сокращенной программе, которую мы составляем сами себе на основании указаний командира дивизии; никаких учений вообще не проводится, а подготовка офицерского состава весьма куцая. Все это длится уже целый год. Вот сейчас будут подведены итоги учебы к майским праздникам. А что дальше? Так же не может продолжаться вечно?! Надо поговорить с командиром полка. Офицеры должны знать свою судьбу. Да и солдаты ждут не дождутся, когда их отправят домой.
Утром в назначенное время я был у Кауна. Он уже сидел в кабинете, выбритый и сияющий, — доволен, что нашлись солдаты.
— Получено распоряжение — завтра начать и в течение недели, т. е. до 1 мая провести итоговую проверку всех подразделений полка. Непонятно только, почему итоговую и почему начать уже завтра — надо же составить расписание, все спланировать, — начал было Федор Иванович.
Но тут позвонил телефон — командир полка приглашал нас к себе.
У «Старика» настроение тоже было хорошее, но несколько настороженное. Он поинтересовался, когда приедет Уткин? Завтра начинаются проверки, и он должен быть на месте. По нашим расчетам, получалось, что к вечеру Владимир Васильевич наверняка будет в части. Каун сказал, что планирование проверки, составление программы и расписания уже начались во всех ротах, батареях и батальонах. Пропагандист полка руководит планированием проверки политической подготовки. Так что к возвращению Уткина все будет готово. Подполковник Дегтярев перебил его:
— Все это хорошо. Но, Владимир Васильевич, надо лично удостовериться, что все спланировано правильно, а где требуется — оказать помощь. Тем более что по линии политотдела к нам направляют ответственного секретаря дивизионной партийной комиссии майора Розенберга (Каун при этом почему-то улыбнулся). Вообще, как только он появится, сразу должен звонить мне. В принципе, исходя из указаний командира дивизии, мы обязаны проверить и выставить оценку каждому солдату, сержанту и офицеру, каждому подразделению. А 5–6 мая доложить в дивизию акт проверки и приложить таблицы с оценками.
Затем, помолчав, вяло продолжил свою мысль, очевидно, желая втянуть нас в разговор:
— Непонятно только, почему должны быть проверены сто процентов подразделений и все это доверено делать самим командирам? Кое-что могли бы проверить и полковая комиссия, и командование батальонов…
— Думаю, это сделано именно так потому, что прошел только первый послевоенный год. К тому же боевая и политическая подготовка у нас проходила по очень сокращенной программе, и никто, как мы сами, более объективно не оценит. Ну и, наконец, надо же ко Дню Победы иметь результаты нашей подготовки, — заметил я. А затем добавил: — Не исключено, что эта так называемая «итоговая проверка» необходима и для того, чтобы ее результаты подвели черту перед тем, как объявить какие-то организационные решения.
— Я вот тоже думаю, что это не исключено… — загрустил наш командир.
Но Каун своим густым баритоном сразу создал мажорную обстановку — он вообще ни при каких обстоятельствах не терял бодрости духа:
— На этом жизнь не кончается. Разбили мы врага и победили. Сейчас наша судьба — в наших руках: что бы ни произошло — все будет нормально. Как только сводное расписание проверки и программа проверки будут готовы — докладываю вам на утверждение.
Дальнейшие события развивались безоблачно. Итоговая проверка и празднование Дня Победы прошли на уровне. Уткин только заставил поволноваться, потому что приехал поздно вечером и командир полка все названивал то Кауну то мне — уже не столько для того, чтобы еще раз услышать, где Уткин задержался и когда приедет, сколько чтобы удостовериться в том, что Владимир Васильевич обязательно приедет. Дегтярева надо было понять — начинается проверка, а заместитель по политчасти пропал. Мы, как могли, поднимали настроение командиру, а сами уже тоже тревожились — 23 часа, а он еще не проезжал Хиршберг. Все могло случиться, тем более один на дороге. Но среди ночи Владимир Васильевич уже из дома позвонил и сообщил, что приехал. На душе отлегло.
Вот такие у нас были обычные послевоенные будни. Кстати, улыбка Кауна, когда командир сообщил нам, что от политотдела дивизии приедет в полк майор Розенберг, — имела основание. Оказывается, Уткин и Розенберг не просто не уважали друг друга, а были «на ножах». А причиной явилось то, что якобы начальник продовольственной службы нашего полка не все оприходовал на своем складе, когда наша поисковая команда обнаружила в Пауэне продовольственное хранилище немцев. Одну часть из него вывезли на дивизионный склад, другую было приказано забрать нашему полку. Командир полка создал комиссию для проверки, стать председателем которой вызвался сам майор Уткин. В итоге Уткин пришел к выводу, что злоупотреблений не было. Розенберг же на каждом совещании поднимался и заявлял, что Уткин покрывает жуликов и что их, в том числе Уткина, надо привлечь к партийной ответственности, а начальник политотдела дивизии, как мог, мирил их.
И вот тут вдруг запускают Розенберга в полк, чтобы он следил, как будет проходить проверка личного состава по политподготовке! Было из-за чего поволноваться. Однако, вопреки ожиданиям, все протекало нормально, но лишь до последнего дня, когда начали подводить итоги. И тут опять всплыл наш капитан Гутник! Всей батарее — офицерам, сержантам и солдатам — он выставил отличные оценки, кроме одного, который бегал в самовольную отлучку (и Гутник его «расстреливал»). Розенберг, проверяя ведомости, обратил внимание на итоги проверки политподготовки в полковой батарее 57-мм орудий. Звонит мне:
— Вы знаете оценки у Гутника?
— Конечно, знаю. Хорошие оценки. По политподготовке подавляющее большинство отличных.
— Так это же нереально, это очковтирательство!
— Никакое это не очковтирательство. Командир батареи, которому поручено оценивать своих подчиненных, знает, что делает.
— Я прошу пригласить его в штаб полка. Мы вместе с Уткиным и с вами разберем этот вопрос.
Звоню Гутнику, передаю ему мой разговор с Розенбергом и предупреждаю, что надо убедительно и без надрыва доказать, что оценки соответствуют знаниям. Позвонил Уткину — тот был лаконичен:
— Да пошел он к…
Через полчаса собрались в кабинете В. В. Уткина.
Розенберг:
— Товарищ Гутник, почему вы огульно подошли к оценке знаний личного состава?
Гутник:
— Не огульно, а оценивался конкретно каждый.
Розенберг:
— Но ведь так же не бывает, чтобы все знали на отлично?
Гутник:
— Во-первых, не все — один получил четверку, а во-вторых, если у вас в практике такого не было, то теперь будет.
Розенберг:
— Нет, это слишком! Ведь мы же можем все перепроверить, и тогда будет скандал.
Гутник:
— Какой скандал? Это я могу вам устроить скандал (очевидно, зная отношения Уткина и Розенберга, Гутник пошел напролом)! Вы что — инспектор? Мне поручили провести проверку и доверили выставлять оценки. Если кто-то вздумает брать их под сомнение — это значит, он берет под сомнение правильность решения командира дивизии.
Розенберг (глядит то на Уткина, то на меня и ждет поддержки, но мы молчим, а Уткин даже улыбается):
— Вы член партии?
Гутник:
— Нет.
Розенберг: