Часть первая
Облава
Глава первая
Особняк на озере
Николай Воронин выехал на своём старом «Запорожце», когда только начинало светать. По привычке, особенно летом, он вставал рано и за день успевал многое сделать. Живя после смерти жены круглый год в старом, доставшемся от родителей в заброшенной деревушке из пяти пустых дворов, доме совершенно один, он всё делал сам, потому что, кроме как на себя, рассчитывать было не на кого. А дел было невпроворот. За лето надо было и дров заготовить, и за садом следить, и за огородом ухаживать.
В деревне ему нравилось. Он не тяготился отшельнической жизнью. После окончания Московского высшего художественно-промышленного училища (бывшего Строгановского), он поселился с женой в Сергиевом Посаде, тогда Загорске, откуда Наташа была родом, была у него мастерская, а когда Наташи не стало, упал духом, впал в депрессию, всё забросил и в конце концов уехал в отчие края, надеясь там развеять навалившуюся тоску. Писал пейзажи, натюрморты, благо красотами тамошняя земля не обедняла, друзья помогали продавать картины в Москве, на полученные деньги он и существовал, совершенно забыв, что есть на свете другая жизнь. Вдали от суеты, в затворничестве, было много времени для раздумий, для осмысления своего бытия.
Сегодня он собрался на озеро Глухое. В прошлом году, на исходе лета, он сделал несколько полотен этого удивительного по красоте места. Картины приобрёл богатый японец, любитель русской живописи, и заказал ещё. Поэтому, пользуясь установившейся ясной погодой, Николай решил провести день за этюдами. Лето только начиналось, впереди была уйма времени, но не хотелось упускать погожие дни — японец платил хорошие деньги в твёрдой валюте, на них можно было жить, если не в достатке, то, во всяком случае, безбедно.
Хорошей дороги из Дурова — так называлась деревня — на озеро не было, и «Запорожец» петлял по просёлку. Сухая погода высушила землю — даже в канавах не было воды, — и машина, весело урча, катила по заросшей давно не езженной просеке, объезжая глубокие рытвины и кусты. По бокам тянулся то редкий осинник, то ольшанник, то вековые ели грузными лапами хлестали по капоту, закрывая просвет. Иногда лес отступал, являя взгляду ровные луговины с отдельно росшими берёзами и кустарником, с густыми травами, от которых исходил медвяный запах.
Когда-то в этих краях кипела жизнь. Но после войны с немцами молодежь стала уходить из деревень в города в поисках лучшей доли. Отцы и матери юношей и девушек заработали пенсию в совхозе и остались в своих домах доживать век. А когда нашли приют на тихом сельском кладбище, дома остались сиротами и ветшали, никому не нужные. Сейчас можно было брать землю в аренду, сколько позволяет аппетит и средства, но охочих до риска людей в этих краях не находилось.
Дорога, покружив по лесу, вывела Николая на широкий луг. Приминая ещё не выгоревшую под солнцем густую траву, машина пересекла его и выехала на берег Язовки. Справа серебрилась в низких берегах река, слева поднималась густая чаща молодого ельника.
Проехав ещё километра четыре по бездорожью, Николай увидел перед собою в низине расстилавшееся озеро, окутанное утренней плотной дымкой. Отсюда оно выглядело совсем обыкновенным — подобных ему было много в здешних местах, похожих одно на другое. Но это казалось только издали. Чем ближе он подъезжал к нему, тем всё больше и больше оно являло свою неповторимость. Луговина внезапно обрывалась, словно срезанная бульдозером, и спускалась каменистыми уступами к воде. Вдали, поверх тумана, маячили чёрные пирамиды и шпили, прямоугольники скал, словно вырастающие из-под земли, создавая ощущение горного края. «Запорожец» запрыгал по неровной, похожей на большую стиральную доску, почве.
Озеро издавна слыло странным и таинственным. Располагалось оно в стороне от проезжих дорог, затерянное среди лесов и болот, как, впрочем, и остальные озерки, которых здесь было множество, будто плеши разряжавшие вековые леса. Когда-то, гласило давнее предание, было на этом месте городище. Даже название его не выветрилось окончательно из людской памяти — Родиковичи. Якобы в седую старину, ещё в дохристианские времена, когда Русь широким полукольцом растекалась от Киева и Новагорода на необжитые земли, тесня угро-финские племена на север или смешиваясь с ними, жил здесь воевода Родик или Родрик в укреплённом городище, собирая дань с местных князьков пушным зверем для Новагорода, ибо местность была вотчиной республики, а городище являлось форпостом для движения дальше на полуночь к Студёному морю и на восток к Каменному поясу. Но как явилось городище из небытия, из мрака веков, так и ушло опять, не оставив после себя никакого знака, только название, да досужие разговоры, что в одну ночь провалилось оно в преисподнюю вместе с воеводою и челядью его и прочими людьми, оставив на месте своём круглое озеро с диковинным берегом, похожим на горы. Поговаривали, что затопленное городище иногда всплывает на гладь озёрную и даже видывали людей из него, забредающих в окрестные леса.
Может быть, память о гиблом месте сильно засела в душах людей, может, были другие причины, но несколько веков, вплоть до царствования Иоанна Грозного, никаких упоминаний в летописях и монастырских записях об этом крае нет. Если и оставалось в окрестностях жильё, то оно обветшало, разрушилось, народ рассеялся, потянувшись от чёрного озера в другие грады и веси ближе к цивилизованному миру, а это место оставили для волков, лисиц и медведей, и скоро ничего не напоминало в заросшем дремучем лесу, в озёрах и болотах, что звенели здесь топоры, детские голоса, что пахали и сеяли, строили и жили.
При Грозном царе вблизи этих мест возникло несколько деревенек, а после раскола в топкие болота и непроходимые леса потянулись еретики российские, сподвижники протопопа Аввакума, гонимые за веру, пытавшиеся лесах, в выстроенных скитах сохранять богослужение предков своих…
Заглушив мотор недалеко от воды, Николай вышел из машины. Озёрная гладь была завешана туманом. Он вис над озером серо-синим одеялом, и лучи солнца тонули в нём. На берегу седая дымка понемногу рассеивалась, и Николай, не дожидаясь, когда она вовсе схлынет, сразу приступил к делу, ради которого и приехал. Он выбрал место и установил свой походный мольберт.
Впервые Николай попал сюда на второй год по приезде в деревню. В поисках интересных мест для этюдов вспомнил про заклятое озеро и пешком направился к нему. Оно с первого взгляда привлекло его своей таинственностью из-за своеобразного инопланетного ландшафта. Цветы и травы были в основном такие же, как и росшие в окрестностях, но были крупнее и ярче, и была в них не томность, не акварельность луговых и лесных, а казалось, кипучая яростная сила так и брызжет с каждого соцветия. Они бросали своей пронзительной яркой агрессивностью вызов каждому, кто видел их. Здесь же, рядом со скалами он обнаружил незнакомых для себя представителей флоры, которых не нашёл ни в одном ботаническом справочнике. Растения были похожи на лилии, только были крупнее, а белые лепестки переходили к основанию в жгуче пурпурно-красный цвет. Тычинки были чёрными и оканчивались множеством маленьких ленточек, на которых собиралась кроваво-красная пыльца. На ночь они скрывались под водой, а с появлением солнца всплывали и медленно раскрывались, являя взору изумительной чистоты краски, вверху ледяно-снежные, а снизу горевшие неистребимым огнём. На них он заработал приличную сумму денег и уже тогда решил исследовать озеро в поисках ещё чего-нибудь интересного.
Солнце поднялось высоко, когда он закончил писать. Взглянув на часы и решив, что времени у него вполне достаточно, Николай захотел сделать ещё один этюд, но уже не цветов, а скалистой гряды, врезавшейся клином в тусклую гладь водоема. Его всегда привлекала эта каменная круча, рассекавшая холодные и глубокие воды, возвышаясь к своему окончанию. Чтоб добраться до неё, надо было на лодке обогнуть небольшой мыс и высадиться на прибрежные камни под скалами.
Николай стянул с багажника на крыше салона и спустил на воду старую польскую надувную лодку, с которой не расставался много лет, положил в неё принадлежности для рисования, бинокль, свёрток с едой и взялся за вёсла. Он обогнул мыс и приблизился к плоским камням, сплошь и рядом разбросанным по мелководью перед берегом, состоявшим из отдельных утёсов. Вытащив лодку на камни, огляделся. Место было достойно кисти художника. Камни были плоскими, как блины и такими же круглыми, отшлифованными водой до зеркального блеска. Они лежали на воде, как ступеньки и манили к отвесным скалам. Повинуясь неуёмной жажде увидеть не увиденное, Николай, решив, что у него ещё будет время написать прибрежные утёсы, взяв бинокль, двинулся по камням-блинам к берегу из нагромождённых камней, величиной с деревенский дом.
Когда-то, рассказывали старики, то ли в тридцатые годы, то ли сразу после Великой Отечественной войны, скалы взялись подорвать, чтобы использовать гранит для строительства московского метрополитена, но порода оказалась такой крепкой и прочной да и при взрывах погибло много людей, притом при весьма странных обстоятельствах, что от этой затеи отказались. К тому же из Москвы пришло предупреждение после посещения озера комиссией, что место это уникальное, реликтовое и взято под охрану как природный заповедник. Правда, это не помешало через некоторое время окружить озеро колючей проволокой и запретить там кому-либо появляться. Заповедную зону превратили в испытательный секретный военный полигон. Поставили предупреждающие знаки. В небе стали курсировать вертолёты. Иногда грибники, забредшие в поисках боровиков, натыкались на солдат, приказывающих незадачливым путникам вернуться обратно. Но несколько лет назад колючую проволоку где сняли, где она сама изржавела, обветшала, и прежде недоступные места стали открыты взору любого, кто забредал сюда. Однако здешние жители озеро продолжали обходить, то ли из-за того, что оно пользовалось дурной славой, то ли житейские заботы не давали места праздности — попусту посещать водоем.
Перепрыгивая с «блина» на «блин», Николай выбрался на берег. Здесь скалы отвесно уходили под воду, оставляя около её каймы небольшую ступеньку, на которой можно было стоять. Он обвёл берег глазами и в стороне увидел небольшую подковообразную отмель, которая переходила уступами в узкую седловину, с которой можно было подняться наверх. Камни были в трещинах и громоздились друг на друга. Цепляясь за них, он стал карабкаться к вершине гряды. Скоро поднялся метров на пятнадцать и очутился на небольшой ровной почти плоской террасе. Изумлению его не было предела: скрытые с берега крутой возвышенностью на площадке росли сосны с тёмно-зелёными плоскими вершинами, но не высокие и прямые, а небольшие, метра полтора-два, корявые, изогнутые, будто их свила в спираль неимоверная стихия. Они были так красивы и органично вписывались в ландшафт, что Николай пожалел, что не взял с собой этюдник, полагая, что с ним тяжело будет забираться наверх.
Это место было красиво своей свирепостью. Это был пейзаж какой-то чужой далёкой планеты. Хаотическое нагромождение камней, похожих на оплавленное стекло, и сосны, борющиеся за свою жизнь на сухой бесплодной каменистой почве, иссушаемые пронзительными ветрами, поразили его.
Он решил подняться выше в надежде увидеть ещё что-нибудь интересное. Туман рассеивался. Вернее, это был не туман, а дымка, словно флёром подёрнувшая очертания низкого отдалённого окоёма, скрывая противоположный берег. Поднимаясь, он отметил, что кроме сосен, на холодных плитах не росло ни травинки, ни лишайника. Если внизу было буйство цветов, то здесь — голый камень.
Взбирался он с трудом, как скалолаз, около получаса, пренебрегая опасностью, которой подвергался, рискуя сорваться вниз. Очутившись на небольшом пятачке перед отвесной скалой, подумал, что дальше пути нет, но присмотревшись, обнаружил, что монолитная с первого взгляда стена состояла из двух утёсов, неплотно придвинутых друг к другу, между которыми пролегала неприметная щель. Он протиснулся в эту расселину и очутился в узком туннеле, в который сверху падал свет. Николай пошёл дальше и оказался в кромешной темноте — вершины утёсов сомкнулись. Он хотел пройти вглубь скал, но, не найдя в карманах спичек, повернул обратно.
Выйдя на пятачок, он благополучно спустился вниз до реликтовой рощицы. Время подходило к полудню, светило солнце, и дымка исчезла окончательно. Воздух был прозрачен, и поверхность озера серебристо блестела. Николай взглянул на противоположный берег и на смутной кромке, поросшей редким сосновым бором, отсюда кажущимся тёмно-зелёной полосой, заметил белое пятно и блики, золотом играющие в воздухе. Они резали глаза, как огнедыщащая лава. Он поднёс к глазам бинокль. Белое пятно оказалось трёхэтажным строением, вознёсшим свои стены в сосновом бору, а блики исходили от крыши, покрытой медным листом. Откуда появилось это фешенебельное здание, Николай не мог предположить. Раньше там была, насколько он знал, солдатская казарма, в которой жили военнослужащие, охранявшие секретный объект. Ещё год назад полуразрушенное здание, построенное из бетонных панелей, стояло немым укором прошлому, с выбитыми стёклами и покорёженными дверьми…
Решив проверить, не мираж ли это, Николай, переполненный жаждой новых открытий, спустился вниз, сел в лодку и налёг на вёсла, держа курс на белоснежное чудо. Чем ближе он приближался к берегу, тем явственнее становился облик здания. Николай не ошибся — это действительно был красивый трёхэтажный особняк с колоннами перед центральным входом и под «золотой» крышей. Его фасад — смесь классицизма с поздним ампиром — выходил к озеру. Николай заметил и деревянную пристань, к которой были пришвартованы два или три мелких судёнышка.
Он отнял бинокль от глаз и снова взялся за вёсла, решив подплыть поближе и с короткого расстояния полюбоваться на изящное строение. Всё это было интересно. Кто мог в такой глуши возвести особняк? И почему на берегу мёртвого озера, в котором не водилось рыбы. Такое здание не один миллион стоит. Крыша листовой медью крыта. Круто! Здание построено буквально недавно — медь не успела потускнеть, окислиться, потому и блестела на солнце.
Он грёб, сидя спиной к особняку и не видел, что происходило на берегу. Только когда услышал шум, обернулся. Прямо на него, ревя мотором, неслась узконосая лодка. Николай перестал грести. Моторка неслась на бешеной скорости, была близко и не думала сворачивать — шла на него в лоб с неистощимым напором. Николай оторопел. Что делать — оставаться в лодке или прыгать в воду? Он даже сначала не мог сообразить, откуда взялась моторка. Лодка, не дойдя до него метров пяти-шести, резко сбросила скорость и круто ушла в сторону. Николая обдало брызгами, и большая волна отшвырнула его посудину, как мячик, чуть не перевернув.
«Хулиганьё, — подумал Николай, машинально стирая рукавом брызги с лица. — Накупили моторок и носятся как угорелые».
— Эй, на шхуне! — крикнул он рассерженно, приподнимаясь в своей утлой, с заплатами, лодчонке. — Нельзя ли полегче?
— Ты, обормот! — ответили ему с моторки. — Сваливай отсюда! Куда прёшь?
Николай, придя в себя от такого потрясения, вызванного наглыми словами двух молодых людей в моторке, и не будучи робкого десятка, крикнул:
— Сам ты обормот. Что не видишь, куда правишь? Или места мало? Сначала научись управлять лодкой, а потом садись за руль.
— Ты, горлопан! Тебе ясно сказали — сваливай!
— Это что — территориальные воды?
— Ты, опёнок трухлявый! Не рассуждай, а делай то, что тебе говорят: греби обратно!
— Ребята, — миролюбиво воскликнул Николай, не собираясь ссориться с ними, — приберегите для себя крепкие выражения.
— Он ещё требует, — возмутился крепкий малый за рулём. — А ну, Волдырь, обложи его по всем правилам!..
— Вот… буду тратить на него словарный запас, — ответил напарник.
«Военные что ли вернулись?» — сконфуженно подумал Николай. В начале перестройки они исчезли тихо, как и появились. Неужели всё начинается сначала?