Михаил Эльман
Ты знаешь истину – иди и проповедуй!
От автора
Я родился в Белоруссии в 1953 году в небольшом и мало чем известном городе Могилёве. Там же окончил школу и политехнический институт. После окончания института работал на Севере, потом вернулся в родной город, с которым меня связывает нечто большее, чем воспоминания детства и юности. Сферой моих интересов была философия, математика и литература, читал много, увлекался научной фантастикой, Хемингуэем и Достоевским.
В конце семидесятых начал писать стихи. Участвовал в работе областного литературного объединения. Не могу сказать, что у меня открылось какое-то особенное поэтическое видение, но поэзия научила меня ценить и понимать слово. К собственному творчеству был взыскателен и никаких сколько-либо серьёзных попыток опубликовать свои стихи не предпринимал. У меня были удачи, некоторые из них были замечены. Но тем не менее я понял, что поэта из меня не получится. Поэзия приходит как любовь, легко и нежданно, но расстаются с ней мучительно. Вот одно из последних моих стихотворений:
В начале девяностых, испытывая глубокое разочарование и внутренний конфликт (мы все несём в себе зародыши болезней нашего века), я эмигрировал из Союза в надежде найти не гарантированное благополучие, а здоровую и правильную жизнь. Естественно, ничего подобного я не нашёл. Запад с его голым прагматизмом заставил меня искать хоть какие-либо крохи здорового идеализма и активного гуманизма, без которых, по моему мнению, общество нормально существовать не может. Я много читал, в основном экзистенциалистов и религиозных мыслителей: Сёрена Кьеркегора, Рене Генона, Льва Шестова, Мартина Бубера. Постепенно я сформировал для себя новое мировоззрение (назвать своё робкое духовное притязание верой я не решаюсь). До этого романа, если не считать нескольких коротких рассказов, прозы я не писал. Моим самым длинным прозаическим произведением было семнадцатистраничное объяснение в любви, которое я написал в ранней юности. (Ну должен же я был как-то объяснить самому себе, что же это такое необыкновенное я в ней увидел.) И когда я закончил писать своё признание, я это понял. Примерно так же родился и этот роман. Попутно появился замысел ещё трёх, над которыми я сейчас работаю. Работа продвигается медленно, поскольку на жизнь я зарабатываю вовсе не литературным трудом. Но об этом я расскажу в своём последнем, ещё не законченном романе о себе любимом.
Пролог
И взял Фарра Аврама, сына своего, и Лота, сына Аранова, внука своего, и Сару, невестку свою, жену Аврама, сына своего, и вышел с ними из Ура Халдейского, чтобы идти в землю Ханаанскую; но, дойдя до Харрана, они остановились там.
И были ведомы Фарре учения племён древних, о которых нам неведомо, и были у них мудрецы, о которых мы не слыхали, и было у них знание, которое до нас не дошло, ибо начальный язык люди забыли, а в смешанных языках не осталось даже корней от начального, как не осталось даже камня от фундамента башни Вавилонской. Фарра же проповедовал в земле халдейской, но понять его халдеи не могли и слушать его не хотели, ибо была их земля плодородна, каналами орошаема, мастера их были умелы, дома просторны, стада тучны, а слуги многочисленны, и были они сильнее врагов своих. Жрецы их были алчны, а цари жестокосердечны, и как ни старался Фарра поведать им о воле Всевышней и о судьбе цивилизаций, до них бывших, никто не внимал его голосу. И был он изгнан с позором из Ура халдейского, и никто даже не покосился вслед его небольшого каравана, ибо было наказано народу: речам Фарры не внимать, при встречах не узнавать и в лицо ему не смотреть.
И было Фарре видение: то от древних, что ему дано, не сможет он передать даже сыновьям своим, дабы не постигла их участь его. Но семя сего даст всходы новые в земле ханаанской. И отправился он в землю ханаанскую, но увидеть её ему было не суждено.
Часть первая
1
Пакет лежал на краю стола. Сюзанн, ассистент Мэтра Ноэля, не стала его вскрывать, видно он показался ей излишне объёмным, а в пятницу не стоило себя слишком утруждать. Было уже четверть шестого, и Ноэль, решив, что за оставшееся до встречи в штабе Parti Quebecois время он не успеет с ним разобраться, засунул пакет в свой саквояж вместе с документами, над которыми работал. Мэтр не был широко известным членом Parti Quebecois, но он входил в её интеллектуальную элиту, небольшую, но достаточно влиятельную группу аналитиков, занимающихся подготовкой референдума, программой и стратегией партии. Бегло просмотрев оставшуюся корреспонденцию и не найдя ничего интересного, Мэтр решил, что уже пора выходить. Он накинул на руку длинный чёрный плащ, повесил на плечо саквояж, закрыл офис и спустился на лифте в компании со служащими адвокатской конторы, располагавшейся этажом выше, в гигантский холл на нулевом уровне. Здесь располагалось несколько ресторанчиков и бутиков, и отсюда, спустившись на эскалаторе в открытое пространство в центре холла, можно было по подземным переходам пройти до станции метро.
Мэтр взглянул через застеклённую стену наружу, в промежуток между двумя небоскрёбами, где просвечивался лоскуток ясного голубого неба, и решил пройтись до метро по улицам. Он вышел на бульвар Rene Levesque, повернул на Rue Peel и пошёл мимо сквера Dorchester к станции метро на бульваре de Maisonneuve. Была середина октября, «индейское лето» установилось несколько дней назад, и вечер был тёплый. Около входа в метро Мэтр остановился и купил La Presse. Эта газета была федералистской. Месяц назад состоялись выборы в национальное собрание Квебека. Parti Quebecois одержала убедительную победу, и либералы, соперники Parti Quebecois на выборах, ругали друг друга, разбирая свои ошибки. Мэтра забавляли эти запоздавшие разборки, но борьба ещё не была окончена, предстоял референдум, на котором должен был решиться вопрос о независимости Квебека.
Мэтр вышел из метро на станции Papineau. Штаб-квартира Parti Quebecois находилась буквально в двух шагах от станции. Газету он бросил в первую урну, попавшуюся ему на пути, в стане федералистов царило смятение. Он поднялся на второй этаж и вошёл в просторный, обставленный ма-хагониевой мебелью под старину кабинет, в котором проходили собрания аналитиков. Все уже были в сборе, эйфория от выигранных выборов ещё не прошла, и после короткого рассмотрения текущих вопросов беседа вернулась к обсуждению результатов. Рассматривались два-три округа, где Parti Quebecois удалось выиграть с очень небольшим преимуществом. В конце обсуждения к собравшемуся уходить Мэтру подошёл аббат Дюбуа, он был личным секретарём и советником архиепископа Монреаля. Морис Дюбуа был невысоким округлым лысоватым мужчиной с правильными и очень выразительными чертами лица, приятными манерами и мягким голосом. В молодости он был очень красив и прославился прекрасными проповедями и организацией благотворительных акций в Квебеке.
– Его Преосвященство прочёл вашу последнюю книгу и просил меня передать, что он получил огромное удовольствие от прочитанного.
Мэтр вспомнил, что полгода назад он подарил эту книгу аббату Дюбуа со своей дарственной надписью. «Значит, Дюбуа рекомендовал мою книгу кардиналу», – понял Мэтр.
– Я искренне вам благодарен, дорогой Морис, за то, что вы представили мою книгу Его Преосвященству, – сказал Мэтр, склонив голову в знак признательности.
– Его Преосвященству очень понравился ваш стиль и простота изложения. Особенно его впечатлило то, как вы на основании очень немногочисленных достоверных данных смогли воссоздать древнее кельтское миропредставление, а также проследить за тем, как языческое искусство преобразилось в христианской культуре.
– Я очень признателен Его Преосвященству за столь точную оценку моего труда.
– Я передам вашу признательность Его Преосвященству.
Дюбуа увлёк Мэтра в угол комнаты, где возле журнального столика с хрустальной пепельницей стояло два отдельных кресла. Мэтр повесил свой плащ на спинку кресла и опустил саквояж на пол. Они уселись друг напротив друга, Дюбуа закурил. Мэтр знал, что аббат редко себе это позволял.
– Его Преосвященство надеется, что после референдума наш народ по-новому осознает свою историю. Конечно, возникновение независимого государства послужит толчком для подъёма национального самосознания и патриотизма, но нам бы хотелось, чтобы этот подъём был тесно связан с Католической церковью. Нужна книга, в которой наше начало, наши испытания, наше самосохранение как народа и наша независимость были бы изложены и осмыслены так, чтобы люди увидели основы нашей самостоятельной культуры, уходящие корнями в веру, и потянулись бы к ней. Его Преосвященство считает, что сделать это должны вы.
Вы способны глубоко чувствовать и осмысливать историю и излагать её так трепетно и увлекательно, как это может сделать только очевидец, а это очень редкий дар. Мы со своей стороны сделаем всё для публикации и распространения этой книги. Конечно, Мэтр, у вас есть свои творческие планы, но мы не собираемся связывать вас никакими сроками и надеемся только на Божью помощь и ваше вдохновение. Вы можете рассчитывать на то вознаграждение, которое сами сочтёте должным.
Дюбуа закончил, затянулся сигаретой и вопросительно посмотрел на Мэтра. Мэтр начал осторожно:
– Дорогой аббат, я боюсь, что Его Преосвященство несколько переоценивает мои способности. Я никогда не писал для широкой публики, все мои работы адресованы в основном представителям академических кругов.
Предложение было лестным, но слишком неожиданным, Мэтр не чувствовал себя готовым к большой работе, тем более что он даже не представлял себе, как такая работа может быть написана, да и тема сама по себе не слишком его вдохновляла, она не давала простора фантазии. Мэтр покачал головой:
– Дорогой аббат, я не могу это сделать, я не верю, что философия может вам помочь. La philosophic ne suffit pas au grand nombre. II lui fait la saintete[1]. А это уже по вашей части.
Дюбуа закашлялся, придавил сигарету в пепельнице и взмахнул освободившейся рукой.
– Нет, Ноэль, вы неправы. Велико действие слова, надо лишь найти нужное, и оно войдёт в души. Слово как «Марсельеза», родившись в одну ночь, оно на утро уже способно вести людей. – Глаза аббата загорелись, в нём вспыхнул проповедник. – Мы верим в вас, Мэтр, вы можете! Если вы сомневаетесь в себе, поверьте Его Преосвященству, он не ошибается в людях!
Мэтр смотрел на аббата. Он никогда не пытался познакомиться с ним поближе. На собраниях Дюбуа держался скромно, не выступая вперёд и не говоря ничего лишнего. Все давно решили, что он просто наблюдатель. Конечно, кардинал должен был знать обо всех выводах аналитиков ещё до того, как они могли стать действиями, и при необходимости высказывать замечания. Ноэль в глубине души даже был благодарен Его Преосвященству за столь деликатное, незримое присутствие, которое как бы давало молчаливое благословение принимаемым решениям. Теперь, когда аббат чуть-чуть приоткрылся, Мэтр увидел, что перед ним человек чуткой души и чувства долга. Это его впечатлило.
– Морис, дайте мне время подумать. Я должен сначала как бы увидеть эту книгу. Если я смогу её увидеть, я смогу её написать. Я никогда не писал на заказ, идеи всегда приходили ко мне неожиданно, и я не знаю, как это случается. Я буду носить эту мысль в себе, и, когда она созреет, мы вернёмся к этому разговору. Я сейчас не могу вам обещать ничего более.
Дюбуа молча извлёк из внутреннего кармана небольшую книжицу в тиснёной кожаной обложке.
– Вот возьмите, это записки предшественника Его Преосвященства. Я недавно нашёл их в архиве покойного кардинала. Он начал их писать после референдума восьмидесятого года, и я не думаю, что он собирался их публиковать. Мы понимаем, как трудно подступиться к этой теме, но, может быть, то, что вы здесь найдёте, вам поможет.
Мэтр протянул руку, он не был знаком лично с покойным кардиналом, но ему приходилось часто его видеть.
У кардинала было лицо человека, которому хотелось исповедоваться. То, в чём кардинал исповедовался самому себе, представлялось Мэтру очень значительным. Но как только Мэтр взял книгу, он понял, что попался и не сумеет уже отказаться от работы.
– Хорошо, Морис, передайте Его Преосвященству, что я очень ценю его доверие. Я постараюсь сделать всё, что смогу.
Мэтр открыл саквояж и опустил в него книжицу.
Аббат чуть заметно улыбнулся:
– Если хотите, я вас подвезу. Вы направляетесь домой, не так ли?
– Да, дорогой Дюбуа, сделайте одолжение. – Мэтру было немного обидно, что его реакции заранее просчитали и сумели найти то, чем его можно купить. Однако такое с ним случалось довольно-таки часто, ему было очень трудно отказываться, когда его настойчиво о чём-либо просили.
Они спустились на парковку. Аббата ждал чёрный лимузин с водителем. Дорожных пробок не было, и через двадцать минут лимузин остановился у дома Мэтра. Это был старый трёхэтажном дом, втиснутый в ряд таких же старых домов с узорчатыми окнами и резными фасадами, на небольшой уютной улице, в десяти минутах ходьбы от метро Atwater.
2
В доме Мэтра ждал сюрприз. То, что сюрприз его ждёт, Мэтр понял уже у входной двери: в доме звучало пианино. Пианино стояло в лестничном холле между вторым и третьим этажом. Мэтр как-то полушутя сказал, что мог бы написать всё что угодно, кроме музыки. Для него музыкально одарённые люди были непостижимы, как инопланетяне.
Пианино осталось от матери, и у Ноэля никогда даже мысли не появлялось куда-нибудь его убрать. Мать Мэтра быстро заметила почти физическое отвращение маленького Ноэля к нотам и никогда не пыталась его учить.
Эмили сидела за пианино босиком в коротеньких шортах светло-оранжевого цвета, явно выставляя напоказ свои красивые ноги поднимавшемуся к ней по лестнице Мэтру. Сверху на ней был такой же оранжевый пиджачок с короткими рукавами и шоколадного цвета блузка с глубоким отделанным вырезом, обрамлявшим её полные груди. Мэтру было трудно определить, что именно она играла, но это было нечто весьма чувственное. То, что Эмили играла на пианино, принадлежавшем его матери, несколько коробило Мэтра.
Мэтр встал у пианино, держа перед собой саквояж. Вдохновлявшая его по дороге домой надежда почитать записки кардинала рухнула. Последний аккорд был взят. Эмили повернулась к нему:
– Дорогой, где ты пропадал, я жду тебя уже целый час. Ты же обещал провести со мной этот вечер. А это что такое? – Эмили показала на саквояж. – Брось немедленно, подойди и обними меня!
Мэтр аккуратно поставил саквояж и поцеловал Эмили в пухлую щёчку. Он не мог припомнить своего приглашения, однако она несколько раз звонила ему, и он, будучи с головой погруженным в работу, вполне мог сказать что-нибудь такое, что могло быть расценено как приглашение.