Утро неминуемо наступило, и бессменные посетители «Золотой Подковы» полным составом приехали в город, чтобы выполнить сразу две миссии. Они виделись такими несчастными, обеспокоенными. Переговариваясь, они даже не заметили, как из-за угла здания показалась Николь в деловом костюме.
– Посмотрите туда! – воскликнула миссис Митчелл. – Дочка, ты что натворила? Зачем ты здесь?
– Мы приехали в больницу, – добавил Мексиканец, – а нам сказали, ты сбежала.
На губах Николь порхала успокаивающая улыбка, на какую только девушка была горазда. Косметическая ретушь внесла в её черты немного жизни. Белокурые волосы, собранные заколкой, переливались на солнце. Румяна на щеках и строгая одежда превратили журналистку в элегантную даму. Эффект портили только губы: сквозь насыщенную помаду пробивался синюшный оттенок.
– Да разве я похожа на бегуна? – захихикала она, щурясь от солнца. – Я скорее медлительный ползун.
Дружный смех привлек внимание прохожих. Наряды жителей Красного Ручья сильно контрастировали в свете скромной одежды мегаполиса. И горожане смотрели на чужаков нагловато выпученными глазами.
Красноручейцы заключили Николь в объятия.
– Ты почему не улетела в Венгрию? – беспокоилась миссис Митчелл. – Ты должна быть на операции!
– Зачем мне операция? Муча ведь привезла лекарство?
Муча оскалилась. Поднимая вверх кривой указательный палец, она воскликнула.
– Право, не было ещё ни одного человека, которого бы не вылечила Мучита Росса!
Она достала пузырёк из тёмного стекла, протянула Николь, и та быстро опорожнила его. Привкус жгучего перца остался на языке, а внутренности загорелось огнём.
Тем временем в совете по экологическим вопросам принимали участие десять человек. Презентация журналистки, просмотренная на большом экране, вызвала бурную дискуссию, которая продолжалась пятнадцать минут. Они сверяли полученные показатели, внимательно изучали документальные отчёты. Голоса экологов разделились пополам, когда раздался уверенный стук в дверь, и в зал заседания вошла Николь.
– Добрый день, – сказала она, деловито улыбаясь. – Извините, что врываюсь без приглашения, но я должна поговорить с вами.
– Кто вы? – спросила женщина с большим родимым пятном на лбу и редким пучком волос.
– Я Николь Вернер, журнал «Феномен». Я бы хотела, чтобы вы ещё раз взглянули на экран. Перед вашими глазами моя презентация. С вашего позволения, я бы внесла некоторые пояснения насчёт Красного Ручья.
Они переглянулись. Женщина с родимым пятном, видимо самая главная из них, прищурила глаза. Её тонкие губы шевелились так медленно, что, могло показаться, она заснет с минуты на минуту.
– Хорошо, давайте приступим.
Николь включила свой неподражаемый профессионализм. В ярких красках описала она чудесное место, где всё не так, как в обычном селении. Где асфальт на протяжении десятков лет сохраняет завидную прочность и качество. Где вода, добываемая из колодцев, кристально чистая и живая. Где целлофановые упаковки и жестяные банки не нашли должного применения, потому что способны навредить природе. Где отсутствует промышленность, засоряющая горный воздух. Где тишину нарушают лишь ветры зелёных холмов. Где люди живут до ста пяти и не слышат тиканья биологических часов. Она произносила содержательную речь пламенно, с небывалом жаром, играя интонацией. Её оживленные глаза излучали положительную энергетику.
Заседание совета длилось полчаса. Когда Николь вышла к друзьям, по её непонятной мимике никто б не взялся судить об исходе дела. Но в тот момент она была очаровательна, насколько позволяло её состояние. Она точно расцветала на глазах, как веточка мимозы в начале марта. Щеки её зарумянились, а глаза заблестели. Николь чувствовала себя лучше: лечебное снадобье Мучи облегчило страдание и придало новых сил. Она была готова верить чуду.
Жители Красного Ручья стояли, как фонарные столбы, не шевелясь. Волнение исказило их мрачные лица. Николь обвела взором шесть человек, и жизнерадостно заулыбалась.
– Думаю, никто не обидится, если мы повторим День Освобождения!?
Еще с полминуты люди не двигались. Их осадила эта победоносная новость. Они силились поверить, что многолетний кошмар позади, и теперь никто не посягнет на их свободу. В одно мгновение глаза их потопило счастье, и они громко закричали:
– Да здравствует День Освобождения! Да здравствует Николь Вернер!
Глава 35
Красный Ручей
Того же дня
Машины въехали в посёлок, весело сигналя. На центральной улице вдоль дороги их встречали бурными аплодисментами. Понимая, что справедливость восторжествовала, улыбались все: от мала до велика, с полным ртом зубов и беззубые, пьяные и трезвые, дети и старики.
– Не зря мы доверились Николь. Толковая она девушка! – перешептывались ожидающие.
Как только тела семерых человек выгрузились из машин, музыканты заиграли заезженный мотив строевой джиги. Их продолжали купать в овациях всенародной славы и признания.
(«Как же я счастлива, что вернулась домой!»)
Хлопая в ладоши, жители затанцевали Хоровуг. Охваченная задором толпа ревела: «Э-ла-ла-ла-ла». Щавель, проведя рукой по длинной шевелюре, шагнул к миссис Митчелл. В его желтоватых зубах торчала спичка. Перед тем, как протянуть волосатую руку старушке Митчелл, он плюнул её в сторону.
– Роза, давайте покажем бесчувственной молодёжи, как нужно исполнять современный танец Красного Ручья?
Миссис Митчелл кокетливо заморгала. Пион на соломенной шляпке, приколотый ею по пути домой, слегка растрепался от ветра. Она аккуратно поправила его и манерно подала руку повару.
Николь была на седьмом небе от счастья. Но полноценным то счастье назвать было нельзя. Тоска истязала её, выжигая клеймо отчаяния. Потрясающие виды холмов и гор навевали воспоминания об Алане.
(«Я хочу ещё раз увидеть водопад и дом номером 12.»)
Маргарет принесла Николь охапку свежесрезанных маков.
– Николь, примите сей скромный дар в знак нашей особой признательности! – скандировала Маргарет.
Она произнесла предложение медленно, делая грубые ошибки в элементарном ударении, опасаясь забыть заученные слова. Это позабавило Николь.
– Да к черту формальности! Дай тебя обниму! – засмеялась Маргарет.
Николь ответила ей похожим звонким смехом и крепкими объятиями. Усмехаясь, Андерсен почесывал рукой свою приглаженную козлиную бородку.
– Ей-богу, я уж думал, эта бесконечная очередь обниматься с Николь никогда не закончится! – иронизировал он, целуя журналистку в щеку. – Давайте веселиться до упаду! Давайте петь и танцевать!
Они закружились в танце, разжигающем сердца. Энергичный и галантный Андерсен потрясывал скудной бородкой на ветру. Николь хохотала своим тонким звучным голоском. Но никому и в голову не пришло, что это был минутный смех самозабвения… смех отчаяния.
Танцоры в кругу сменили пару, и Николь незаметно скользнула в толпу. Мертвецкая белизна легла под румяна на щеках. Она продолжала улыбаться, заряжая смотрящих на неё людей радостью. Синева на губах выступала отчётливее. Она осмотрела озорных танцоров. Муча приплясывала с Данко так, словно на прошлой неделе ей стукнуло всего лишь двадцать пять. Мексиканец, скрестив руки на груди, перешептывался с откровенно одетой Анжеликой. Сердце Николь неприятно зашлось. Ей вспомнилось, как та лежала обнаженная в постели Алана. Анжелика ощутила проникновенный взгляд журналистки и, посмотрев в её сторону, помахала рукой. Николь приподняла уголки рта, создавая иллюзию сдержанной улыбки, и махнула в ответ.
(«Чем она хуже меня? Я не в праве судить, ведь она обычная смертная, вожделеющая быть счастливой рядом с ним.»)
В последующее время толпу охватила волна активных движений. Самуил Петрович и тот плясал, сражая своим умением владеть грузным телом в танце. Вопреки установленным элементам Хоровуга Самуил Петрович внёс забавные коррективы в него. Он выбрасывал поочередно прямые ноги с вытянутым носком, складывая при этом руки, подобно прилежному школьнику за партой.
Рассеянный взор журналистки ещё блуждал в толпе до тех пор, пока нечаянно не остановился на гладком лице, знакомом до крика. Это был Алан. Её сердце замерло. Он смотрел на неё глазами, в которых ютились огромные чувства: любовь, непередаваемый восторг и восхищение. Левый уголок его рта застыл в кичливой полуулыбке. Внешнее обличье не изменилось: он был свеж, коротко острижен и притягателен. Подчиняясь воле фанатизма, Николь двинулась навстречу ему. Он не спускал с девушки глаз, ровно как при первой их встрече в «Золотой Подкове». Оказавшись в полушаге, с минуту они молча глядели друг другу в глаза. Ветер и тот затих. Облака в небе повисли над ними, как жалкие серебряники Иуды. И только небо в их душах оставалось чистым. Алан нежно привлёк Николь к себе. И невозможно описать словами момент, когда влюбленное сердце Николь затрепетало, а его пульс участился вдвойне.
– Ты не представляешь, как мне сильно не хватало тебя… – пылко шепнула Николь.
Алан только крепче прижал её к груди. Николь слушала громкое биение его сердца, воспринимая каждый удар, как великолепное пение птиц; слушала загрудинный грубый голос, улавливая в нём ноты неистовой тревоги.
– Я давно ни с кем не общался и не знал, что с тобой произошло. Я дико скучал и решил отыскать тебя. Через редакцию узнал твой домашний адрес и всю ночь провел под окнами твоего дома, но ты так и не пришла. Почему ты сразу не сказала, что серьёзно больна? Почему ты здесь, а не в больнице?
Николь отпрянула, заглядывая в глаза Алана. В них таилось сочувствие. Они лихорадочно сверкали, напоминая водную гладь залива. Он проникся её трагедией, и это послужило ей бесценной наградой за борьбу с муками. Рядом с ним она ощутила покой.
– Я там, где моё сердце, – тихо ответила Николь, – я там, где есть ты!
Он подарил ей сентиментальную улыбку. Долгая разлука разожгла в нём искру вожделения. Дотягиваясь до её губ, он сладострастно поцеловал Николь. Алана смутило, что нежные, ни с чем несравненные уста девушки были мертвецки холодными. Он отстранился, заметив их болезненную синеву.
– Мы обязательно вылечим тебя, милая! Слышишь? Вылечим!
Её таинственная усмешка была непонятна ему.
– Я полагала, ты давно в Латвии. Почему ты не уехал?
– Мне там нечего делать.
– А как же твои семья и супруга? Разве ты не хотел обрести себя?
– Она мне не супруга. В моей памяти ни нашлось и крупинки воспоминания, связанного с ней. Я не собираюсь связывать себя по рукам и ногам бесцельными узами. Я не знаю её. Она для меня чужая женщина. Я знаю только тебя, а ты знаешь меня!
Николь пошатнуло в сторону. Алан подхватил её крепче.
– Родная, тебе не хорошо?
Исхудалое тело Николь охватила дрожь. И та дрожь не имела отношения к лихорадочному ознобу во время гриппа, также как не походила она на трепет любовных утех. Она пронизывала до самой глубины костей и скручивала мышцы. Николь почувствовала дикий холод, коему нет описания на словесном языке. Он пробрался под кожу, поднимаясь от ног к рукам всё выше, захватывая в леденящий плен грудную клетку и шею. Кончики пальцев покалывали, как во дни крещенского мороза. Мышцы напряглись – отныне она не управляла ими. Ноги подкосились, и расслабленное тело медленно поползло вниз.
На Алане не была лица. Его губы побелели, а подбородок задрожал. Тяжёлая боль утраты постучала в ворота его открытого сердца, но он сопротивлялся жестокой действительности. Обрадовавшись встрече, он упустил из виду, что с каждой секундой выглядела она хуже. Он слишком поздно осознал: Николь притворялась перед ним и обманула окружающих. Никакое лекарство не смогло бы её спасти. Она смертельно больна и умирала на его руках. Им овладела паника. Испуганными глазами он глядел на обессилевшую девушку, всё крепче и крепче притягивая её к себе. Лицо венгерки меркло на глазах. Алан, теряя контроль, стал кричать не своим голосом.
– Николь! Родная! Не оставляй меня! Слышишь, Николь!?
Она одаривала его тёплым взглядом, от которого у Алана надорвалась душа. Он продолжал что-то громко истерично кричать. Его слова, такие бесформенные и беззвучные, поверхностно касались её ушей. Но в тот же миг звуки рассеивались, улетучиваясь, как пары кипящей воды. Она не понимала смысла слов, они раздавались эхом.
Возбуждённый голос парня услышали в кругу танцоров. Музыка резко стихла. Алан упал коленями на асфальт и бережно подхватил Николь на руки.
– Родная, не молчи! Скажи, скажи хоть слово!
Синеватые губы Николь затряслись, а глаза, наполненные бескрайней чистой любовью, по-прежнему смотрели на него. Народ сбежался в одну кучку, окружив Николь и Алана. Это случилось так неожиданно, что люди до конца не понимали, что произошло на самом деле.
– Нет… Нет! Ты не можешь меня бросить! Ты не можешь так поступить со мной, когда мы вновь обрели друг друга! Я не смогу без тебя... Николь, не сдавайся, слышишь!?
Жители Красного Ручья остолбенели, прикрывая рот рукой. На лицах застыл ужас, а горькие слезы рекой потекли из глаз. Кошмарная тишина заняла трон, и воздух пропитался скорбью.
Не моргая, из последних сил Николь протянула тощую руку и коснулась ладонью гладкой щеки Алана. Она едва пошевелила дрожащими губами, желая вымолвить последнее слово. Но вместо слов по бледной щеке покатилась крупная слеза прощания, и очаровательный глубокий взгляд Николь застыл навеки.
Глава 36
Красный Ручей
12 июня 2017 г., утро
Черный автомобиль остановился напротив «Золотой Подковы». Из салона вышла Соня Карамзина – медсестра больницы «Скорой помощи» города Благодатска.
– Можете заглушить мотор, – сказала она таксисту, с которым успела по дороге разговориться. – Хочу помянуть девушку со остальными.
Тот понимающе кивнул, и Соня вышла. Моросил мелкий неприятный дождь, а тёплый ветер, насвистывая, гулял по открытому пространству.
За домами на холме Соня увидела многочисленную толпу в чёрном одеянии. Пока медсестра поднималась к ним, они стояли молча, опустив глаза на угли догорающего костра. Они выглядели недвижимыми истуканами с острова Пасхи: те же каменные лица и сокрушенный вид. Столь масштабные поминки они проводили лишь единожды, когда поселок лишился чудесной половины населения из-за гриппа.
Первой нарушила молчание Роза Митчелл.
– Николь была такой душкой… Она дала бесценный совет, как превратить мои плюшки в райское объедение. Бедняжка, так страдала… мучилась у нас на глаза, – Роза расплакалась, поправляя черную шляпку, – а мы упустили её! Не сумели позаботиться о ней, как это сделала она, заботясь о нас. Отныне нет нам оправдания. Как дальше жить, когда на сердце неподъемный груз вины?
У Мучи подкашивались ноги. Она была крайне разбита. Непоправимая трагедия забрала себе молодость её души. Этим утром она почувствовала себя на свои прожитые восемьдесят девять лет. Чтобы не упасть, она подхватила за руку высокого грузного мужчину, с виду лет тридцати двух. Он имел грубые черты лица, узкие чёрные глаза и крупный, слегка кривой нос.
– Доченька моя… единственная, кто поверил, что мой Касим вернётся. Все вы попросту считали меня деревенской сумасшедшей. А ведь он вернулся! Моя родная дочка, я обрела и снова потеряла…
Горькие слезы брызнули из глаз Мучи. Участливый горю Касим в знак поддержки похлопал мать по руке. Она достала смятый носовой платок из кармана и закрыла им заплаканное лицо.
Каждый из присутствующих на холме припас доброе слово о луноликой девушке, не знающей пощады для себя.
– Она вдохновила меня следить за своей внешностью… – тихо сказал Мексиканец, опустив глаза. – Стал бы я выряжаться в рубашку или цеплять злосчастную удушку на шею? Ни за что! Николь, будто первый лучик солнца, осветила нашу мрачную поляну.
Данко зашмыгал носом.
– Друзья навеки, Николь… Мы друзья навеки…
– Она говорила, что моё барбекю в пору подавать королям! – улыбнулся Щавель.
Алан Джекинс лицезрел за всем происходящим с водопада. Он сидел на скале, с которой ещё недавно безумные влюбленные, держась за руки, спрыгнули вниз. В его душе поселились снедающая пустота и мрак. Ему оказалось теперь, он окончательно потерял себя, загубил свою неистлевающую энергию. Он возвёл печальные глаза к небу, и горькая слеза, какая бывает во время чистосердечия, сорвалась с длинных ресниц и покатилась по щеке.