Те угрюмо переглянулись, почесали затылки:
— Плохо дело. У нас ведь совсем хороших собак нет, выродились, а взять неоткуда. Один Туман остался, да и он через год-два состарится. Ты уж не упусти момент в другой раз. Для такого дела Никодим разрешил тебе к нам в деревню прийти, когда ей сроки подойдут. Дорогу мы тебе укажем.
Янис от счастья хотел сознаться, что знает дорогу, есть карта, но в последний момент промолчал. Пусть думают, что не знает. Своеобразный шаг старообрядцев навстречу был явным уважением к нему. Теперь, если случится беда и потребуется помощь, он может смело прийти к ним: сами позвали! А там, глядишь, найдется повод для более частых встреч. Какими бы ни были староверы скрытными и нелюдимыми, без них ему теперь прожить было тяжело. Но и в этот раз дальше разрешения дело не сдвинулось, Дмитрий и Андрей оставались такими же холодными. Янис был человек с ветру, и этим все сказано. Они не звали его к себе в гости, таежные люди жили своей, обособленной жизнью, где нет места инакомыслящим. Недолго пообщавшись, братья уехали назад, не приняли предложения остаться на ночлег или отведать мирской пищи. У каждого свои дороги. Встретиться договорились, как всегда, после Троицы, на будущий год.
К своему удивлению, Янис смирился с тем, что проведет предстоящую зиму в одиночестве, не как в прошлые годы. У него накопилось много работы, за которой не хватало времени на раздумья. В записях в дневнике уже не прослеживались боль, тоска и обида на произошедшее и происходившее. Иногда записывая наиболее важные события, не плакал, как прежде. Просто верил, что рано или поздно все будет хорошо. В строчках больше просматривалась радость успеха, чем разочарование за бесполезно прожитое в тайге время. Строил планы на будущее: «Выгнал пуд меда! Теперь у меня есть сладкое. В свободное время делаю новый улей. На будущий год хочу разделить семью. Сентябрь 20, года 1940».
Четвертая зима была обычной: обильные снегопады, трескучие морозы, короткий световой день. Как и прежде Янис ходил на охоту, откидывал снег, топил печь, готовил еду, обрабатывал добытую пушнину. Воспоминания о родных и близких, тоска по любимой девушке уже были не такими острыми. Инга снилась ему, но уже не так часто. Он чувствовал на губах вкус ее губ, трогал руками гибкий стан, хрупкие плечики, вдыхал свежий запах волос и тела. Она что-то говорила, смеялась, звала к себе, но всякий раз ускользала.
Янис просыпался, подскакивал на нарах, готовый тут же встать на лыжи и бежать к ненаглядной подруге. Однако расстояние и причины охлаждали разум: нельзя. До каких пор должен длиться этот запрет, не знал. Все твердил себе: придет весна, растает снег, пойду в деревню, несмотря ни на что.
Пора глухариных свадеб подкралась незаметно. С первым дуновением теплого ветра облетела с веток деревьев комковатая кухта. Выделяя смолистый запах, закачались оттаявшие пихты и кедры. Под яркими лучами солнца просел снег. В первой проталине прорезался говорливый ручеек. Порхая тут и там, запищали мелкие пичуги. Распустив веерные хвосты, защелкали, зашипели, призывая самок, краснобровые глухари. Этой весной на огороде у Яниса собрались уже пять петухов.
С приходом весны прибавилось забот. Кроме промысловых, бытовых и прочих сельскохозяйственных работ, ему нужно было заниматься пчелами, а они отнимали много времени. Полосатые труженицы хорошо пережили зиму. Он понял это, когда вытаскивал улей из зимника. Негромкий, ровный, монотонный гул внутри пчелиного домика подсказывал, что пчелы живы и здоровы, ждут времени, когда их выпустят на волю.
Янис выставил рядом на пни два улья. Первый с пчелиной семьей и второй пустой. Теперь важно было не упустить момент, когда пчелы начнут роиться. Ожидая такой день, занимался огородом. Еще больше расширил площадь посевов. Посадил картошку, лук, морковь, из зерновых — пшеницу и немного овса. В случае благоприятного урожая надеялся есть белый хлеб без экономии.
За работой и заботой незаметно пролетело время. Когда разделил пчел, наступил июль, не успел на встречу со староверами. Не дождавшись его, они приехали сами. Почтительно поздоровавшись, присели на чурки возле избушки. Янис, пребывая в отличном настроении, радовался им как ребенок, без умолку рассказывал о себе. Они, с серыми, потемневшими лицами, явно не в настроении. Предчувствуя недоброе, хозяин спросил причину их поведения.
— Война… — сурово ответил Дмитрий, теребя бороду.
— Зачем война? Какая война? — не сразу понял Янис.
— Глаголят, с немцем.
— Откуда известно?
— Наши на Троицу в мир ходили, к своим.
— Так ведь была ж война с Германией.
— Опять завязалась. По новой.
Замолчали. Новость — что облава НКВД. Оглоушила. Будто сердце тисками сжала.
— По всей Россее мужиков собирают, кто годами вышел, — продолжил Дмитрий. — В деревне, где наши были, шум. Кто сам, добровольно уходит, других по бумажкам кличут.
— А как же вы? — спросил Янис.
— Что мы?
— Вы пойдете воевать?
— Нам не можно. В Писании сказано, что нельзя кровь другого человека проливать.
Нахохлились, как рябчики под дождем. Долго молчали.
— А ты? — прервал думы Андрей, обратившись к нему.
— Что я? — как от неожиданного удара грома вздрогнул Янис.
— Будешь выходить из тайги?
— Не знаю…
Братья внимательно, долго смотрели на него, но ничего не сказали. Заметно, что что-то хотели предложить или высказать, но не смели лезть в душу. Вероятно, решили поговорить позже.
— Одначесь, мы тут тебе соль, крупы привезли. Топор новый, что заказывал, медогонку, — поднимаясь с чурки, перечислил Дмитрий.
— Сейчас пушнину принесу, — в свою очередь ответил Янис, сходил в ледник, принес мешок со шкурками. — Вот! Что за сезон добыл.
Быстро разгрузив лошадей и привязав мешок, братья засобирались в обратный путь. Янис не стал их задерживать, знал, что те не останутся.
— Как собака в желании будет, обязательно приходи! — усаживаясь верхом на Сивку, наказал Дмитрий. — Будем ждать! — и, перекрестившись перед дорогой, попрощался. — Спаси Христос!
Уехали.
Когда они скрылись из вида, Янис начал прибирать груз, а у самого из головы не выходили тревожные мысли. Может, и правда выйти в деревню? Хватит скрываться, будь что будет! Всю жизнь не просидишь. Да и молодость уходит. Ведь ему уже двадцать один год. Может, простят. В худшем случае, отправят воевать. Однако внутренний, насмешливый голос, как налитый в голову расплавленный свинец, отрезвил: «Нет, парень! Не простят! Расстреляют».
От подобной мысли стало так плохо, что не устоял на ногах. Сел на чурку, обхватив руками голову. В висках стучали молотки: вот и все… Если раньше была хоть какая-то надежда, то теперь ее нет. Ему ничего не оставалось, как жить здесь неизвестно сколько. Возможно, до самой смерти.
Всю ночь до утра не спал. Метался по избушке: вскакивал на нарах, выбегал на улицу, стонал, как смертельно раненый зверь, просил помощи неизвестно у кого. Теперь не увидит мать и сестру никогда, не обнимет, не поцелует любимую девушку. Это был конец. Елка из-под нар скорбно смотрела на него. Понимала: случилось что-то непоправимое. Обыватели не знали, не могли предвидеть в самых страшных снах, что будет еще хуже.
Это случилось в середине июля, в самый разгар медосбора. Пользуясь прохладой раннего утра, Янис окучивал картошку. Обмотав плотной тряпкой голову от комаров и мошки, с закрытыми ушами, активно взбивая клепаной из старой лопаты тяпкой, не услышал за спиной крадущиеся шаги. Елка в тот момент лежала под елью, отмахивалась лапами от вездесущих кровососущих насекомых. Она также не почувствовала запах крадущегося зверя.
Когда сзади раздался негромкий стук дерева, Янис не обернулся, подумал, что ослышался. Хотелось как можно быстрее закончить работу и укрыться в избушке, где всепроникающие мошки были не так навязчивы. Удар повторился, теперь гораздо громче. Он обернулся и замер от неожиданности. Возле пня с пчелиной колодкой стоял большой черный медведь.
До него было около двадцати шагов. Нисколько не пугаясь присутствия человека, стоя на задних лапах, хозяин тайги пытался сорвать улей с пня. С первой попытки ему это не удалось. Напрягшись, таежный гигант применил силу. Опора затрещала. Пчелиный дом оказался в его объятиях. Считая мед своим, не выпуская улей из лап, ковыляя на задних лапах, лохматый вор проворно покосолапил в ближайшую чащу. Возмущенный наглостью, с тяпкой в руках Янис бросился отбирать пчел. Закричал на медведя:
— Брось, ворюга! Ну ты и наглец!
Тот огрызнулся в ответ, но добычу не выпустил.
Подскочив к зверю, замахнувшись, Янис огрел его по затылку тяпкой. Не ожидая такого поворота событий, тот выпустил улей, развернулся, ощерился клыками: больно! Янис ударил его второй раз. Попал по уху. Налетчик заревел, продолжая стоять, как боксер, защищаясь, замахал лапами. Третий удар пришелся по плечу. Это его разозлило. Ловко отбив тяпку мозолистой «ладонью», заложив на затылок уши, сипло выдыхая изо рта смрадом, медведь прыгнул на человека.
Все случилось так неожиданно, что Янис не понял, как оказался на земле под огромной тушей. Инстинктивно пытаясь защититься, вытянул левую руку. Резкая, парализующая боль пронзила тело от плеча. Хруст ломаемых костей. Брызнувшая фонтаном кровь. Клыкастая пасть готова сомкнуться на голове. Однако в последний момент медведь рявкнул, отпрянул назад. Спасительница Елка схватила его зубами за штаны, что есть силы, впилась клыками в ляжку. Обратившись к собаке, медведь освободил Яниса, повернулся спиной, подмял собаку под себя. Этого было достаточно, чтобы охотник выхватил револьвер и нажал на курок.
Янис стрелял быстро, точно, стараясь попасть в спину между лопаток. Резкие хлопки посылали пули в убойные места. Выстрел, второй, третий. Загребая под собой лапами, медведь рвал Елку. Четвертая пуля попала в позвоночник. Медведь осел, неловко завалился набок, повернул к нему голову с широко открытой пастью. Оставшиеся три пули полетели в рот.
Патроны кончились. Янис продолжал нажимать на курок. Щелкал до тех пор, пока не понял, что все кончено. Парализованный зверь, жадно хватая зубами воздух, загребая когтями траву, все еще пытался дотянуться до него. Постепенно ослаб, вытянулся во всю длину, откинул голову, затих. По спине пробежала судорожная, предсмертная дрожь. Из пасти вырвался последний утробный выдох. Медведь был мертв.
Разгоряченный схваткой, Янис подскочил, откинул револьвер в сторону, патроны заряжать некогда. Хотел схватить тяпку, ударить зверя по голове. Вдруг заметил, как странно болтается левая рука, будто веревка, из стороны в сторону. Подтянул к лицу ладонь, не слушается, завалилась плетью. Из-под рваного рукава увидел острую кость. Удивился, откуда она появилась? И только сейчас начал чувствовать подступающую боль. Вместе с ней из рваной раны ниже локтя закапала кровь. Схватил здоровой рукой за запястье, прижал к груди, не зная, что делать, стал озираться но сторонам.
За пнем, где стоял улей движение. Янис шагнул в сторону, увидел Елку. Судорожно перебирая передними лапами, она пыталась встать, подтягивая заднюю, обездвиженную часть тела. Из разорванной брюшины вывалились внутренности, волочатся по земле. Язык белый, глаза тусклые. Посмотрела на хозяина, как будто что-то хотела сказать, едва слышно затявкала. Он поспешил к ней, хотел помочь, но понял, что все бесполезно. Собака, вероятно, тоже предчувствуя свою близкую смерть, покорно опустила голову. Янис склонился над ней, быстро заговорил:
— Ах, ты моя… Сейчас я тебе помогу… Давай я тебя перенесу… Зашью…
Но та уже ничего не слышала. Качаясь из стороны в сторону, медленно легла на землю, со свистом глотая воздух, тяжело вздохнула и затихла. Забыв про руку, Янис пытался растормошить ее, гладил, звал, но все напрасно.
Как в страшном сне какое-то время смотрел то на собаку, то на медведя. Как такое могло произойти? За несколько минут все изменилось. Надежная подруга, разделявшая его одиночество и помогавшая в трудные минуты, лежит перед ним, разорванная когтями зверя. Он тоже ранен: сунул руку в пасть, а медведь ее перекусил.
Боль вернула к действительности. Парень сообразил, что надо перевязать рану, поспешил к избушке, нашел чистые тряпки. Кое-как одной рукой ремнем перетянул выше локтя мышцы, остановил кровь. С большим трудом сделал тугую повязку. Понимал, что раздроблены кости, их надо сложить, наложить дощечки, но все это сделать одному было невозможно. Также знал, что если постоянно держать руку перетянутой, она омертвеет. Ослабил ремень, тряпки тут же стали красными. Нет, так его надолго не хватит. Кровь выбежит, он умрет, и никто не поможет. Опять стянул ремень. Что делать? Надо как можно быстрее бежать к людям. Куда? К староверам. Если успеет.
Бросил все, даже не закрыл дверь в избушке, побежал по знакомой тропинке. Дорогу до переправы знает хорошо, но в деревне старообрядцев не был ни разу. До нее не так далеко, стоит только переплыть реку. Но как это сделать с одной рукой? Лучше об этом не думать. Было бы хорошо, если б там, на лодке, были Дмитрий и Андрей.
Каждый шаг отдавался резкой болью в руке. Долго бежать не получалось, пришлось перейти на быстрый шаг. Старался идти как можно мягче, ступая с пятки на носок. Мешали упавшие деревья и кустарники. Сначала перепрыгивал через препятствия, прорывался напрямую, но рана от прикосновений посторонних предметов заставила искать обходы. Это значительно задерживало передвижение.
Все же Янис продолжал идти по знакомой тропе, старался нигде не останавливаться, знал, что любая задержка недопустима. На ходу иногда слегка ослаблял ремень, чувствовал кровоток в онемевшей ладони. Пробовал шевелить пальцами. Конечность подчинялась сигналам, но каждое движение вызывало колики, от которых темнело в глазах. Вероятно, медведь перекусил не только кости, но и сухожилия.
Наконец-то вышел к устью Безымянки. Осмотрелся по сторонам. На Рыбной реке никого. Спустился к воде, хотел напиться. Отпустил сломанную руку, присел, правой ладонью несколько раз зачерпнул свежей воды, утолил жажду. Вроде хорошо, свежо, но внутри налилась непонятная тяжесть. Понял, что не стоит пить. Захотелось присесть под дерево, набраться сил. Все же пересилил себя, понял, если сядет, подняться будет тяжело. Отдыхать не стал, пошел дальше. Глядя на реку, с сожалением подумал: «Эх, плот бы сейчас. До переправы вниз по течению добрался бы быстрее, — и тут же осекся: — Какой плот с одной рукой? Им надо управлять. Вряд ли смогу…»
Впереди знакомая излучина, небольшой прижим. Чтобы его пройти, надо подняться на небольшую, около десяти метров, скалку. Раньше никогда ее не замечал, преодолевал одним рывком. Сейчас вдруг удивился, насколько она высока. Спустившись вниз, почувствовал странное ощущение в ногах, они мелко подрагивали, как после дальнего перехода, неприятно гудели, ослабели. Началась отдышка. Пришлось ненадолго остановиться, набраться сил.
За первым поворотом показался второй, за ним третий. Останавливаться приходилось все чаще. Сначала через каждые тысячу шагов, потом счет сократился до восьмисот. Догадался привязать руку к телу. Снял рубаху, связал рукава, перекинул через шею, кое-как положил в нее опухшую конечность. Правая рука теперь была свободна. На речной косе нашел палку, взял для посоха. Идти стало легче.
А вот, наконец-то, знакомый перекат. До места, где Дмитрий и Андрей рыбачат, еще шагать и шагать, но расстояние можно сократить. На противоположной стороне реки между горок невысокий перевал. Если по нему подняться, то дорога до староверческой деревни намного короче. Он здесь никогда не ходил, хотя много раз смотрел по карте, как быстрее добраться до поселения. Для этого надо переплыть на другой берег.
С места, где Янис находился, течение было быстрым а вода глубокой. Между берегами чуть больше ста метров. Ниже находилась глубокая яма, в которой не видно дна. Затем вода разливалась в мелкий слив, который играл по камням, рвал струи на части. Еще ниже, справа от берега, в реку врезалась длинная, галечная коса, за ней еще одна яма с водоворотом и прибоем, ударявшим в скалу. Чтобы переправа прошла удачно, надо попасть на косу.