Папочка!
Потом случилось самое страшное. Помпа сгорела!!! Пётр сказал: «Отвезу её в электрическую мастерскую на ремонт». Там всё проверили. Но Пётр сказал, что ему сказали, что одну детальку надо не чинить, а ставить совершенно новую. Иначе всё равно не будет на нашей скважине работать. А её нигде нету! Пётр уже два раза ездил на мотоцикле в город, и в городе нету, Папочка! Деталька называется «крылатка» или «крольчатка», к насосу «Днепр», стоимость 85 р. (рублей), это я всё запомнила. Умоляю тебя, папочка! Купи её в Москве в магазине, где продают насосы и разные электрические вещи. И пришли сюда авиамолнией! Умоляю!!
Я ничего Петру не сказала, чтобы сделать СЮРПРИЗ. Потому что он очень, очень убивается, потому что даже Галка его ругает, что всё равно ничего не выйдет, только деньги зря выбросил. А Пётр говорит: «Нет, выйдет». Конечно, он прав, правда, папочка и мамочка? Поэтому, пожалуйста, очень'прошу — скорее вышлите!
Ваша дочь Юлия Майорова.
У нас началась ЗАСУХА. Когда вы приедете в отпуск? Папочка, шли бандероль на моё собственное имя».
От Юлькиного отца — Юльке.
«Милая моя Юля!
Мы уже очень о тебе беспокоились и наконец-то получили сразу два твоих письма. Надеемся, что корова Дочка уже ходит в стадо и всё в порядке. Теперь о втором письме. Доченька, ты так сумбурно описала мне всю вашу «трагедию» с электронасосом, что я с трудом в ней разобрался. А разобравшись, отправился по магазинам и, кажется, всё-таки нашёл то, что нужно. Правда, пришлось даже твою «схему» показать специалисту-консультанту. Одновременно высылаю авиабандеролью то, что ты просила. Только это называется не «крольчатка», а «крыльчатка». Если ты не напутала в марке насоса, должна подойти. А вот в цене ты, безусловно, напутала: цена, разумеется, не восемьдесят пять рублей, а копейки.
Доченька! Мама очень о тебе беспокоится. Ты должна написать нам не только про такие ЧП, как болезнь Дочки или аварии с помпой. Прошу тебя, напиши подробно о своём житье-бытье. И не откладывая. Возможно, я получу отпуск в конце месяца, тогда мы с мамой сразу к вам приедем. А пока что ждём обстоятельного отчёта. Целую тебя. Всем передавай привет.
Твой отец».
От Юльки — родителям.
«Золотые мои мама и папа!
Вот теперь я могу уже написать вам всё про наше житьё-бытьё. Папочка, целую тебя миллион раз! Сто миллионов раз!! Мы были просто в отчаянии. И вдруг... Папочка и мамочка, у нас почта по понедельникам не ходит. Но я так волновалась, что сбегала к главной почтарше; у неё есть дочка, она работала с нашей Галей на винограднике, я их всех учила танцевать твист. Я попросила Верку: если придёт бандероль на моё имя, ты попроси маму не приносить её к нам, только скажи мне, я сама сбегаю. И вот Верка прибегает даже в понедельник и говорит: «Юля, тебе из Москвы бандеролька вечером пришла!» Мы побежали к её маме, стали просить, и она для МЕНЯ открыла почту. Написала на бланке «личность известная» и выдала. Представляете? У меня сердце чуть не выскочило! Я принесла эту коробку, а в ней ваша посылочка с «кр». Ну, я Петру за обедом ничего не стала говорить, а вечером тихонько подхожу и показываю. Он как обрадуется! Уже было темно, но мы взяли фонарь «летучая мышь» и пошли в сарай с Галей и Шуркой. Там Пётр стал всё проверять и смотреть, а на другой день рано-рано, весь дом ещё спал, мы с Петром поехали на мотоцикле к нему на водохранилище. Помпочка лежала в электромастерской. Там ещё никого не было. Но Пётр велел разбудить самого главного монтёра, и они при мне всё налаживали, ставили на место. И Пётр сказал: «Юля, я ТЕБЕ очень благодарен!!! И твоему папе!! Вода для нас—ДРАГОЦЕННОСТЬ». Обратно повезла помпу я, Пётр нас только до автобуса довёз и посадил. Потому что он боялся, вдруг его днём как-нибудь отпустят, лучше пускай ОНА будет ждать дома (это я уговорила!). ОНА довольно тяжёлая, мы завернули ЕЁ в мешок. Но Галя как раз ехала на том автобусе последний раз с виноградника — их практика наконец кончилась,— и мы вместе дотащили ЕЁ домой. Спрятали под мою кровать (как раньше). А потом к вечеру приехал Пётр. Мамочка и папочка! Что было!!
Сначала мы помпу отнесли к скважине. И установили. Втроём. Шурке Пётр велел караулить на огороде и кричать, когда польётся вода. Мамочка и папочка! Тётя Дуся, дядя Федя и баба Катя очень убивались, что в огороде всё погорит, потому что воды нема. Разве с кринички натаскаешься? А мы все стоим, как на параде. Пётр сказал: «Юля, включай!» Я щёлкнула. Даже опомниться не успели, помпочка как завоет, только не по-страшному, а по-здоровому. И Шурец орёт как сумасшедший: «Пошла! Пошла»...
Больше не могу писать, Галя зовёт. Вдруг опять что-нибудь с помпой случилось? Завтра допишу.
Юля».
Юлька не дописала письма и завтра. Послала его так, как есть.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Запылённый голубой автобус остановился у развилки шоссе и виноградного столбика с надписью: «Изюмовка».
Автобус был не местный, а рейсовый, линялые занавески порхали в окнах. Из двери вышли две пассажирки, явные курортницы: одна толстая, с красным зонтиком, в платье с громадными оранжевыми цветами; вторая худущая, седоволосая, в сарафане-раз-махайке и широкополой шляпе с кисточками. У толстухи висела на руке сумка-саквояж, у худущей ничего не висело.
Народу на остановке не было. Солнце щедро поливало жаром. Против шоссе, у длинного белого строения без окон, играли в городки ребятишки. Какие это были городки! Просто чурбаки с кривыми палками... Однако ребята играли азартно, со смаком, стреляли чурбаками звонко, даже на шоссе отдавалось.
Пассажирки, переждав несущиеся грузовики, пересекли шоссе, и толстуха спросила мальчонку, целящегося биткой в «бабушку в окошке»:
— Ты, случайно, не знаешь, где в вашей деревне находится дом Лукояненко или Луконенко?
— Лукьяненко? Это которых? — Битка звонко выбила «бабку».— Тётки Марьи? Хромого Николая?
— У которых живёт московская девочка. Лет тринадцати.
— А-а, Помпа!
— Что? — не поняла толстуха.
— Вам Помпу?
— Какую помпу? Девочку зовут Юля!
— Ступайте огородами, сельмаг пройдёте, ихний дом с антенной. Шуре-ец! — завопил мальчонка.— Твою спрашивают!
— Помпу,—подтвердил второй игрок, целясь биткой.
За стеной, где падала косая тень, на земле лежал, оказывается, ещё игрок. Он вскочил, подбежал, уставился на толстуху.
— Вы из Москвы, что ль, тоже? Здравствуйте.
— Здравствуй, дружок. Из Москвы, что ль,— ответила худая приезжая, с интересом изучая спалённое солнцем лицо Шурца.
— Витька, Солома, за мной! — распорядился тот.
Городки были брошены к стене. Трое поводырей
двинулись было к дороге, что вилась среди огородов с побуревшей картошкой и высоченным цветущим луком, но Шурец крикнул:
— Обождите маленько! — вернулся к белому строению, проворно влез на лестницу под крышу и заорал: — Г алина!
Дверь белого строения распахнулась. Появилась тоненькая смуглая девочка. Обеими руками она обнимала большую охапку зелёных веток и выглядывала из них, как из кустарника.
— Чего шумишь?
— Юльку-Помпу гражданки шукают.
— Ну и веди. У меня черви проснулись голодные!
Дверь захлопнулась.
— Любопытно,— сказала худая приезжая, когда все зашагали под нестерпимым солнцем дальше. — Черви проснулись, да ещё голодные. А почему вы так странно зовёте свою родственницу — Помпа?
Мальчишки переглянулись и захихикали. Толстуха дышала шумно, зонтик над её головой раскачивался, как воздушный шар.
— Нет. Мне здесь не нравится абсолютно,— сказала она, утирая платком мокрый лоб и губы с расползшейся помадой.— Самая обычная деревня. Далеко от моря. Вряд ли имеется комфорт. Ни курортников, да и вообще людей не видно...
Перед ними лежала пустая, тихая деревенская улица. Зной иссушил её. Ни одно деревце не шевелило сонной листвой, ни акации, ни тополя у оград и ослепительно белых или голубых от синьки домов. Ни одного жителя не было даже вдали, лишь жёлтое облако таяло за проехавшей машиной, да куры купались в пыли, да у водопроводной колонки с недовольным писком бродили в поисках лужи встревоженные утки.
— А мне как раз нравится. Люблю тишину и покой,— сказала худущая.— Сиреневые горы на горизонте очень колоритны. И эти белые мазанки с красными крышами... Так вы мне не ответили: почему же зовёте девочку Помпой?
Мальчишки опять захихикали.
— Во наша хата! — сказал Шурец, ткнув пальцем на дом с палисадником, над которым, словно тушью по синему небу выведенная, торчала высоченная антенна.
— Ах, значит, это твой дом! — обрадовалась толстуха.— А твои родители, надеюсь, дома? О, на работе? Даже в воскресенье? Но правда, что у вас есть прекрасные свободные комнаты? И что держите свою корову, поросят? И машина есть, чтобы возить жильцов к морю?
Шурец посмотрел на толстуху с удивлением, брыкнул ногой и помчался к воротам. Товарищи его поотстали.
— Дали маху, кажется,— сказала толстуха, бурно дыша.— Я всю жизнь слишком доверчива...
А худущая повторила:
— Нет, по-моему, совсем неплохо.
«Гражданки» проследовали к воротам, вошли в калитку. За оградой был дом как дом. Приземистый, с низкими окнами, с небольшой выбеленной терраской. И сад как сад. Вишни торчат строем, ягоды уже наливаются краснотой. Низкорослые кривые яблоньки, побелённые снизу... Груши свесили помертвелые листья. Под деревьями густо засажено картошкой. Кучи песка, торфа, заботливо покрытого соломой навоза... Дорожка усыпана щебнем, хрустит под ногами. А бани никакой не видно. И душа, и колодца... Не говоря о гараже. Дали маху, словом! Цветочки жалкие под окнами — ноготки, цинии. Розы, правда, есть, так себе, жёлтенькие... Промахнулись!..
* * *
Ещё задолго до того, как из скважины с помощью многострадальной помпы забила наконец долгожданная вода, соседские ребятишки окрестили Юльку Помпой. И за дело.
Во-первых, Юлька с горделивым хвастовством разнесла по соседям:
— У нас на усадьбе скоро заработает собственная помпа, будет качать воду из собственной скважины.
Во-вторых, не замедлила сообщить, что это именно она отправила в столицу «на консультацию» схему установки помпы для высылки очень важной детали, без которой помпа — ничто.
В-третьих, разгласила, что только ей, Юльке, доверит Пётр включать и выключать помпу, следить, чтобы не перегрелась,— словом, руководить поливкой.
Короче, Юлька так распетушилась, так много и с таким чувством превосходства рассказывала встреч-ным-поперечным о себе и о помпе, что соседские ребята и окрестили её так. А давно известно, меткие прозвища прилипают прочно.
Пётр почти безвыходно помогал исправлять аварию на водохранилище; тётя Дуся с утра до ночи, даже в воскресенье, опыляла виноградники; дядя Федя с бригадой трактористов тоже с утра до ночи вспахивал каменистую землю под новые виноградники; Галюшку в числе школьников-активистов «бросили» на шелкопряда... Самой работоспособной на усадьбе Лукьяненок оставалась Юлька. Старенькая баба Катя и малолетний Шурец разве шли в счёт?
На следующее утро после запуска помпы Пётр сказал:
— Сестрёнка! На тебя одну надежда. Сегодня будешь наш огород поливать. А уж дальше... Справишься? Вот тебе часы.— Он надел на Юлькину руку свои, большие, с широким ремнём.— Время засекай. Перцы нехай по колено в боде плавают, под каждый рядок минут десять лей. Под огурцы тоже. Шурца на помощь, гоняй его без жалости. Словом, действуй пока у нас на усадьбе самостоятельно. Кстати и помпу проверим! Но попусту воду не трать, она на вес золота...
Тётя Дуся, дядя Федя, Галка, Пётр скоро разо-
шлись по делам. И Юлька оказалась в первый же день полновластной владычицей воды.
Попусту воду не тратить? Да она и не будет попусту! Готова весь огород, весь сад залить, лишь бы отличиться... >
— Юлька! К тебе из Москвы приехали!..
— Из Москвы? Ко мне?
— Ага. Две.
— Не ври, пожалуйста.
— Я не вру! Тётки. Одна — во. Другая — как цапля.
Шурец, держи шланг. Где они?
— Возле кучи навозной.
— Под перчики надо ещё семь с половиной минут, я время засекла. Дам знак — переложишь под помидоры.
— Дай часы — переложу!
— Анчибола, выполняй!
— Есть выполнять. Помпа аме...
— Сам дурак.
Юлька развернулась, хотела влепить ему затрещину, но юркий Шурец вильнул за яблоню. Вот, явились-таки!.. Принесла нелёгкая, да ещё в такой день. Дура, дура, наболтала тогда на пляже...
Всё же не спеша, стараясь побороть волнение, Юлька пошла к дому. Кошмар, на что похожа! Сарафан вымок, «редькин хвост» болтается на тесёмке, ленты растеряла, на босоножках по сто кило глины, руки — страшно смотреть.
Однако встретила она москвичек с отменным достоинством:
— Здравствуйте, Очень рада. Извините меня, я в таком виде... Поливкой огорода и сада руковожу— понимаете? Садитесь, пожалуйста! (Хотя, кроме навозной кучи, вблизи ничего не было.) — И обернувшись:— Баба Катя, будьте так любезны, дайте ряженки или молока. Ко мне из Москвы гости!
Услыхала баба Катя просьбу, нет ли — неизвестно. Юлька провела под малый орех толстуху с приятельницей. (Вовсе та была не приятельницей! Просто случайно поселились в городе у моря под одной крышей, где в комнатушках и коридорчиках было битком набито курортников.) Под орехом стоял стол с выгоревшей добела клеёнкой и две врытые в землю скамейки.
— И здесь недурно! Недурственно,— как бы про себя заметила худая гостья.— Какой необыкновенной мощи ствол! — Она с восхищением погладила его.
— У нас ещё больше орех есть. Там, внизу! — Юлька помахала рукой.
Толстуха лишь отдувалась, работая платком.
— Холодного бы... выпить... неплохо...— пропыхтела она.
— Сейчас принесу! Ив ю плиз — одну минутку... (Хоть предлог нашёлся увильнуть, привести себя в порядок!)
Пошептавшись в доме с бабой Катей, Юлька отправила старушку под орех с кринкой и стаканами, сама бросилась переодеваться. Вернулась она уже в бриджах, в кофточке, с причёсанным «хвостом». Села на скамейку в непринуждённой позе, нога на ногу. Гостьи с удовольствием пили молоко.
— Чудесно,— сказала худая.— Точно в другой климат из жары попали! Такая прохлада! Тень и пятна, пятна света... А что это у вас гудит?
— Помпа,— любезно пояснила Юлька.— Работает.
— О, помпа? Как же она работает?
— Нормально. Одно ведро наливается за пятнадцать секунд. Следовательно, двадцать вёдер составит триста секунд, делим на шестьдесят, получается пять ми... Ах, извините! Я же засекла время... Александр!— завопила Юлька, вскакивая.— Перекладывай, пора!..
— Переложил давно-о! — донеслось из глубины сада.
Шурец, разумеется, бессовестно врал: в эту самую минуту, прижав пальцем струю, он окатывал себя прохладными брызгами, повизгивая от удовольствия.
— Занятно,— улыбнулась худая москвичка.— Это кто же там, твой помощник?
— Да. Но разве он...
— А можно пройтись по саду? И посмотреть вашу помпу?
— Ив ю плиз...
Знают ли приезжие гостьи по-английски?
Худая усмехнулась. Толстуха проговорила:
— Я лучше здесь в тени посижу,— и налила второй стакан молока.
Юлька повела любопытную гостью по усадьбе вниз. Дорогой вздыхала, как это нередко делала дома, в Москве, мама:
— Ах, столько забот! Вся усадьба — на мне. В смысле поливки. Усадьба — двадцать две сотки. Сотка — ноль-ноль одна сотая гектара. Гектар — сто на сто метров...
— И всё ты одна? Успеваешь?
Юлька скромно потупилась, но вдруг сделала страшные глаза:
— Шурка! Опять купался? Морока мне с тобой!..