— Где акты на испытания кубиков?
Хотелось сказать, что, когда он был прорабом, никогда вовремя не давал кубиков.
Но Остап смолчал, посоветовал обратиться непосредственно к мастеру.
Однако Пентецкий не унимался. Размахивал руками и выкрикивал:
— Запрещаю бетонировать! Не разрешу, пока кубики не предъявите. Можете на меня директору жаловаться.
Белошапка спокойно ответил:
— Не надо шуметь — кубики есть, испытаны. Акт я сам подписывал. Идите к мастерам.
Пентецкий недоверчиво посмотрел на прораба, вспомнив, наверно, что у него вечно недоставало этих кубиков, а проклятые акты всегда терялись.
Но тяжелее всего было на душе у Остапа оттого, что вот уже несколько дней он не видел Зою. Старался не думать о ней, но ничего не получалось, как встретит главного инженера, так и вспоминает Зою...
Бетон привезли почти перед окончанием смены. Рабочие собирались уже уходить домой.
— Друзья, затвердеет же, пропадет бетон! Каждый по десятку лопат кинет — и конец!
Остап взял лопату. Рядом встала учетчица Марина. Стройная, красивая, губы, даже на работе, всегда подкрашены.
— Не возражаешь, прораб?
— Нет, отчего ж?
Все дружно принялись за работу.
— Когда Марина с нами — дело пойдет.
— Иди к нам в бригаду!
— Все твоими женихами будем!
Марина не из тех, кто смутится:
— Мне всех не нужно. Одного, но стоящего.
— Так выбирай.
— А я уже выбрала!..
Кого имела в виду, никто не знал.
Подошел секретарь партийной организации. Лицо серое, худое. Давала себя знать болезнь.
— Пришли помогать? — первой нашлась Марина.
— Конечно! С молодыми и я молодею, — в тон ей ответил Боровик.
— Михаил Петрович, вам нельзя, — запротестовал Остап.
— Ничего, ничего. Я немножко...
Глава восьмая
Руководители месткома спохватились: лето проходит, а еще ни одного коллективного мероприятия не провели. Что станут говорить о них, когда придется отчитываться. Решили организовать вылазку на природу. Всякое массовое мероприятие начинается с объявлений. Их развесили на самых видных местах, повторили несколько раз по радио. Записалось человек пятьдесят. Определяя место для прогулки, сошлись на том, что лучше всего — Зеленый остров.
В субботний день Днепр во всех направлениях бороздят моторные лодки, катера, пароходы... Отдыхающие, спасаясь от жары, надеясь найти тишину, спокойствие, устремляются на берега Славутича.
Но... пустые мечты. Цивилизация заполонила все: лодки мчатся по Днепру друг за другом, натужно воя моторами. Сизый бензиновый дым стелется над рекой.
Нет покоя и на воде. Но все же здесь лучше, чем на улицах города.
На Зеленом острове шумно, весело. Отдыхать сюда приехали не только рабочие с карьера, но и с других предприятий Днепровска. Остров большой, для всех места хватит.
Файбисович привез вдоволь рыбы для коллективной ухи. Какой же пикник на Днепре, если ухи не попробуешь!
Ответственную роль шеф-повара принял на себя Михаил Андреевич Драч.
Григоренко взялся чистить колючих окуней. Женщины отказались от этого занятия: знали, что придется потом смазывать руки зеленкой — ведь обязательно наколешься.
К Григоренко подсела Люба:
— Я помогу вам, ладно?
— Буду рад, — улыбнулся он.
— Вы будете чистить, я — резать, хорошо?
Григоренко с удивлением, словно впервые увидел, посмотрел на своего секретаря — сегодня она была просто очаровательна. Кокетливый фасон платья подчеркивал ее стройную фигуру. А какие у Любы красивые и ловкие руки. И смеется она по-особенному — мелодично, звонко.
— О, здесь собралась веселая компания, — подошла Оксана Васильевна, — может, и меня примете?
— Пожалуйста, вот вам нож, — сухо ответила Люба.
— Ой нет. Я не люблю резать рыбу. Мне все время кажется, что ей больно. Лучше режьте уж вы, — Оксана Васильевна с явной неприязнью взглянула на Любу. Потом улыбнулась Григоренко: — Может, поплаваем?
— Не могу. Уху нужно готовить. Вы поплавайте сами, а я потом.
Сергей Сергеевич поднял глаза на Оксану Васильевну, и сердце его радостно затрепетало. Поистине лучше Оксаны никого не сыскать. Только ей осторожнее следует быть. Незачем на людях подходить. Но, видимо, она хочет почувствовать свою власть над ним.
Люба с грустью посмотрела на Григоренко и подумала — чем же она хуже этой Оксаны Васильевны?..
— Все, Люба. Теперь и мы имеем право на отдых.— С этими словами Сергей Сергеевич разбежался и бросился в прозрачную глубину Днепра.
«Так и есть — к ней сейчас поплывет», — с обидой подумала Люба. И правда — Григоренко направился к Оксане Васильевне...
Белошапка лежал на песке с закрытыми глазами. Жаркие лучи солнца нежно ласкали тело, а легкое дуновение ветерка приятно освежало.
— Остап, можно возле тебя? — внезапно послышался голос Зои.
— Как хочешь. Места всем хватит, — не глядя на нее, буркнул он в ответ.
— Почему ты так... — присела на песок Зоя. — Даже смотреть на меня не хочешь.
— Было время — насмотрелся, — холодно произнес Остап. Однако открыл глаза и взглянул на Зою. Она наклонилась к нему, в глазах блестели слезы.
— Остап, Остап... что со мной делается? Скажи, как мне дальше жить? Скажи, Остап. Ведь я поехала сюда, чтобы хоть немного побыть с тобой, а ты...
— Тебе не кажется, что твои вопросы немного запоздали? ..
— Понимаю, но...
— Ну вот и договорились.
Остап встал и направился к воде. С разгона нырнул и поплыл под водой. Вынырнул далеко от берега. И вдруг увидел, что он не один — рядом плыла Марина.
— Ой, и здорово ты ныряешь, Остап! — прокричала Марина и ухватила его за шею.
Остап засмеялся. Он и не думал освобождаться, пускай видят! Пускай и Зоя видит! Ему-то что!...
Поплыли по течению.
Потом, накупавшись вволю, повернули к небольшому островку.
Зоя сидела одиноко на берегу, поджав колени и положив на них подбородок. Она неотрывно смотрела в ту сторону, где виднелись над водой головы Остапа и Марины.
Возле нее опустился Комашко.
— Что это ты, женушка, загрустила?
Зоя не шелохнулась, даже головы не подняла.
— Я, кажется, к тебе обращаюсь? — в голосе Комашко зазвучал гнев.
— Отстань! Надоел!
Арнольд Иванович впервые услышал от жены такие слова.
— Мне кажется, что с Остапом ты разговаривала куда вежливее. Я, между прочим, кое-что уже знаю...
— Ну и молодец. Рада за тебя.
— Знаю, что были влюблены...
— Самохвал просветил?
— Хотя бы и так.
— А ты поинтересуйся у него, сколько раз он сам приставал ко мне со своей любовью. Не говорил тебе об этом? Вот как раз он идет. Позови и спроси. Ну?..
Комашко, конечно, и не подумал звать Самохвала. Он понял, с женой происходит что-то неладное. А то, что ему стало известно, стоит, пожалуй, попридержать — пригодится в дальнейшем...
— Ну хорошо, хорошо. Пошли есть уху, — примирительно произнес он, потянув Зою за руку.
Вскоре все собрались около двух котлов. Пили вино, пиво, с удовольствием хлебали горячую уху и похваливали поваров. Правда или нет, что Драч был раньше шеф-поваром, никто не знает, но уху сварил он отменную. Многие такую никогда и не пробовали.
— Что-то Остапа долго нет, — ни с того ни с сего сказал вдруг громко Самохвал.
— Ну, если его Марина из реки выловила, то ему не до ухи, — проговорил кто-то в ответ.
Все дружно засмеялись. Зоя отодвинула миску и быстро ушла.
...Этот маленький островок показывается из воды только в субботу и воскресенье, когда гидроэлектростанция работает не на полную мощность и вода ниже плотины спадает.
Остап и Марина уединились на этом островке. Лежат, прислушиваются, как солнце смахивает с их спин капли днепровской воды.
Неожиданно Марина придвинулась ближе к Остапу, обняла его, положила голову на плечо.
— Остап!..
— Что?
— Полюби меня, Остап. По-настоящему полюби!
Белошапка удивленно поднял голову и грустно усмехнулся:
— Разве об этом договориться можно?
— А почему бы и нет?.. Ты полюби... Поймешь, какая я!.. Поймешь мою любовь!..
— К чему эти разговоры...
— Ты мне очень нравишься, Остап. Очень! Я на самом деле голову теряю, когда думаю о тебе...
— Ну, не только обо мне?
— Знаю, знаю, что вы там про меня говорите. Все такие, все так думают, но каждый пристает, отбою нет,— в голосе Марины зазвучала горькая обида.
— Все?
— А разве нет?
— Ну и хорошо. Прошу, сними руку с плеча, и так жарко...
Марина отодвинулась и вдруг заплакала.
Теперь растерялся Остап. Он не переносил, когда кто-нибудь плакал. Особенно когда плакал ребенок или женщина.
— Что ты? Прости, если что не так. И перестань хныкать. Ну, перестань...
Марина еще несколько раз всхлипнула и утихла.
Некоторое время молчали. Потом Марина повернула к Остапу голову и еле слышно с надрывом в голосе заговорила:
— Знаешь, с чего все началось?.. Полюбила я еще в десятом классе... Каким чудесным он мне казался. Мечтатель, собирался всю жизнь путешествовать по свету. Как сейчас помню, после выпускного вечера вышли мы на луг, а перед нами — даль необъятная. Тогда мы и дали друг другу клятву — никогда не разлучаться... После этой клятвы все лето мы были вместе. Потом он уехал в институт, а я не прошла по конкурсу... Через три года он вернулся, но... с женой. Вот тогда я и решила, что моя жизнь кончилась. И... на свете начала жить другая Марина — мстительная, ненасытная... Она влюбляла в себя парня, гуляла с ним некоторое время, потом бросала. Слезы, обида, горе — а ей только этого и надо... А настоящая Марина затаилась, ушла куда-то далеко в себя и все ждала, что появится тот, кто разбудит ее, вернет к настоящей жизни. И тогда забудется навсегда этот страшный сон...
Марина замолчала, посмотрела печальными глазами на Остапа, затем медленно поднялась и вошла в воду. Не оборачиваясь сказала:
— Мне казалось, что разбудишь меня ты...
Она шла и шла, пока подбородок не коснулся воды. Тогда крикнула:
— Поплыли к своим, Остап!
...Когда они подошли к костру, там звучал смех, кое-кто пытался запевать.
— Ага-а-а, прибыли!..
— Привет!.. Эй, кто там, выдайте Марине и Остапу по две миски! Сейчас у них волчий аппетит!
— Угадали! Рыбки по этому случаю побольше положите! — засмеялась Марина.
Она казалась веселой и беспечной, и трудно было поверить, что всего каких-то полчаса назад эта девушка плакала горькими слезами.
К ним подошла Зоя, но Остап даже не взглянул на нее. Он с аппетитом ел уху, пил пиво, весело переговаривался с Мариной.
Григоренко читал приказ о выговоре, объявленном ему главком за самовольное использование средств на строительство мойки, и недоумевал. «Переборщили! В «Положении о социалистическом предприятии» сказано, что директор имеет право решать такие вопросы сам, без согласования с главком. Другое дело, если с мойкой ничего не выйдет...» Да, теперь ему стало понятно, зачем приезжал к ним Соловушкин.
Не успел Григоренко дочитать приказ до конца, как в кабинет без стука ворвался коренастый парень в синей спецовке, а следом за ним — растерянная Люба.
Парень, очевидно, всю дорогу бежал, потому что никак не мог отдышаться.
— Вот... ложка!.. Читайте! — еле переводя дух, выпалил он.
Сергей Сергеевич взял ложку и... не поверил своим глазам — на ней было нацарапано: «Григоренко Сергей».
На другой стороне: «Нас выдал Ка...» Кто этот «Ка...» — неизвестно, так как последние буквы совсем исчезли, металл окислился.
— Откуда у вас эта ложка?
— Я бульдозерист. Может, слыхали — Иван Середа. Снимал песок там, где должна пройти новая дорога... Вдруг вижу — скелет человека. Сначала один, потом второй. Стал вокруг смотреть — нашел вот эту ложку и еще книгу. Книга вся истлела. Но название разобрал. Это — «Как закалялась сталь».
Сергей Сергеевич не мог оторвать взгляда от ложки. «Григоренко Сергей». Так это же его отец... И ложка, конечно, его, отцова... Отцова!
— Больше ничего не нашли?
— Нашли. С другими рабочими мы раскопали могилу. Судя по остаткам обуви, это были мужчина и женщина. .. может, девушка.
Люба заметила, как побледнел Сергей Сергеевич.
— Отец и сестренка... — прошептал он и выбежал из кабинета.
Едва передвигая словно свинцом налитые ноги, возвращался Григоренко с того места, где нашли останки его родных. Сомнений в том, что это отец и сестра, не было: мать опознала остатки обуви... Следователь и судебно-медицинский эксперт, вызванные из города, также подтвердили, хотя и прошло с тех пор много времени: да, это они...
— Я все думаю о надписи на ложке. «Нас выдал Ка...» Кто бы это мог быть? Что ты можешь посоветовать? — спросил Григоренко Боровика, который шел рядом с ним.
— Ничего не могу посоветовать. Но разыскать предателя нужно, если он еще жив. Сообщим о находке кому следует.
Григоренко протянул руку Боровику. Ему хотелось поскорее остаться одному.
Сергей Сергеевич вспомнил тот вечер, когда ушли из дома отец и сестра... и не вернулись. Ждали их весь следующий день, но так и не дождались. А ночью пришел незнакомый человек и сказал матери, чтобы они немедленно покинули город. Мать плакала, допытывалась, умоляла сказать, где муж и дочка, но человек, потупив голову, молчал.
Всю ночь мать не спала, собиралась в дорогу. Перед рассветом она взяла детей — Сережу и Наташу — и молча вышла из дома.
Только за городом сказала:
— Если вернутся — разыщут нас.
Ждал маленький Сережа своего отца. Много лет ждал. И сестру свою Галинку — нежную, славную, самую лучшую — тоже ждал.
Но они не вернулись...
Григоренко только теперь заметил, что находится на холме, за карьером, откуда видны и Днепр, и весь Днепровск. Остановился и сел на камень. Долго сидел поникший. Представил их последнюю ночь. Ночь перед расстрелом. Они, наверное, избитые, истерзанные палачами, лежали в холодном погребе, пытаясь согреть друг друга.
— Нас расстреляют? — спросила Галинка.
— Да, доченька, — ответил отец и крепче обнял ее. — Тебе очень холодно?
— Нет... Не очень, папа... Когда?..
— Не думай об этом. Давай лучше говорить с чем-нибудь хорошем... Вот вырастет наш Сергунька и будет жить, ты даже представить не можешь, как счастливо!..
— Да, будет жить... Счастливо... — прошептала Галинка.
Отец знал, что расстреляют их на рассвете. Значит, через час. И может, за этот час он вспомнил всю свою жизнь? Свои юношеские мечты, первую любовь? Вспомнил, как чудесно было в Днепровске перед войной...
— Пап, а пап, ты уверен, что наши победят? Что фашисты не одолеют нас? — снова нарушила молчание Галинка.
Наверное, каждый осужденный, поднимаясь по ступеням на эшафот, таит в себе надежду, что перед самой казнью ему все же могут отменить приговор. Этой надеждой живет он до последней секунды.
У отца и сестры такой надежды не было. От фашистов пощады не может быть никому! Отец знал это. И он не хотел обманывать дочь. Нельзя обманывать человека в последние минуты жизни. Ложь — призрачное убежище труса, правда — опора сильного.
— Верю! Никогда не одолеть наш народ, — твердо сказал отец. — Никогда, Галинка!
— А как будут жить после победы?
— Честно и счастливо.
— И про нас вспомнят?
— Вспомнят, обязательно вспомнят, доченька...
Небо порозовело. Скоро рассвет.
Их вывели за город. Они шли по желтому сыпучему песку. В лицо дул, завывал ветер, поднимал песок, бросал в глаза, сек щеки.
В последний раз они шли по родной земле.