Она подошла к скверику у больницы и попросила санитарку вызвать Остапа из палаты. Та улыбнулась и заговорщически шепнула:
— Любимый или муж?
— Любимый.
— Тогда позову.
Остап не задержался.
— Пришла! Целый день тебя ждал! Очень хотелось увидеть тебя, Зоя...
— Здравствуй, Остап. У нас сегодня такой счастливый день... Пустили дробилку!
— Знаю. У меня уже был Сабит — рассказывал. Хочет, чтобы я отпустил его со строительства на новую дробилку. Драч сманивает. Пока я поправлюсь, разбегутся кадры... Марина и та на завод ушла. Машинистом транспортера.
— Все не разбегутся. Посмотрел бы ты, как работает новая дробилка! Так и глотает беспрерывно самые большие глыбы гранита. Дробит их, как сахар, на кусочки. .. — Зоя помрачнела... — Жаль, что я не буду там работать... И на комбинате тоже...
— Как это не будешь работать? Почему? — удивился Остап.
— Сегодня подала заявление об уходе.
— Зачем?
— Не могу я каждый день с ним встречаться. Не могу и не хочу. Он напоминает мне самые тяжелые годы жизни... И...
— Что?
— О моей... измене. Ведь я так любила тебя! И клялась!.. Помнишь?
— Помню! И никогда тех слов не забывал. Хочешь — повторю, что ты говорила тогда?
— Не нужно, Остап. Я тоже помню. Вот потому и подала заявление. Где-нибудь в другом месте устроюсь.
— А если я тебя попрошу... остаться.
— Попросишь?
— Да. Прошу тебя. Я знаю, как тебе было бы тяжело уехать отсюда, расстаться со своим коллективом...
Он взял ее руку и крепко сжал. Лицо Зои покрылось румянцем, сердце стало биться часто-часто, и глаза засветились радостью и счастьем.
— Ты подумай, Остап... Обо всем подумай...
— Зоя!.. Милая моя Зоя! Все эти годы, где бы я ни был, ты всегда была со мной. Думал о тебе... Ведь я люблю тебя!.. — Остап бережно обнял и прижал ее к груди.
— Что ты делаешь? На нас смотрят, — прошептала Зоя, даже не пытаясь освободиться из рук Остапа. Своего Остапа...
Глава двенадцатая
Секретарь горкома партии осмотрел ЩКД-8 и спустился на площадку.
— Ну и молодцы! — обратился он ко всем присутствующим. — Сколько же теперь будете давать щебня?
— Около миллиона кубов в год, — ответил Григоренко.
— Миллион кубов!.. Цифра солидная!.. Мы теперь многое стали измерять миллионами... Здорово! Не правда ли?
— Конечно, здорово, — согласился Григоренко.
Через прозрачную крышу лился яркий свет, наполняя все помещение радостным праздничным сиянием. Григоренко взглянул на секретаря. Несомненно, цех ему понравился.
— А как с планом по дроблению? — спросил Громов.
— В эту декаду — на сто сорок процентов!
— Что ты говоришь! — воскликнул Громов. — Так ты же обогнал Клинский комбинат! А ведь Лотов твои нововведения считал пустыми затеями, не больше.
— Лотов живет свободно, широко, — ответил Григоренко.— Да что там... Один такой карьер в министерстве. Сам министр им занимается...
— Подумать только — на сто сорок! — повторил Громов.— Теперь посыплются на вас премии!
— Кому посыплются, а кому и нет!
— Как это так?
— Да вот так... Кое-кто премию получит... Может, даже тот, кто и рук к дробилке не приложил. А строители, которые работали здесь до седьмого пота, ничего не получат! Ни месячных премий, ни квартальных, ни тринадцатой зарплаты!..
— Почему?
— Закон не велит... Строительство мы ведем хозяйственным способом. А строители могут получать премии только тогда, когда досрочно вводят в эксплуатацию предусмотренный титулом объект. Наш же — не предусмотренный... Вот и останутся они без премии. Хотя потрудились на славу!
— А вы поставьте этот вопрос перед главком! — сказал Громов.
— Уже ставили. Безрезультатно.
— Министру напишите. В партийные органы!..
— Конечно, мы за строителей будем бороться. Они у нас работают больше на энтузиазме!..
— Это хорошо... Энтузиазм — всегда великая сила!
— Да, безусловно. По-моему, в последнее время мы слишком много рассуждаем о материальной заинтересованности и забываем о моральной стороне дела... О гордости за бригаду, за цех, предприятие! О патриотизме забываем... Будто стыдимся об этом говорить. А почему? Разве дело в рубле? Люди ведь думают иначе. По субботам и воскресеньям добровольно приходили на строительство. Разве рубль это определял? Конечно, нет. Высокая сознательность!..
— Все же премию строителям за дробилку надо выхлопотать! — проговорил секретарь.
— Вот вы, Георгий Михайлович, тоже видите, что значит для нашего производства такая дробилка, — ухватился Григоренко. — А знаете ли вы, с каким страхом мы ждем, внесут ли ее в конце года в титул? Ведь деньги на нее мы взяли с других объектов!
— Но ведь известно, победителей не судят! Директор — хозяин...
— Хозяин!.. —Сергей Сергеевич горько усмехнулся.— Разве это так? После выхода «Положения о социалистическом предприятии», иными словами — о правах директора, пришло сто девятнадцать директив в дополнение и изменение. Эти коррективы так сузили права директора, что он снова оказался механическим исполнителем распоряжений сверху, из министерства!
— Ну-ну, кое-что и вам осталось, — улыбнулся Громов и сразу посерьезнел: — Не сможете сами добиться— мы поддержим.
— Спасибо!
— А какие теперь планы? На будущее.
— Очередь за вторичным дроблением. Сейчас за него возьмусь. После пуска мощной дробилки узкое место — здесь.
— Будете реконструировать?
— Нет!
— А как же? — удивился Громов.
— Вот уже более двадцати лет вторичное дробление держится у нас на реконструировании без проектов. Кто что придумывал, то и лепил. Такого намудрили, что не разобраться — что к чему. Так что будем строить новый завод вторичного дробления по последнему слову техники. На всех узлах, требующих оперативного контроля, поставим телевизионные установки...
— Телевизионные? — переспросил секретарь.
— Да. На передовых предприятиях они уже применяются. Потом и лазерную технику начнем использовать.
— И когда же вы намечаете закончить это строительство?
— Быстрее, чем предполагают в главке.
— А конкретно?
— Года через полтора-два.
— Да-а, молодцы! Надо будет и Лотову подсказать, чтобы автоматизацию побыстрее внедрял. А теперь показывай мойку. Хорошо работает?
— Еще как!..
Громов с интересом осмотрел весь комплекс машин и механизмов, а затем спросил:
— Где тот парень, что все это придумал?
— Еще в больнице.
— Жаль. Хотелось бы с ним познакомиться. Знаете, меня подчас вот что удивляет: всюду у нас инженеры, немало людей с высшим образованием, и вдруг — рабочий находит такое, что должны были давным-давно сделать дипломированные специалисты. Почему так происходит?
— Не думал над этим. Вероятно, потому, что рабочий ближе к производственному процессу, чем инженер. Рабочий своими руками все перепробует, а мы — лишь на бумаге. Да, кроме того, и голова должна быть на плечах! Не так ли? А Остап Белошапка имеет среднее техническое образование.
— Он комсомолец?
— Да.
— Подготовьте документы, чтобы его отметить. Думаю, что он вполне заслужил, чтобы мы о нем позаботились...
— Конечно.
— Вот, пожалуйста, живой пример, какая у нас молодежь. Кое-кто из старшего поколения не скупится порой обвинить молодежь в легкомыслии, в том, что способны, мол, только длинные прически отращивать. Будто мы все в их возрасте были образцовее да разумнее. Конечно, в семье, как говорится, не без урода. Но все равно — будущее принадлежит таким, как ваш Белошапка.
— Полностью с вами согласен.
— Боровик тоже в больнице? — спросил Громов.— Хороший человек, но вот здоровье... Готовьте новую кандидатуру на должность секретаря. Скоро ведь отчетное собрание.
Уже подойдя к машине, Громов вдруг спросил Григоренко:
— А не думали вы о том, чтобы наладить выпуск гранитных плит?
— На ближайшие два года не намечали.
— Жаль, — сказал секретарь. — До войны здесь художественное ремесло процветало. Но откуда теперь таких специалистов взять?
Громов попрощался и уехал. А Григоренко, долго еще о чем-то раздумывая, смотрел вслед его машине.
Арнольд,Иванович был в приподнятом настроении. На полном холеном лице предупредительная улыбка. Черный костюм тщательно отутюжен, галстук завязан большим модным узлом. Но от сурового взгляда Григоренко улыбка стала как бы сползать с лица Комашко и застыла растерянной ухмылкой.
— Победа за нами, Сергей Сергеевич! — воскликнул Комашко. — Думаю, что поздравлений вы уже наслушались?
— Вы о какой победе? — холодно спросил Григоренко.
— Известно о какой. Мы же заработали переходящее Красное знамя Совета Министров СССР и первую денежную премию. Только что мне звонил Соловушкин. Разве он вам ничего не говорил?
— Нет.
— Собственно, ничего странного... Все нормально. Он сообщил, что я назначен директором комбината, на Дальний Восток. Ну, попутно сказал и о знамени.
— Это хорошо, что отсюда... назначили. Мы с вами все равно не сработались бы. Стиль вам менять надо... — посоветовал Григоренко и подумал, что откровенный разговор с главным инженером не получится.
Комашко засмеялся:
— Интересно. То же самое я хотел посоветовать и вам. Слишком много шума. Миллион!.. Миллион!.. А на следующий год какой вам план дадут, знаете?
— Знаю.
— Два эшелона в сутки! Вы заведете комбинат в такой тупик, из которого не выбраться. За три года все отходы перемоете, и что потом? А к тому времени вам запланируют два миллиона с гаком. У вас только гак останется. Вот перспективы вашего стиля руководства.
— Интересно вы мыслите. Как истинный экономист!
— Все экономисты существуют знаете для чего? Наши, то есть те, кто внизу, должны доказывать тем, которые вверху, что они дают план завышенный. А те должны доказывать нам, что, наоборот, у нас план заниженный. Так было, так есть и так всегда будет.
— Ну, а если бы все директора так мыслили и скрывали бы резервы? Куда бы наша экономика двигалась?
— Вы о себе думайте. Надо уметь работать, сообразуясь с обстановкой.
— Что еще скажете?
— Это мой вам добрый совет.
— Выкладывайте тогда всё.
— Я говорю с вами от души...
— Нет, не от души. Если бы так, то рассказали бы, почему анонимки на меня строчили.
— Да за кого вы меня принимаете? Сроду анонимок не писал.
— Писали!
— Ложь!
— Вы писали рукой своей матери.
Комашко опустил голову и глухо сказал:
— Неправда!
Сергей Сергеевич вынул из стола письмо, написанное Юлией Варфоломеевной Зое, потом — анонимку, которую ему дал Громов.
— Как же вы, такой изворотливый и предусмотрительный, не учли, что существует на свете экспертиза?
Комашко мгновенно побелел. Лысина покрылась капельками пота. Куда только и девался весь его апломб.
— Сын за действия матери не отвечает. Предъявляйте свои претензии ей.
— Ладно. Передам материалы следственным органам. Пусть привлекут ее к ответственности за клевету. Вас это устраивает?
Комашко еще больше сник.
— Сергей Сергеевич!.. Вы же добрый человек. Прошу вас — не делайте этого. Простите старую женщину. — В голосе Комашко послышались жалобные нотки. — Этими днями я уеду. Совсем. И мать заберу...
Григоренко перебил его:
— Ну ладно. Хватит об этом. Не то на самом деле расплачетесь.
Комашко тотчас приободрился.
— Правда? Благодарю. От всего сердца благодарю.— И сразу переменил тон: — Впрочем, мы с вами квиты! Вы мне тоже немало неприятностей доставили. Кем я был у вас? Главным инженером? Как бы не так! Козлом отпущения, вот кем!.. Вы со мной не считались! Вы разбили мою семейную жизнь! Где моя жена? К бывшему уголовнику ушла, к вашему выдвиженцу...
— Я-то здесь при чем? — удивился Григоренко.
Но Комашко совсем разошелся. Голос его звучал уже на весь кабинет:
— Да вы со мной ни разу откровенно не поговорили. А я ведь ваш заместитель!.. Заместитель?.. Числился только... Вы у меня из-под самого носа даже любовницу увели...
— Что?! — вспыхнул Григоренко и поднялся во весь рост. — Что ты сказал? Любовницу?.. Ты об Оксане Васильевне говоришь? — он не заметил, как впервые за все время их знакомства перешел на «ты».
Комашко отступил на шаг.
— Кого же еще? Конечно, ее, — голос его дрогнул,— Оксану Васильевну...
— Она была твоей любовницей? Ну, говори! Только честно. Как мужчина!.. — И совсем тихо добавил: — Прошу вас, Арнольд Иванович! Скажите правду...
Комашко зло взглянул на Григоренко, который стоял за столом со сжатыми кулаками, потом с деланным вниманием стал рассматривать массивный золотой перстень на безымянном пальце своей левой руки. Наконец произнес:
— Видите ли... Пока между нами ничего не было... Но, думаю, все могло бы получиться. Если бы не ваше появление здесь...
— Это — честно?
Комашко поднял глаза:
— Ну, знаете, Сергей Сергеевич, не такой я все же подлец, как вы позволяете себе обо мне думать!.. Говорю так, как есть.
Григоренко опустился в кресло.
— Спасибо за откровенность. Я вас больше не задерживаю... Дела можете передать Драчу.
— Драчу? — удивился Комашко, но тут же пожал плечами, какое, мол, мне теперь до этого дело. — До свидания!
Он протянул руку, но она повисла в воздухе.
Елизавета Максимовна была приятно поражена, когда, приехав из больницы, вошла в квартиру, — все здесь было чисто, прибрано. Она думала, что работы не на один день хватит, пока наведет порядок после долгого отсутствия. Но оказывается, ошиблась. «Кто же здесь хозяйничал? — раздумывала она. — Неужели это та раскосенькая девчушка...»
— Пап, а теперь Люба будет приходить к нам? — спросила за ужином Иринка. В голосе ее чувствовались огорчение и тревога.
— Не Люба, а тетя Люба... А вот будет ли она приходить к нам или нет, об этом надо у нее самой спросить,— посоветовал Сергей Сергеевич и посмотрел на мать. Но та лишь легонько улыбнулась.
— Мы же вместе уроки готовили, а теперь...
— Теперь тебе помогать буду я, — прервал ее отец.
— Ха! Разве ты сможешь? Ты все забыл. А с тетей Любой так было хорошо!
— О какой это вы Любе говорите? — проговорила Елизавета Максимовна. — Случаем, не о той, которая приносила мне передачи?
— И часто она у тебя бывала? — удивленно спросил Сергей Сергеевич.
— Каждый день. Молоденькая такая, приветливая...
«Когда это она успевала? Я же просил — бывать в больнице раз или два в неделю, а она каждый день».
В это время трижды звякнул звонок.
— Тетя Люба пришла! — крикнула Иринка и бросилась открывать двери.
Переступив порог, Люба заметила на вешалке пальто Елизаветы Максимовны и тут же отступила, видимо, намереваясь уйти. Но Елизавета Максимовна подошла к ней, нежно обняла.
— Заходи, заходи, моя милая. Я очень благодарна тебе за все.
— Добрый день. С выздоровлением вас!
Щеки девушки пылали.
— Раздевайтесь, Люба. Поужинаете с нами.
— Спасибо. Я уже ужинала. Только на минутку забежала, Иринку проведать.
— Тетенька Любочка, а вы еще к нам придете?
— Приду, Иринка, приду. А сейчас меня дома ждут.
— Сереженька, проводи девушку. Стемнело ведь.
— Нет, нет, что вы, я сама дойду, — запротестовала Люба. — До свидания!
Когда Люба ушла и Иринка отправилась спать, Елизавета Максимовна сказала сыну:
— Вот такую бы тебе женушку, Сереженька!
— Скажете, мама, такое. Ей ведь всего двадцать лет. Девочка!..
— Ну, смотри, сынок, тебе виднее...