— Вот как!.. Простите, я не знал. Садитесь, пожалуйста.
Оксана Васильевна села рядом со стариком. Тонкий запах дорогих духов дошел до Григоренко. Он скользнул взглядом по ее стройной фигуре, по красивому лицу. «До чего же хороша, — подумал невольно. — Каждую черточку лица словно великолепный художник выписал. А какие большие глаза, что так спокойно смотрят из-под густых ресниц! Чудо!.. Под стать ей и прическа. Наверное, немало хлопот доставляет ежедневно! Попробуй-ка за полчаса накрутить такое. Но ничего не скажешь — красиво. Есть у женщины вкус. Есть! И следит за собой. ..»
— Вот заслуженный пенсионер — Тимофей Иванович с просьбой к нам. Крыша у него протекает. Надо бы помочь.
— Почему же вы, Тимофей Иванович, до сих пор молчали, не заходили к нам? — спросила Оксана Васильевна.— Давно бы починили... Конечно, поможем.
— Спасибо вам. Извиняйте старого. — Шевченко поднялся и медленно заковылял к выходу. — Бывайте здоровы!
— Будьте здоровы, Тимофей Иванович. — Голос Оксаны Васильевны прозвучал искренне и тепло.
Уходить она не торопилась. Сидела и уверенно ждала, что директор заговорит с нею. Уже давно — было ей за тридцать — убедилась, что нет мужчины, который не обратил бы внимания на привлекательную и красивую женщину. Потому сидела спокойно, предоставляя инициативу Григоренко. Чувствовала, знала, что произвела на него приятное впечатление.
Григоренко, просмотрев какие-то бумаги на столе, спросил сухо, официально:
— Скажите, пожалуйста, Оксана Васильевна, почему комбинат перешел на новую систему стимулирования? Ведь план не выполняется?!
— Я тоже считаю, что мы поспешили.
— Однако вы не ответили на мой вопрос.
— На него лучше может ответить Комашко.
— Вы тоже должны бы. Вы — экономист.
— Видите ли, в прошлом году мы также не выполнили плана. Но нам дали дробилку СМ-16, и Комашко надеялся на значительный прирост продукции. К тому же он ввел третью смену... Чтобы заинтересовать рабочих, комбинат и был переведен на новую систему стимулирования.
— Ну знаете, такие расчеты — здания на песке... Это ведь волюнтаристский подход к делу. А экономика волюнтаризма не терпит...
— Я согласна с вами... Дробилка уже в январе вышла из строя.
— Вы считаете это основной причиной срыва?
— Возможно... Если бы дробилка работала так, как мы надеялись... Да еще в три смены. Не сомневаюсь что тогда план был бы выполнен. Все подсчеты говорят об этом. Однако наш гранит — порода очень крепкая, не известняк. Вот дробилка и не выдержала.
— Вы за третью смену?
— Нет, в принципе я против нее. При трехсменке не подготовить фронта работ, не отремонтировать как следует технику...
— Вот-вот, вы правильно мыслите... Почему же допустили третью смену?
Оксана Васильевна с нескрываемым удивлением взглянула на Григоренко:
— Разве я решаю такие дела? Директор...
Сергей Сергеевич опустил утомленные глаза, в задумчивости побарабанил пальцами по столу, потом вдруг сказал:
— Вы свободны, Оксана Васильевна. Благодарю за информацию.
Оставшись один, он снова стал просматривать переписку прежнего директора и Комашко с главком.
Вот интересное письмо. Директор просил установить в комбинате мощную дробилку ЩКД-8, поскольку дробилки СМ-16 малопроизводительны, обладают небольшим запасом прочности и от местного гранита, для разрушения которого необходимо усилие почти две тонны на квадратный сантиметр, беспрерывно ломаются.
Правильно требовал директор! Григоренко вспомнил, что сам видел на камнедробильном заводе целое кладбище этих маломощных дробилок. А те три, что пока еще работают, все в шрамах от сварки. Как говорится, на ладан дышат.
Интересно, что же ответил главк?
Быстро перелистал подшивку. Нашел. И не поверил своим глазам. Главк отказал. Рекомендовал «...улучшить организацию труда». Подписал за начальника отдела какой-то Соловушкин. Гм, побывал ли хотя бы раз этот Соловушкин здесь, на комбинате? Видел ли, что здесь творится?
Вот новая директива: «Посылать в командировку директоров и главных инженеров комбинатов без разрешения начальника главка запрещаю». Что ж, не будем ездить... Ну, а если позарез понадобится — неужели надо обращаться в Москву?
А это что? «С первого января следующего года весь амортизационный фонд перечислять в главк». Странно! На какие же средства комбинат будет приобретать новое оборудование?
В дверь постучали. В кабинет вкатился низенький толстяк в белом халате. Он мелкими шажками подбежал к столу, протянул руку:
— Буфетчик Капля, Максим Данилович.
Вид у него был мрачный, почти трагичный.
— Что же это будет, товарищ Григоренко?! — выкрикнул он, как только ухватил руку директора.
— О чем вы?
— Как о чем? Вы меня еще спрашиваете?! Ведь это для меня полная катастрофа! Да разве только для меня — для всей нашей торговли!
— Вы заблуждаетесь, если думаете, что из всего этого я что-нибудь понял.
— Я заблуждаюсь?.. Если бы я заблуждался, то давно бы сидел не в буфете, а совсем в другом месте! Я систематически перевыполняю план! Я — передовик торговли! Да-да, я все время был передовиком!.. А теперь? Теперь я покачусь вниз! В настоящую пропасть, если хотите знать!
— Да скажите толком, в чем дело, — рассердился Григоренко.
— Как в чем дело! Вы запретили продавать водку! Только сухое вино! Да и то в строго обозначенные часы! Сухое!.. — Он саркастически хмыкнул. — Да разве это торговля? Вы хотите выполнять план, а я, по-вашему, не хочу? Разве я могу в таких условиях внести свой посильный вклад в государственный бюджет? Ведь главная статья дохода — водка! А вино — ффу!.. Кто его пьет? Рабочему человеку водочку подавай! А вы запрещаете даже завозить ее на территорию комбината!
— Запрещаю. Категорически! Вы знакомы с постановлением правительства?
— Постановление, постановление... А план? Пускай, по-вашему, горит?.. Нет, я тут торговать не буду! Немедленно закрою свой буфет и открою его в другом месте! Я поставлю вопрос о нерентабельности...
Григоренко усмехнулся:
— Так уж и закроете!.. В случае чего, откроем без вас!.. Вы лучше завезите побольше ходовых продуктов. Минеральной воды, сухого вина, можно пива...
— А коньяк? — оживился Капля.
— Можно и коньяк. Иногда граммов сто с удовольствием могу выпить... Если, конечно, очень захочется.
— Да, с коньяком не разгуляешься, — вновь помрачнел Капля.
— Так это же чудесно!.. Зато он всегда будет!.. Идите и торгуйте. До свидания!
— Всего хорошего, товарищ директор. — Капля протянул руку. — Так я ловлю вас на слове — хотя бы сто граммов коньячку выпейте у меня.
И он выкатился из кабинета.
«Вот еще одна из причин, почему комбинат не выполняет план, — подумал Григоренко. — Этот Капля — находка для слабовольных! И где? На территории комбината. Нет, так не пойдет! Постановление правительства очень своевременно!..»
Оксана повернула за угол и оказалась на своей улице. Шла медленно. В последнее время она всегда с тяжелым сердцем возвращалась домой. Если бы не дочка, не задумываясь ушла куда глаза глядят. Бросила бы все — и работу, и квартиру, и мужа...
Мысль о муже вызвала брезгливую гримасу на ее усталом лице. Никогда не думала, что можно так возненавидеть человека, с которым прожила почти шесть лет!
Вот и ее дом за дощатым забором. Калитка открылась с натужным скрипом. Второй этаж. Три коротких звонка. Никто не открывает. Она порылась в сумочке, нашла ключи, открыла дверь.
Скрипнула под ногами половица.
Первое, что бросилось Оксане в глаза, — стол. На нем недопитая бутылка портвейна, куски черного хлеба, огрызки вареной колбасы, луковица.
Муж лежал на тахте и громко храпел. Пиджак, сорочка, кепка и туфли в беспорядке валялись на полу.
Верочка свернулась калачиком в широком кресле. На розовом нежном личике ребенка — блаженная улыбка.
Оксана на миг замерла. Потом безутешно разрыдалась. Тяжело опустилась на табуретку и закрыла лицо руками. Отчаяние и безысходность терзали сердце. Ну чем она заслужила такую участь? И это она, самая красивая девушка института! Подружки предсказывали ей безоблачное счастье — умного, порядочного и красивого мужа, семейное согласие, прелестных детей.
Где все это? Где? Тот, которого любила, выбрал другую. С горя она пошла за того, кто первым сделал ей предложение. И вот тебе на!.. Нашла счастье, нечего сказать!..
С неприязнью взглянула на мужа, нелепо раскинувшегося на тахте, и бросилась к дочке, стала будить ее.
— Верочка, милая, проснись! Проснись, деточка!
Девочка не просыпалась.
Оксана Васильевна подняла расслабленное тельце, раздела спящую дочку, перенесла в маленькую кроватку, стоявшую в спальне. Сама же, распахнув окно и облокотившись на подоконник, невидящим взглядом уставилась в синеватые весенние сумерки.
«Что делать? Боже, что делать?.. Взять дочку, бросить все — и выехать так, чтобы никто и не знал. Или выгнать этого пьянчугу ко всем чертям?.. Да разве выгонишь? Будет приходить и, как уже не раз было, плакать пьяными слезами и, взяв на руки дочку, клясться... Перед людьми стыдно... А годы-то идут, летят как осенние тучи... И молодость уходит... Нет, так больше жить нельзя!.. Почему должна я терпеть такую муку?.. Чем провинилась я, что не встретился мне мужчина, которого любила бы, уважала? Разве мало есть хороших на свете? Таких, как... Григоренко, например...»
Мысленно представила себе нового директора. Умный, волевой, сильный. Не красавец, правда. Но разве это главное для мужчины? Вот такого она может полюбить! Ради него пошла бы на край света!.. А этот?.. Пьяница, ничтожество! И вспоминать тошно!
Отошла от окна, остановилась у двери. С ненавистью посмотрела на пьяного мужа, который, полуоткрыв рот, что-то бормотал в полузабытьи...
Григоренко поехал на строительство вместе с главным инженером.
Остановились возле корпуса первичного дробления. Собственно говоря, никакого корпуса и в помине не было. Одни котлованы да рвы, поросшие молодым бурьяном.
— Работать здесь опасно, — пояснил Комашко.— Снаряды остались, с войны... Саперов надо вызывать, чтобы обнаружили их и обезвредили.
— Какие же перспективы строительства этого корпуса?
— В прошлом году мы истратили двадцать тысяч рублей на котлован. На этот год отпущено пятьдесят тысяч.
— Мало. Нужно установить дробилку ЩКД-8. Только тогда сможем выбраться из прорыва.
— Вы так думаете? Эту дробилку сняли с поставки. Да и карьер к работе с ней не готов. Если установим ЩКД, план сразу же увеличат процентов на пятьдесят. А то и на все сто! Где мы гранит возьмем? Карьер и сейчас отстает. У нас всего один буровой станок. У соседей же — на Клинском карьере — шесть!
— Сами виноваты. Они, видимо, больше заботились. .. И долго мы будем работать на слабосильных СМ-16?
— Видите ли, какое дело, — замялся Комашко.— Буду с вами откровенен, ведь работать нам вместе...
— Слушаю вас внимательно.
— По пану и кожушок... Пока у нас дробилки небольшой мощности, то и план нам дают соответственный. Не такой большой.
— Однако он тоже не выполняется.
— Новая дробилка подкузьмила. Сразу по швам расползлась. Виноват начальник цеха Драч. Говорил я ему, поставь сразу бронехомуты! Не послушал. Теперь, что ни смена, — сваривают. Получим новые — закуем в броню. Тогда не подведут.
Григоренко ничего не ответил и направился к машине.
— Поедем, Арнольд Иванович, к магазину.
Магазина тоже еще не было. Только котлован под фундамент вырыли. Люди сидели без дела. Не подвезли бутового камня, хотя в карьере его сколько угодно.
— Прораб был? — спросил Григоренко у рабочих.
Никто не встал, не подошел.
— Был. Бригадира прихватил с собой, только их и видели, — пробурчал кто-то.
— Ну, я ему шею намылю! — вскипел Комашко.— Камня и того не подвез!.. Разве это работа?
«Странно, — думал тем временем Григоренко. — Никто не обратился ни с чем, полное равнодушие. Почему такая инертность? .. Ведь везде на других предприятиях, стоит только появиться директору, его мигом окружают, спрашивают, требуют, жалуются... А здесь... Не подвезли материала — сидят себе преспокойно, подвезут — начнут работать».
На строительстве депо прораба тоже не было.
— Словно в воду канул, — удивлялся Комашко.— Мы за ним, а он от нас... Но зато бригадир у него толковый. А вот и он.
Самохвал подошел, вытянулся по-военному.
— Добрый день, — поздоровался с ним Григоренко. — Расскажите, как у вас идут дела?
— Как видите, работаем, — Самохвал удовлетворенно указал рукой.
Несколько плотников сбивали щиты и устанавливали опалубку. Арматурщики тянули железные прутья. Две девушки спускали по лотку бетон в тачки, парни катили эти тачки к месту укладки. Людей было немного, все заняты... Но... «Как в старой кинохронике, — подумал Григоренко. — Строительство тридцатых годов... Никакой механизации, специализации. Одни лопаты, тачки, лотки...»
— Наряды у вас есть? Аккордные наряды.
— Нет.
— Почему?
— Нельзя. Перерасход будет.
— Перерасход?.. Поясните, пожалуйста.
— Ну, скажем, не подвезли бетон. Я обязан бетонщику другую работу обеспечить. Да он и сам потребует... А где я ему эту работу возьму? И как платить буду?..
— Следовательно, вам все равно, — перебил его директор, — сидят рабочие или работают!..
— Ну, как сказать...
— У вас же нормы на тачки рассчитаны? На носилки... Как же вы укладываетесь в фонд заработной платы?
— Сами строим, сами и принимаем. В этом вся арифметика. Иначе, конечно, погорели бы. А так — все равно одно предприятие. Там отрежем — тут добавим.
— Значит, случается, на вас работают другие?
— Бывает и так...
— Наряды вам придется выдавать, товарищ бригадир! — строго произнес Григоренко и обратился к Комашко: — В других бригадах тоже нет нарядов?
— Наверно, нет, — уныло ответил Комашко, вытирая белоснежным платком вспотевшую лысину.
«Как же они здесь работают, черт побери! — подумал Григоренко. — Надо перестраиваться. И немедленно!»
У самого здания управления Григоренко остановила женщина лет сорока пяти — пятидесяти. Дородная, с целей копной волос на голове. Густо накрашенная. Видимо, специально его ожидала: быстро поднялась со скамейки, подала руку. Пожалуй, даже не подала, а поймала его руку и не выпускала.
— Здравствуйте, Сергей Сергеевич! С приездом вас!
«Кто это? — пытался вспомнить Григоренко. — Я, кажется, ее никогда раньше не видел».
— Говорю я Арнольду Ивановичу — пригласи, — затараторила женщина. — А он — вот, мол, приедет его семья, тогда пригласим... Нет, думаю, как это можно, не пригласить начальника, ведь вместе работать придется!
«Значит, это — мать Комашко или, может, теща? .. — раздумывал Григоренко. — Нет, должно быть, его мать».
А та не унималась:
— Я и говорю ему, если нет квартиры, пускай к нам пока привозит семью... Места всем хватит.
— Простите, как вас звать?
— Юлия Варфоломеевна, — женщина ненадолго отпустила его руку.
— Видите ли, Юлия Варфоломеевна, у меня жены нет. А дочка у бабушки. То есть у моей матери.
— Ах... дочка. У вас есть дочка, а жены нет. Бывает... Бывает... — по-своему истолковала Юлия Варфоломеевна слова Григоренко. Слащавое выражение исчезло с ее лица, и оно теперь приняло печальный и сочувственный вид.
— Вы не так меня поняли. Моя жена умерла...
— Умерла! — воскликнула Юлия Варфоломеевна.— Ай-ай-ай, от чего же, голубчик вы мой?
«Зачем ей все это? Вот привязалась! — досадовал Григоренко. — И я хорош — первому встречному рассказываю!»