На следующий день утром Андромах с двумя помощниками повёз на рынок большую повозку с мешками, а все остальные стали загружать еду и воду. К вечеру он вернулся с другим товаром, и до наступления темноты гребцы перегружали его в лодки, чтобы следующим утром отплыть в Деметрию-Паталу.
Спать легли поздно. Лаций уже почти заснул, когда над головой раздался странный шелест. Он почувствовал на лице дуновение тёплого ветра, но открыть глаза не успел – на него набросили парус и ударили по голове чем-то тяжёлым. Вместо того чтобы притвориться мёртвым, он стал сопротивляться и получил второй удар, который свалил его на дно лодки. Больше он ничего не помнил.
ГЛАВА IV. ОБВИНЕНИЕ В КРАЖЕ
Сквозь шум в ушах прорывались чьи-то голоса. Затылок раскалывался от тупой, пульсирующей боли… Не открывая глаз, Лаций попытался пошевелить рукой, но у него ничего не получилось. С ногами было то же самое. Веки немного приоткрылись, и крики вокруг сразу стали громче, как будто глаза помогали их слышать. Какие-то люди с тряпками на голове и серых набедренных повязках подхватили его и поднесли к важному вельможе. У того на голове был знакомый Лацию белоснежный тюрбан. Важный сановник был одет в длинную белую рубашку, штаны и узкие остроконечные сандалии из цельной кожи. Всё стало ясно, когда издалека донёсся голос менялы, который обвинял Лация в краже монет, доказывая преисполненному важности чиновнику в белом тюрбане, что все беды у него произошли именно из-за этого чужестранца. Нудный голос жаловался, что обладатель шрама угрожал ему двумя ножами и забрал очень много монет. А потом убежал на пристань, где хотел уплыть на большой лодке. Полуголые слуги развязали Лацию руки, сняли одежду, обыскали и нашли два ножа. Краем глаза он видел, что они держали в руках только ножи. Значит, мешочек украли ещё раньше. Или… тут он вспомнил о ночном нападении. Значит, его обворовали рабы Андромаха! Тот ходил на рынок и там, наверняка, повстречался с менялой. Естественно, жадный торгаш рассказал ему о камне, и хитрый грек сразу позарился на его камни. Он вернулся и приказал своим людям напасть на него ночью. Теперь всё было понятно.
Лаций лежал, совсем голый, и с трудом растирал затёкшие кисти. К нему подошли два раба.
– Не надо… завязывать руки, – он не слышал своего голоса, только хрипение и свист.
– Что он говорит? – крикнул вельможа в белом тюрбане.
– Руки… – скривился Лаций. – Я не чувствую рук.
– У него болят руки, – подобострастно подсказал меняла, и, к удивлению всех, важный чиновник проникся состраданием.
– Привяжите его за ногу! – приказал он. – Голый он всё равно никуда не убежит, – однако суровый взгляд и сросшиеся на переносице густые брови не сулили ничего хорошего.
Через какое-то время пальцы на руках и ногах стали покалывать и в них вернулась боль. Лаций смог сесть и увидел, что на нём ничего нет, кроме купленных на рынке высоких сандалий. Слуги почему-то не сняли их. Он скривил губы в усмешке, потому что, помня совет Павла Домициана, засунул между большим и средним пальцами по два больших камня.
– Ты кто? Скажи, зачем ты украл деньги? – наконец, спросил его преисполненный важности сановник.
– Я плыл в Деметрию, – с трудом преодолевая боль от каждого слова, начал он и постепенно рассказал всё, что произошло с ним накануне. В конце Лаций повернул голову к меняле и спросил: – Ну, а с тобой Андромах поделился? Он украл у меня мешочек с камнями. Там было штук пятьдесят, – он специально преувеличил количество и, заметив, как вытянулось лицо торгаша от обиды и разочарования, с напускным сочувствием добавил: – Понятно… Он всё забрал себе. А тебе ничего не дал. Что же ты так глупо его отпустил, а?
– С кем ты был? Что украл? Говори! – приказал главный индус, и в его глазах промелькнули искры жадности.
– Он украл драгоценные камни у одного богатого купца, которые тот вёз в подарок всесильному радже Бугхарадже! – с желчью в голосе вдруг выкрикнул меняла. Но в глазах у него застыли слёзы жалости к самому себе. Бедолага поверил словам Лация и не мог простить себе такой глупости, но было уже поздно. – У этого вора был целый мешочек с камнями! Такими большими, как слеза Будды. Это он украл их!
– Украл драгоценные камни? Камни для раджи?! – с негодованием выкрикнул чиновник, и его глаза налились кровью. – Нет, ты не умрёшь просто так! Отпустите палача! Отвезём этого негодяя в столицу Караватшару! Там по нему пройдёт слон! Ты умрёшь на глазах нашего великого раджи! Ведь ты украл его камни! – он плюнул на Лация, но слюна повисла у него на бороде, и от этого вельможа ещё больше разозлился. Все его крики на странном языке переводил маленький худенький человек с кучерявой бородкой и усталым, застывшим взглядом. Когда его хриплый голос перешёл в кашель и затих, Лаций не знал, что делать – радоваться или плакать. Меняла предал его дважды, но это предательство спасло его от неминуемой смерти. Однако смерть всё равно была неминуема, хоть и немного позже. Внезапно к горлу подкатила тошнота, и голова стала как каменная. Потеряв сознание, Лаций завалился набок и ткнулся ухом в пыль, прямо у ног разгневанного чиновника. Он так и не узнал, сколько времени провёл в таком состоянии.
Тусклый свет забрезжил узкой полосой между век, и в голове постепенно стали появляться обрывки слов и мыслей. Боль в затылке не прошла, но он был жив. Наверное, это было хорошо, однако ему это было безразлично. Откуда-то доносился шум дождя. Лаций с трудом повернул голову и увидел совсем рядом каменные стены, грязные и скользкие. Звук шёл с другой стороны. Там, кажется, был костёр. По стенам плясали жёлтые блики пламени. Он подполз ближе. Голова упёрлась в толстые круглые палки решётки, он снова лёг на сырой каменный пол, уставившись неподвижным взглядом на огонь. Рядом сидел стражник. Над ним в стене торчал факел. Чуть дальше виднелся чёрный проход. Шум дождя доносился оттуда.
На следующий день ему удалось узнать у охранника, что он находится в тюрьме большого индийского города Дахал. Здесь было много узников, но с ним в пещере находился всего один – молчаливый индус с высоким лбом и проседью в бороде, в штанах и рубашке, с поясом, что говорило о его непростом происхождении. Длинная борода у него свалялась и торчала в разные стороны, как ветки кустарника. И ещё он постоянно дёргал своим горбатым носом, как будто хотел согнать надоедливую муху. Но мух здесь не было, и это движение вызывало у Лация слабую улыбку. Два раза в день к этому странному человеку кто-то приходил, но стражник не пускал просителя и разрешал только оставлять несколько лепёшек и воду. В камеру охранник приносил только воду, а лепёшки съедал сам. Всем заключённым раз в день давали мягкие стебли каких-то растений и что-то, похожее на бобы. На пятый день своего заточения Лаций решил попытаться ещё раз поговорить со стражником. Тот знал кое-какие греческие слова. После долгого обмена жестами ему удалось объяснить ленивому мздоимцу, что ему очень хочется есть. В ответ раздался громкий смех. На следующее утро, когда индусу снова принесли еду, Лаций не сдержался.
– Не носи еду! – крикнул он громко на греческом. – Охранник съедает всё сам! – от звонкого эха все остальные узники сначала замерли, а затем бросились к своим деревянным решёткам и уставились на слабое пламя огня у чёрного прохода. Там виднелись две фигуры – стражника и того человека, который приносил лепёшки. Они о чём-то оживлённо разговаривали, и через какое-то время, постоянно оглядываясь по сторонам, к решётке подошёл невысокий незнакомец. Это был молодой человек в длинной рубашке с рукавами, как у Лация, только без пояса. За ним вяло плёлся стражник. Незнакомец произнёс несколько слов на своём языке и поклонился индусу в камере. Тот даже не пошевелился. После этого он повернулся к Лацию.
– Ты кто? – спросил он по-гречески. Лаций хотел встать, но не смог.
– Ох! – вырвалось у него, и рёбра пронзила острая боль. Он скривился, но в голове уже промелькнула мысль, что этот человек говорил на греческом, как на родном языке. – Меня схватили в порту… там, где море… я плыл в Азию. Меня обманули. И обвинили в воровстве.
– А… Так ты вор?.. – с сожалением покачал головой незнакомец.
– Я не вор! – прохрипел он с возмущением. – Я… я… – Лаций хотел сначала сказать, что он римлянин, легат и никто не смеет называть его вором, но глубокий вдох вызвал новую волну опоясывающей боли в груди. Это было хорошим напоминанием о тщетности подобных объяснений. Стиснув зубы, он произнёс: – Мне тяжело говорить. Ты можешь принести еды?
– Еды? – в голосе молодого индуса прозвучало нескрываемое изумление. – Нет, нет. Это невозможно! Меня не пустят сюда, – зашептал он, как будто боялся, что кто-то может услышать его слова, но потом, видимо, понял, что это выглядит глупо, и стал говорить спокойно: – Надо заплатить стражникам. Я даю каждый день одну монету наверху и одну монету здесь, внизу. Чтобы передать еду моему господину.
– А-а, понятно, – пробормотал Лаций. – Но твой господин не видит этой еды. Её нет. Нет и всё! Этот стражник всё съедает сам!
– Я тебя хорошо слышу. Не кричи! – оборвал его незнакомец. – Сегодня я отдал три монеты, чтобы подойти сюда. Ты закричал по-гречески, и я это услышал, поэтому я отдал ему всё, что у меня было.
– Я всё понял, понял… Тебе нужны деньги… Как тебя зовут? – стараясь не вдыхать глубоко, спросил Лаций, увидев, что стражник что-то сказал человеку за решёткой и тот сделал шаг назад.
– Патья.
– Так ты грек?
– Да, а ты, кажется, нет, – с сомнением ответил слуга его сокамерника.
– Я жил в Греции. Но скажи, ты можешь достать еды? Нормальной еды? И желательно мяса?
– Я уже говорил тебе, – негромко ответил Патья, – что меня не пустят…
– Да, да, говорил! – перебил его Лаций. – Но если ты заплатишь две… или три монеты? Или даже пять?
– Пять монет? Откуда мне их взять? – недовольно поморщился молодой грек.
– В этом городе есть торговая площадь? Здесь есть купцы? – быстро спрашивал Лаций, боясь, что тот уйдёт.
– О! – воскликнул Патья. – Конечно, есть! Это самый большой город. Здесь живёт сам раджа!
– А менялы есть? – продолжал допытываться Лаций.
– Менялы? Ты шутишь? Конечно, есть!
– Ну, вот и хорошо. Принеси воды, и я скажу тебе, где взять монеты, – Лацию надо было, чтобы стражник отвлёкся и не видел, как он достанет из вонючей сандалии маленький камешек. Когда Патья вернулся и под недовольное бурчание охранника просунул ему небольшую чашку с водой, Лаций осторожно вложил ему в ладонь камень и сказал: – Сожми руку и не открывай, пока не выйдешь. Ты сможешь обменять это на очень много монет, поверь мне! Поэтому тебе должно хватить и на стражников, и на еду. Только не забудь о мясе, пожалуйста! – добавил он в конце, видя, что грек опешил и не слышит его. – Мя-со-о!.. Там должно хватить надолго…
– Мясо? Да, да, конечно, я попробую, – пробормотал тот и поспешил к черневшему провалу в стене. Там был выход.
На следующий день стражник сам открыл решётку и занёс туда небольшой кувшин и две корзины с едой. Молодой грек стоял рядом, скрестив руки на груди и довольно улыбаясь.
– Сколько дал? Три или четыре монеты? – спросил его Лаций, довольно потирая руки.
– Две. Больше нельзя. Это может испортить его, – важным тоном сообщил Патья, как будто за одну ночь стал главным надсмотрщиком этой тюрьмы.
– Скажи своему хозяину, что я предлагаю ему разделить со мной эту еду! – попросил он. – Скажи это вежливо, как у вас тут принято.
Грек перевёл слова Лация, но хмурый индус, внимательно посмотрев на него колючим взглядом, отвернулся к стене. Патья пожал плечами и вышел. Охранник тихо закрыл дверь и отошёл к своему месту. Стало темно. Лаций засунул руку в корзину и на ощупь достал несколько лепёшек. Потом по запаху нашёл мясо и завернул его внутрь. Подойдя к индусу, он сел рядом и толкнул его в плечо.
– Давай, не отворачивайся! Еда вкусная. Поешь! – Лаций протянул ему завёрнутое в лепёшки жареное мясо, и невероятный запах заставил его самого несколько раз сглотнуть слюну. Не дождавшись ответа, он сунул лепёшки соседу в руку и с радостью впился зубами в свой кусок. Видимо, голод и запах сделали своё дело, потому что вскоре в камере уже раздавалось довольное чавканье двух человек, после чего был откупорен кувшин и поверх лепёшек с мясом в живот последовало слабое терпкое вино. Что было потом, никто из них не помнил, потому что они, не просыпаясь, проспали до следующего прихода слуги индуса.
ГЛАВА V. ИГРЫ В КАМЕШКИ И ЗНАКОМСТВО С БРАТОМ РАДЖИ
Теперь Патью стали пропускать прямо к решётке, ему разрешалось разговаривать и даже передавать одежду. Через пять или шесть дней Лаций стал чувствовать себя намного лучше, и боль в груди стала проходить. Однако страх неизвестности стал мучить его теперь сильнее, чем раньше. Мысли о смерти доводили его до сумасшествия, и он несколько раз ловил себя на том, что начинает разговаривать сам с собой. Ночью он даже вскакивал от собственного крика. Чтобы хоть как-то отвлечься и действительно не сойти с ума, он решил собирать большие и средние камни, которые мешали лежать на полу, и складывал их у стены. Однажды Лаций заметил, что его сосед сидит у решётки и раскладывает собранные им камни на полу. В слабом свете факела были видны нарисованные на пыли квадратики. Попытка узнать, что тот делает, ни к чему не привела – индус не говорил на греческом. Он в молчании двигал камни, которые явно были разложены в определённом порядке, и о чём-то думал. В этот день он просидел так до тех пор, пока не пришёл кучерявый черноволосый слуга и не передал им две корзины с едой. Хмурый индус что-то сказал ему, и тот с удивлением посмотрел на Лация.
– Великий Синг хочет поговорить с тобой, – сказал он тихо. – Мой господин разрешает сообщить тебе, что он брат раджи Бугхараджи. Тридцать дней назад его обвинили в заговоре против раджи и бросили в тюрьму. Теперь его должны казнить.
– Прямо как меня! – заметил Лаций, и кусок лепёшки застрял у него в горле. Чтобы отвлечься, он стал расспрашивать слугу пожилого индуса о жизни. Юный грек рассказал, что его отец был сыном давно приехавших в Индию македонских купцов. Мать происходила из местного племени землепашцев. Также Лаций узнал, что их с Сингом должны были казнить вместе, но после своего возвращения из храма солнца раджа заболел и не мог подняться с ложа. Так как казни были его любимым развлечением, особенно с участием слонов, то советники раджи приняли решение дождаться его выздоровления.
– Мой господин, великий Синг хочет научить тебя шатранж, – сообщил в конце Патья. – Это помогает проводить время и занимает ум.
– Что это такое? Камешки двигать? – недовольно расчёсывая укус какого-то насекомого, спросил Лаций. Патья долго объяснял ему название камней и как их двигать по квадратикам, но дело продвигалось с трудом. Даже когда стражник зажёг ещё один факел и воткнул его в стену рядом с решёткой, Лаций не стал понимать лучше. После того, как Патья ушёл, они ещё несколько раз пытались поиграть в камни, но вскоре Лацию это надоело и он стал просто раскладывать их по квадратам, как центурии и манипулы. Потом эти центурии стали двигаться, перестраиваться в колонны, разбивать друг друга на части, но, в конце концов, это ему тоже надоело, и он лёг у стены. В голову пришла мысль, что если раджа будет долго болеть, то они сойдут с ума в этой тюрьме. Насекомые и ползающие по углам скользкие черви были не так страшны, как постоянная сырость и полумрак. От них в голове всё начинало кружиться и реже хотелось открывать глаза. Когда слуга в очередной раз принёс еду, Лаций открыто спросил его о побеге. Сил терпеть уже не было. Ожидание казни оказалось хуже самой смерти. Поэтому Лаций попросил принести ему нож. Но Патья и его господин одинаково вздохнули и покачали головой.
– Ты не убежишь отсюда, – сказал молодой слуга. – Это большая пещера в скале. Там выход к колодцу, – он кивнул в сторону сидевшего у прохода стражника. – Вверх тебя поднимают на верёвке. Садишься в клетку, и поднимают.
– Почему нас не могут поднять в клетке? – спросил Лаций.