Лаций тем временем вытер свой посох о шёлковые шаровары мёртвого воина и сделал шаг вперёд. Кровь бросилась радже в голову.
– Схватить его! – завизжал он тонким пронзительным голосом. – Ведите сюда тигров! – кричал он заметавшимся вокруг трона рабам и стражникам. – Быстрее! Ну, что ж, если мясо не идёт в пасть тигру, тигр сам придёт за мясом… – Синг лихорадочно сжимал рукоятку украшенного камнями кинжала, то лихорадочно вынимая его из ножен, то снова засовывая обратно. Он жаждал крови. Именно сейчас, на глазах у всех.
ГЛАВА XII. ТРУДНЫЙ ПОЕДИНОК
Лаций стоял, опираясь на посох, и ни о чём не думал. На него навалилась странная апатия, как будто он достиг в своей жизни давней и заветной цели и теперь ему уже не к чему было стремиться. Странно, но боль в колене стала глуше. И только попавшая в рот пыль вызывала неприятные ощущения. Он чихнул и сплюнул шершавую слюну на землю. Мир вокруг приобрёл какие-то мягкие, плавные очертания, всё стало круглым, спокойным и тихим, как будто он надышался той странной травы, которую брахманы бросали перед праздниками в огонь. Меднокожие люди с чёрными глазами и масляными блестящими волосами что-то кричали на непонятном языке, напоминавшем шум перекатывающейся гальки. Они отчаянно махали руками и пугали его копьями. Но он не шевелился, опираясь на палку и думая о том, что в этот день боги невероятно долго испытывают его на прочность. Ему очень захотелось закрыть глаза и открыть их уже в другом мире. Усталость, страшная усталость навалилась на него в этот момент, и, не в силах сопротивляться ей, Лаций опустился на землю.
Тигров привели довольно быстро. Стражники окружили их большим кольцом, выставив вперёд копья и затолкав внутрь круга. Звери злобно рычали и огрызались на болезненные толчки, поднимая лапы и стараясь зацепить копья когтями. Вскоре они устали и повернулись к сидевшему на земле Лацию. Рядом с ним лежало мёртвое тело Паржаваза. В воздухе пахло кровью, и звери стали скалиться. Один из них, по имени Фархат, подошёл к Лацию и несколько раз дёрнул головой. Редкие длинные усы зверя подрагивали в такт глухому рычанию, но он не показывал клыки и не прижимал уши, как обычно делал перед прыжком.
– Иди, иди, – одними губами сказал ему Лаций. Он, не мигая, смотрел в жёлтые глаза и чувствовал, как ровные удары сердца отдаются мягкими толчками в кончиках пальцев на руках и ногах. Его тело как будто перестало существовать, и даже мозг опустел, отпустив на волю все мысли. Два жёлтых глаза замерли перед его лицом, и Лаций растворился в них взглядом, как в огромном море. Если бы в этот момент на него обрушилась большая скала, то он бы ничего не почувствовал – для него просто перестали бы существовать эти две маленькие точки, два глаза тигра, и всё…
Фархат понюхал рваные сандалии, дёрнул головой и громко рыкнул. Затем отвернулся и подошёл к телу Паржаваза. Остальные звери тоже стали осторожно приближаться к убитому воину. Старый тигр понюхал рану на спине воина и вцепился зубами в руку. Несколько мощных рывков, и ему удалось оторвать первый кусок мяса. Остальные тоже осмелели и стали дёргать мёртвое тело за ноги и бока.
– Почему они не кидаются на него? – раздражённо выкрикнул раджа. Воины сжали кольцо плотнее, и один даже умудрился ткнуть Фархата в бок. Зверь отпрыгнул в сторону и встал на задние лапы. Придворные, охнув, отшатнулись назад, слуги и рабы закричали, а стражники крепче сжали копья потными ладонями – им не каждый день приходилось видеть такие сцены. Хлопнув хвостом по красивому полосатому боку, Фархат издал грозный рык и развернулся к Лацию. Присев на задние лапы, чтобы сделать прыжок, он замер, мотнул головой и вдруг неожиданно лёг на землю. Его большая голова опустилась на лапы, и все услышали тихое урчание.
Синг Бугхараджа поднял руку, и голоса затихли. Только тигры продолжали стоять над окровавленным телом стражника, неспешно отрывая от него куски мяса.
– Схватите его! – произнёс он хриплым голосом, показывая на Лация. – Пусть палач казнит его на рассвете у городских ворот. Посадите его на кол!
Воины стали медленно приближаться к Лацию, вытянув перед собой копья. Он смотрел на них, держа в руках палку, и не шевелился. Несколько человек положили копья и связали ему руки и ноги, после чего, осмелев, потащили к стене, где у костра их уже ждали несколько караульных и два помощника палача.
Когда его бросили под стену, Лаций упал лицом рядом с вросшим в землю камнем. В ноздри ударил тяжёлый смрадный запах гниющих отходов и испражнений. Вздрогнув, он открыл глаза и увидел скорпиона. Ему с трудом удалось отодвинуться назад, чтобы не оказаться у того на пути. Глаза сами закрывались от усталости, но Лаций успел обвести взглядом то место, где ему уготовано было провести последние часы перед смертью. Вокруг была сырая, плотная земля, из которой прямо вверх поднимались каменные стены. Запах сырости, затхлости и гниющих животных был здесь сильнее, чем возле хижин простых жителей города. Но в его воспалённом воображении этот запах уже начинало издавать его собственное тело, медленно разлагаясь под лучами палящего солнца. Он старался не думать об этом и хотел просто провалиться в темноту, но мысли снова и снова возвращались к смерти. Через какое-то время он впал в полусонное состояние, как хамелеон, и долго лежал, ничего не чувствуя. И только гулкий стук сердца в висках напоминал ему о том, что он ещё жив.
ГЛАВА XIII. В ОЖИДАНИИ КАЗНИ
Два стражника сели у стены и достали еду. Один отошёл за водой. В это время пришёл начальник городского караула с какой-то весёлой новостью. Они смеялись и жили своей неприхотливой жизнью и будут точно так же жить завтра, когда его уже здесь не будет. Они убьют его и будут жить… Эта мысль не исчезала, но не казалась такой невыносимой, как раньше. Она была, скорее, печальной.
Палач выслушал начальника караула и продолжил своё занятие – точить конец толстого дерева. Рядом уже лежал один кол, теперь он готовил второй. Ствол был толстый и неровный. Дерево, видимо, росло в нелёгких условиях и было изогнуто в двух местах. До Лация, наконец, дошло, что кол предназначался ему, и лёгкий дурман отрешённости рассеялся в мгновение ока. Думать о смерти было легко, но видеть, как она приближается с каждым движением ножа, он не мог. Всё его существо восставало против такой несправедливости. Смерть в бою, пусть даже заранее предрешённая, не говоря уже о смерти во имя победы и славы, была не так страшна, как эта, позорная и мучительная, в одиночестве и забвении. Ведь никто, никто не узнает теперь о его долгом пути на родину, никто не сможет рассказать римлянам, сколько он сделал ради славы родного города и сколько мог бы сделать ещё, оказавшись там! Никто…
Губы тронула слабая улыбка. Он вспомнил слова Тиберия в яме, когда Чень Тан сжёг столицу хунну на реке Талас. Тиберий тоже не хотел умирать в неизвестности и винил в этом его. Лаций вдруг подумал о боли, о том, какой ужасной она будет в этот момент. Да, он ненавидел ожидание боли и вынужден был признаться себе, что больше всего ненавидел ждать. Ждать – вот что пугало его, ибо он никак не мог повлиять на время, и даже боги не внимали его молитвам. Такое же состояние было у него тогда в империи Хань, когда племянник губернатора Бао Ши собирался разбить им головы о стену. Однако тогда он был полон сил и мог бежать, ноги были не связаны… Теперь смерть снова подкралась к нему слишком близко, и мысль о том, что он не может ей сопротивляться, лишала Лация сил и воли: голова кружилась, перед глазами плыли разноцветные круги и мысли превращались в резкие крики птиц. Всё тело ужасно ныло, как бы напоминая, что дальше боль будет только усиливаться. Да, впереди его ждала не просто смерть, а долгая, мучительная и бесконечно страшная пытка. И готовил её толстый палач с глупой, довольной улыбкой на грязном лице, приближая его муку толстыми, широкими пальцами, которые были отчётливо видны на фоне плохо отёсанного кола.
Лаций хорошо помнил рабов, развешанных на столбах на Сицилии. Они по несколько дней стонали и задыхались, не в силах вдохнуть воздух полной грудью. От этих воспоминаний в душе проснулись злые Фурии. Зачем он решил помочь Патье? Почему пожалел его и жену раджи? Стоило ли всё это такого наказания? Стоило ли из-за этого умирать? Лаций чувствовал, что начинает паниковать. Он уже почти физически ощущал, как грубое дерево безжалостно рвёт его внутренности. Живот немедленно ответил коротким урчанием и неприятными судорогами слабости. Впервые за долгие месяцы он ощущал полное бессилие и ничего не мог придумать. Ничего! Все обращения к Авроре и Юпитеру оказались бессмысленны, ни один из богов так и не послал ему долгожданного сигнала. А без знака свыше спасение никогда не наступало.
Близился вечер. Лаций перевернулся на другой бок. Пальцы онемели, он уже перестал их чувствовать. От нервного напряжения и опустившегося тумана начался озноб. Он не знал, сколько пробыл в таком состоянии. Когда глаза снова открылись, палач по-прежнему сидел у костра и задумчиво продолжал строгать и без того острый кол. Заметив его взгляд, он кивнул и криво усмехнулся.
– Вот, видишь, дерево хорошее тебе нашли, – с удовольствием произнёс он. – Сейчас я закончу и будем его обжигать. Вот так… – он явно смаковал предвкушение пытки, тыча острием в огонь. – Не бойся, всё будет хорошо. Я все сучки срезал. Главное, не напрягайся. Знаешь, если напрягаешься, будет только хуже. Тебе будет больно, я буду бить тебя по спине. Кол может пойти в бок или в живот. Будет много крови. А это плохо. Так что станешь на коленки и не дёргайся. И тебе хорошо, и мне хорошо, – толстые пальцы коснулись острия, и широкая улыбка подтвердила, что он остался доволен. Лаций, не понимая, слушал его слова и старался не смотреть на обожжённое дерево.
Чуть поодаль доедали свою трапезу помощники палача. Они тоже были не прочь насладиться его муками, и, судя по всему, собирались придвинуться поближе. В это время из темноты появились несколько фигур. Они были похожи на начальника стражи и караульных. Воины стащили с лошади большой мешок и бросили его рядом с костром. В мешке кто-то тихо стонал. Судя по голосу, это была женщина. Разговор с палачом был короткий, после чего воины ушли, а двое сытых караульных оттащили тело в сторону и сели на него сверху. Стоны усилились, а затем стихли. Вспомнилось убийство ханьского посла, Чжи Чжи, восседавший на трупе, и князья, сделавшие из ханьских воинов лавки. Лаций дрожал от прохлады и никак не мог остановить озноб.
Палач тем временем засунул в костёр другой кол и стал равномерно вращать острый конец над пламенем. Иногда он вынимал его и тёр о землю, после чего снова засовывал в горящие угли. Наконец, когда он был обожжён, на его широком лице появилась радостная улыбка. Он повернулся к Лацию и стал раздувать щёки и выпячивать глаза, показывая, как всё будет происходить на самом деле. Лаций стиснул зубы и закрыл глаза. «Минерва, ты лишила меня разума и мудрости, – взмолился он в душе, – пошли мне хоть какое-то облегчение перед смертью! Пусть Диана10 выбьет мне глаза своими стрелами, если даже Юстиция11 отвернулась от меня в этой далёкой и страшной земле!». В душе он искренне надеялся, что если его просьбы не помогут, то, может быть, боги смилостивятся и пошлют его в царство Орка раньше, чем этот толстый индус проткнёт его кривым деревянным колом.
Однако если раньше от молитв ему становилось легче, то теперь в душе царили пустота и безграничное отчаяние. Лаций прикрыл глаза, так как со стороны костра снова послышались чьи-то голоса. Это был голос Патьи! В протянутой руке тот держал кожаный бурдюк. Палач взял мешок, и молодой грек сразу исчез в темноте. Толстяк подошёл к Лацию, толкнул его ногой и сел рядом.
– Зачем тебе вино? – хмыкнул он. – Ты же мёртвый, а? Только зря будешь пить. Что, тебе легче от этого будет? Пожалел он тебя, да… вино принёс. Но это не поможет, никак не поможет. Легче тебе не будет. Эх, зря всё это… – невнятное бормотанье продолжалось ещё довольно долго, но для Лация это было равносильно шуму ветра или шелесту листьев – он всё равно ничего не понимал. Палач сидел в двух шагах от него и разговаривал с небольшим кожаным бурдюком. Наконец, он замолчал, вытащил пробку и сделал глоток. Затем снова что-то пробормотал, довольно почмокал, заткнул пробку и крикнул стражникам: – Эй, доставайте воровку! Пора приступать! А я пока этому руки перевяжу… чтоб не мешали… надо спереди вязать, чтобы на спине не мешали. Спину гнуть нельзя, – со знанием дела объяснял он, как будто Лаций понимал его и мог оценить эту заботу. Положив мешок у стены, палач стал развязывать ему руки. Лаций лежал на боку и не видел, что тот делает. Но, судя по тому, что двое стражников в это время стали снимать с женщины мешок и одежду, он догадался, что их час настал. Когда палач развязал ему руки, со стороны стражников раздался шум борьбы и озлобленные мужские голоса. Толстый индус в этот момент заметил у него амулет и сразу же стащил с шеи. Затем повесил себе на грудь и недовольно посмотрел в темноту. Звуки борьбы усиливались. Палач бросил верёвку Лацию на лицо и, ругаясь, направился к костру. – Что вы с ней возитесь? – он стукнул женщину кулаком по голове, и та сразу обмякла, откинувшись на спину. – Всё, снимай тряпки и вяжи руки! Только крепко! Они такие сильные бывают, что ещё и вырваться могут.
– От меня не вырвется! – усмехнулся один из помощников. – Может, это, сначала того? Молодая ещё! – с удовольствием поцокал он языком, поглядывая на тело воровки.
– Давай только побыстрей! – разрешил палач, подумав, что может пока пойти и выпить ещё вина, которым молодой грек несправедливо решил напоить только одного чужестранца. «Ну и что, что тот любит вино и давно его не пил? А им тут, что, всем дают пить вино?» – думал он. – «Нет, никто о них не заботится, а о каком-то бревне с лысым черепом и шрамом поперёк лица, видите ли, всё думают!»
Палач сел на землю и облокотился спиной на стену. Рука привычно выдернула пробку из мешка, и в горло хлынула струя терпкого напитка. – У-ух! – вырвался радостный вздох, и толстяк с удовольствием вытер рукавом губы. Не раздумывая, он приложился ещё раз. По желудку разлилась волна горячего тепла, и в ногах появилась приятная вялость. – Хо-ро-шо… – протянул он, покачивая головой из стороны в сторону и смакуя приятный вкус. Третий глоток был самым долгим, и внутрь необъятного живота влилось не меньше трети мешка. Сопроводив всё это громкой отрыжкой, он несильно заткнул пробку, чтобы чуть позже допить всё до конца, и стал наблюдать за похотливыми стараниями одного из стражников. Тот настойчиво пытался получить удовольствие от неподвижно лежавшей женщины. Неожиданно его спина уплыла куда-то в сторону, в голове всё перевернулось, и свет костра почему-то потускнел. «Крепкое вино», – подумал толстяк, усердно моргая глазами, чтобы прийти в себя. Неожиданно женщина-воровка пришла в себя и, сбросив с себя стражника, подошла к нему. Её лицо всё было в крови, вместо глаз виднелись две чёрных дыры, а под сломанным носом зияла пропасть беззубого рта с вырванным языком… Палач отшатнулся и, не удержавшись, упал назад. Мысли смешались и завязались в голове плотным узлом. Он попытался встать, но безуспешно. В груди что-то начало ныть, разрывая её изнутри на части. Задыхаясь, он схватился за рёбра короткими толстыми пальцами и захрипел. Дышать становилось всё трудней, как будто гигантский удав из непролазных джунглей Махальпы сжимал ему грудь своей смертельной хваткой. Изо рта вырвался тихий стон, и по губам вперемежку с пеной потекла слюна. Внутри уже всё клокотало, вырываясь через горло мокрым кашлем. И каждый раз на грязную одежду падали большие хлопья пены. Он уронил голову на грудь, и в этот момент силы окончательно покинули его. Протянутая в предсмертном рывке рука медленно опустилась на землю вместе с мешком и задрожала мелкой дрожью.