Дорога на юг оказалась очень долгой. Между собой римляне говорили о том, что их ведут в столицу Парфии. Ведут, как скот, не обращая внимания на раненых. Тех, кто не мог идти, убивали на месте, не жалея. Когда впереди показалась широкая полоса воды, парфяне стали что-то радостно кричать, и римляне поняли, что они вышли к Евфрату. Теперь пить давали много, но вода была не такой чистой, как раньше. От недостатка еды, гнилой пищи и болей в желудке люди болели и еле передвигались. Варгонт падал на землю при каждой остановке. Пленных было так много, что тем, кто останавливался, сразу же отрезали верёвки и, ткнув несколько раз копьём или мечом, оставляли умирать под неподвижными взглядами терпеливых стервятников. Так они прошли мимо города Дура-Европос на другом берегу реки и через несколько дней свернули в сторону. Парфяне говорили, что теперь дорога приведёт их к другой реке, Тигр, на берегу которой располагалась столица Ктесифон. Грязные, косматые, с небритыми лицами, римляне теперь отличались от них только одеждой. У пленных её практически не было. Многие шли почти голыми и сильно мёрзли по ночам. На каждом привале они оставляли по несколько десятков трупов. Казалось, этим мукам не будет конца…
Глава Жестокая благодарность сатрапа
Армянский царь Артаваз хотел проводить Орода до самого Тигра, но тот отказался. На юге Армении было неспокойно, и там часто встречались небольшие группы кочевников, которые занимались разбоем. Однако Ород, услышав об этом, только усмехнулся и показал на свою армию:
– Десять тысяч всадников, чего мне бояться?
Артавазу нечего было ответить, но, по крайней мере, теперь он мог быть спокоен, потому что предложил свою помощь и, тем самым, проявил необходимую вежливость. На этом они расстались, и парфяне отправились дальше одни.
Пакор постоянно выезжал со своими друзьями охотиться. Иногда к ним присоединялся и Ород. В горах охота была совсем другой. Но сатрапа она не радовала. Он был зол сам на себя: красивая жена начальника гарнизона оказалась глупой и строптивой. В первую ночь она вообще пролежала, как бревно, не сопротивляясь и смотря на балдахин выпученными от страха глазами. Да, телом она была похожа на Лаодику в молодости, но это выражение лица! Оно всё портило. В первую ночь она молчала и воротила нос. А во вторую эта глупая трепетная лань уже знала о судьбе своего мужа и от ужаса постоянно потела. Её тело было противно скользким.
Ород плюнул в пыль, и к нему сразу подъехал слуга с вопросом в глазах. Он плюнул ещё раз, и тот понял, что лучше вернуться назад. Сатрапу было досадно, что он не смог насладиться армянской красавицей, которая через месяц, обнаружив, что беременна, бросилась с обрыва в реку и утонула.
Но Ород пока этого не знал. Он поймал себя на мысли, что о чём бы он ни думал, постоянно возвращался к Сурене. Ему казалось, что после этой победы тот больше не захочет быть визирем. По крайней мере, он на его месте точно не захотел бы. Ороду вспомнился двоюродный брат Ахрет, который посмел возмутиться казнью Митридата несколько лет назад. Когда все главы родов провозгласили его царём Парфии, Ахрет не захотел этого сделать.
Тогда он послал Ахрету письмо с предложением встретиться, но тот ответил, что болен и просит оставить его одного в его городе. Ороду было ясно, что двоюродный брат не доверяет ему и не хочет встречаться лицом к лицу. Но идти с войском против него повода не было. Тут нужен был посредник. Причём такой, которому они оба могли доверять. Этим человеком оказался Сурена. После долгих размышлений и разговоров он, наконец, согласился и тайно направился в Нису. Никто так и не узнал, как ему удалось попасть во дворец и встретиться с двоюродным братом сатрапа. Льстивые придворные донесли позже, что они проговорили вдвоём всю ночь, а утром Ахрет вышел перед своим двором и сказал:
– Я еду к своему брату Ороду. Если так суждено Ахурой Маздой, то пусть так и будет. Я принял решение. Выезжаем завтра, – повторил он и повернулся к Сурене: – И пусть будет так, как ты сказал.
Сурене надо было отправить к Ороду гонца, но он этого не сделал. Вместо этого он приехал с Ахретом в город Экбатана, когда сатрап уже собирался отбыть в другой город, Селевкию, где обычно проводил зиму. По лицу Орода было видно, что эта встреча была ему неприятна. Увидев своего двоюродного брата Ахрета живым и невредимым, он понял, что Сурена сделал это специально, надеясь на его милосердие.
– Я не просил тебя привозить сюда его тело, – раздражённо сказал он ему.
– Но я привёз вместе с телом и душу, – впервые за много лет посмел возразить ему визирь.
– Она мне тоже не нужна, – зло бросил Ород и сделал знак начальнику стражи Кериму. Тот подошёл к коню Ахрета и взял его под уздцы.
– Так мне и надо, – горько произнёс Ахрет и отпустил поводья. Больше его никто никогда не видел. Ород не вспоминал об этом случае. Но именно с тех пор дружеские отношения между ним и Суреной стали постепенно остывать.
Дорога медленно поворачивала вокруг невысокого холма. По всему склону были разбросаны многочисленные валуны, которые, наверное, остались здесь с тех времён, когда на месте холмов ещё высились горы. Царь, задумавшись и опустив голову на грудь, ехал впереди. Внезапно его воспоминания нарушил резкий стук копыт. Он не успел понять, что произошло, как какой-то всадник быстро пронёсся мимо него и резко осадил коня в нескольких шагах впереди. Ород увидел только высоко поднятый щит. После этого раздался глухой стук, как будто кто-то рассыпал сухие бобы на деревянном полу. Сзади послышались крики стражников, и вперёд унеслись несколько десятков всадников. Ород остановился и только теперь понял, что произошло: молодой Фарух повернулся к нему со щитом, в котором торчало несколько стрел. Все они предназначались ему. Но у Орода было плохое настроение, потому что он думал о Сурене. Он ничего не сказал, только нахмурил брови. Как назло, сзади выехал отец Фаруха, уважаемый многими Марим Карат из рода Михран… из рода Сурены.
– Молодец, сынок! – радостно воскликнул он. – Ты, как визирь Сурена, не побоялся подставить свой щит, чтобы спасти нашего великого царя!
Но лучше бы он этого не говорил. Глаза Орода налились кровью, и он еле сдержался, чтобы не ударить спешившегося рядом с ним придворного.
– Марим Карат, – прорычал он, стараясь не перейти на крик, – скажи мне, кто может ехать впереди царя, когда он едет по своей земле?
– Я не понимаю тебя, мой господин, – растерянно ответил пожилой Марим, ощутив в его словах угрозу.
– Ты не понимаешь?! – не сдержавшись, заорал Ород. – Я – царь Парфии и я еду по своей земле, а твой сын смеет выскакивать вперёд и останавливать мою лошадь!
– Но он же спас тебе жизнь, – в отчаянии пролепетал несчастный старик, чувствуя, как на лбу начинает проступать испарина. – Он, как Сурена, хотел показать тебе… – но закончить старый придворный уже не успел, потому что, услышав ненавистное имя, Ород так сильно сжал бока лошади, что та заржала и встала на дыбы.
– Замолчи! – крикнул он на Марима. – Сурена победил римлян, а кого победил твой сын? Меня? – после этих слов воцарилось грозное молчание, и было слышно только, как лошади переступают с ноги на ногу и на ветру громко хлопают накидки повозок.
– Силлак! – прорычал царь.
– Да, мой господин, – сразу же откликнулся тот.
– Скажи, ты можешь ехать впереди царя?
– Нет, мой царь, – еле слышно ответил тот.
– Нет, не можешь, – подтвердил его слова Ород. – Возьмите его! – кивнул он в сторону юного Фаруха.
– Мой господин, – дрожащим от волнения голосом произнёс отец юноши, став на колени прямо перед его лошадью. Фаруха уже сняли с лошади и держали за руки, чтобы он не убежал. Но тот и не думал бежать. Полными отчаяния глазами он смотрел то на отца, то на царя, не понимая, в чём его обвиняют. – Мой сын хотел доказать тебе свою преданность и любовь, – протянул в мольбе руки Марим Карат. – Он юн и ищет славы, а не позора. Он не прячется за спинами других при виде опасности. Ему чужды страх и предательство. Как и я, он верно служит тебе, мой господин.
– Тогда виноват ты! Ты должен был научить своего сына, что он никогда не может выезжать впереди царя. Никогда! – Ород внезапно замер и прищурился. В его глазах мелькнул недобрый огонёк. Сердце несчастного придворного сжалось и почти перестало биться. – Но ты можешь доказать свою верность, как ты говоришь, – процедил сквозь зубы царь. – Возьми меч и накажи своего сына так, как должен наказать любой отец за такой поступок!
– Я… я… не могу, – пролепетал старый придворный, но ему уже вложили меч в руку и подвели к сыну. Тот стоял на коленях, глядя широко раскрытыми глазами на отца. Тот упал рядом с ним на колени и разрыдался.
– Твоя преданность – это твои слёзы? – со злостью спросил Ород. – Так ты верен своему сатрапу?
– Я верен тебе, мой господин, но я не могу убить своего сына, – ответил Марим и опустил голову.
– Отрубите им головы! – приказал он и тронул лошадь. Фыркнув, животное медленно прошло мимо этих двух несчастных, а через десять шагов раздался свист меча и сначала голова сына, а потом и отца покатились в пыль. Начальник охраны Керим подскакал к сатрапу и низким голосом произнёс:
– Всё сделано, – он держал одной рукой поводья, следя за тем, чтобы его лошадь случайно не поравнялась с лошадью царя, а в другой у него были головы казнённых. Но Ород ничего не ответил, только махнул рукой в сторону камней и даже не повернулся. Начальник охраны посмотрел на него, потом – в сторону холма и, отстав, забросил отрубленные головы в кусты.
Через некоторое время вернулись всадники охраны. Они никого не привезли живым. Им удалось настигнуть нападавших за холмом, но те не захотели сдаваться и их всех пришлось убить. Судя по одеждам и оружию, это были разбойники. Но Орода эти новости уже не интересовали. Он снова задумался о визире Сурене, который тоже принадлежал к роду Михран, как Мирам и его сын. Теперь им овладели мысли о том, как незаметно подготовиться к встрече со своим визирем в Экбатане.
Глава Верблюды с пустыми мешками
Римляне напоминали умирающих муравьёв. Ветер дул со всех сторон, принося кучи пыли и песка, земля трескалась от жары, и сухие кустарники отрывались от холмов, устремляясь вслед обречённо плетущимся толпам оборванных пленников. Те, кто выжил в первые дни, постепенно превратились в животных, готовых драться за кусок кости или лепёшек, которые им бросали после захода солнца прямо в песок. Другой еды не было. Лаций тоже ел отбросы и делился ими с Варгонтом. Тот чувствовал себя лучше, но ещё плохо ходил. Они почти не разговаривали и больше молчали, слушая то звук шуршащего по песку ветра, то изредка приходящего в себя Павла Домициана. Во время нападения парфян под Синнаками он отбился от своего брата Мария и был схвачен далеко от обоза. Судьбу остальных ветеранов он не знал. Помнил только их имена. Слепого певца даже не связали. Он шёл, держась за последнюю верёвку в связке и иногда пел.
Днём трудно было держаться вместе, но вечером Лаций и Варгонт старались найти Икадиона и Атиллу Крония, чтобы вместе бороться за отбросы еды, воду и защищать друг друга. Павел Домициан обычно до них не доходил. Его часто забирали к себе иллирийцы, которые заставляли слепого певца рассказывать истории и петь им песни, чтобы хоть как-то отвлечься от страха и ужаса дневных переходов. Бывало, что те, кто слушал его ночью, к следующему вечеру были уже мертвы, и он повторял свои рассказы другим пленным.
Больше всего неприятностей доставляли верёвки. Как Лаций ни старался, растянуть их не получалось – конский волос не тянулся. Он даже подкладывал под них куски ткани, смягчал водой и плевал до изнеможения, но ничего не помогало – они всё равно растирали кожу до кровавых ран. Оставалось только подтягивать их повыше и идти так полдня, а потом опускать вниз и ждать привала. Это немного помогало – так кожа растиралась, но не лопалась.
Однажды парфяне остановились на невысоких холмах задолго до наступления заката. Песка здесь было меньше, чем в пустыне, и вокруг были кустарники и камни. Римлян, как всегда, сбили в кучу внизу. Лаций заметил несколько больших валунов и потащил к ним Варгонта, Икадиона и Атиллу.
– Зачем? – одними губами прошептал Варгонт.
– Утром прохладно. Под камнями будут капли, – устало ответил Лаций. – Можно будет слизать.
Они без сил повалились рядом с камнями. Остальные пленные расположились чуть дальше, до них было шагов пятнадцать—двадцать. Обычно перед остановкой все стремились оказаться в середине, потому что крайних всегда убивали первыми. Иногда это происходило из-за того, что там оказывались самые слабые, которые не могли больше двигаться, а иногда парфяне хватали их просто так, для развлечения. Лаций опёрся спиной на большой камень и стал растирать ноги и руки. Рядом проходили бродяги, проезжали телеги и плелись верблюды с пустыми мешками. Несколько раз он замечал знакомые лица нищих и гетер, которые были в римском лагере около Александрии и Антиохии. Они с такой же радостью следовали теперь за парфянами, развлекая и ублажая их, как делали это полгода назад в лагере римлян.
Жара ещё не спала. Спрятаться от солнца было практически негде. Варгонт сразу же впал в беспамятство. Лаций накрыл ему голову его же туникой. Сзади послышались странные звуки. Лаций приподнял голову. Всего в нескольких шагах от них стояли двугорбые животные. На спинах у них болтались грязные мешки. Из одного торчала сломанная стрела. «Верблюды, грязные верблюды, – проплыло у него в голове. – Верблюды победили Рим…» Лаций уронил голову на грудь и закрыл глаза. Он старался бороться со сном, чтобы не пропустить разносчиков воды. Они разрешали иногда промывать раны Варгонта. Грязь каким-то чудом ещё не попала тому в раны. Но это могло произойти в любой момент, и смерть наступила бы в течение двух дней. Варгонт и так долго продержался. Многие умирали гораздо быстрее. От плохой еды и тухлой воды у людей распухал правый бок, начинала болеть печень, и они желтели прямо на глазах. Таких обычно добивали парфяне.
Варгонт тихо постанывал, лёжа под камнем. Глаза у него закатились, оголив белки, рот с потрескавшимися губами зиял чёрной ямой на фоне заросшей щетины и почерневшей кожи. Он даже не чесался, как остальные. Мелкие вши стали настоящим бедствием, от которого в Риме спасала обычно одежда из шёлка и термы. Но здесь единственной одеждой была кожа и густые длинные волосы, в которых эти паразиты чувствовали себя полными хозяевами.
Став на колени, Лаций поправил остатки накидки на теле друга и обвёл взглядом камни, как бы ища хоть что-нибудь, чтобы накрыться самому. Но тщетно. Он сглотнул вязкую слюну. Захотелось пить. Сразу вспомнились мешки с водой. У Евфрата их поили щедро. Хотя вода была грязной. Сейчас он бы много отдал даже за несколько капель. За камнями повсюду стояли одни верблюды. Ленивые, медленные животные. Лаций лежал грудью на камне и бездумно смотрел на них, чувствуя, что засыпает и скоро не сможет оторвать голову от рук. Но воду пропустить было нельзя. Он приподнялся и покрутил головой. На камнях убаюкивающе шевелились длинные тени верблюдов. Лаций поморщился. Перед глазами всё медленно расплывалось и начинало качаться из стороны в сторону. И даже резкий скрип колёс не сразу привёл его в себя. Прямо за верблюдами проехали две больших телеги с высокими бортами. Их сопровождали несколько всадников. Внезапно они остановились прямо напротив валунов, но их было плохо видно из-за двугорбых животных. Один из всадников подъехал к первой телеге. Оттуда показалось лицо старой женщины чем-то похожее на косточку персика. Похоже, она всегда и всем была недовольна, потому что в каждой морщине её лица застыли раздражение и злость. Лаций даже не догадывался, что это была старая служанка дочери Абгара, которая сидела в это время внутри. Услышав голоса разносчиков воды, он отвернулся и направился к ним.
Старуха тем временем что-то сказала всаднику, и тот, кивнув головой, отъехал в сторону. Она неожиданно быстро для своего возраста перелезла через край и направилась ко второй повозке. Там она долго что-то искала, пока ей в руки не попался нужный узел. Схватив его, женщина что-то недовольно пробурчала и зло посмотрела на двух девушек, которые со страхом наблюдали за ней из глубины повозки. Это были две рабыни, которые следили за вещами своей госпожи и этой служанки. Старуха никогда не хвалила их и всегда кричала. Поэтому они сидели, не дыша, и старались ничем не привлекать её внимание. Когда она, продолжая бормотать, вылезла из повозки, они с облегчением вздохнули. Всадники стояли позади и терпеливо ждали. Только их кони время от времени всхрапывали и махали хвостами, отгоняя назойливых мух.