Долго она втолковывала и долго тетя Лиза не могла понять, что от нее хотят, а когда поняла, то воскликнула:
— А-а, дак вам скоропырошну, что ли, надо?
— Ну, если хотите, да — «скоропырошну», — и Лидия Михайловна не выдержала, рассмеялась.
— Да я же вам говорила, что их на базаре — пруд пруди, хоть в кадушках засаливай! — пояснила тетя Лиза, — зачем же мне-то на таку пустят ну работу силы да время тратить?
— Там все, что ли, пустяшные?
— Да как сказать. Базар на базар не приходится. Если хорошо поискать, понимающим да зорким глазом, то можно и неплохую выискать.
В конце концов, решили поискать. Тетя Лиза согласилась быть поводырем.
В ближайшую субботу моя хозяйка, нарушив всегдашние привычки этого дня, встала очень рано. Она суетилась с завтраком, караулила прогноз погоды на день, взглядывала на небо и в этих хлопотах стала чем-то трогательно, по-бабьи похожа на тетю Лизу. Выполняя инструкцию своей попутчицы по базару, она оделась попроще: навертела на голову ношеный платок, надела старенький плащ, чтобы «спекулянтки не липли», выражаясь языком тети Лизы. Снарядившись таким образом, она, провожаемая репликами и насмешливыми взглядами Валерия Ивановича, отправилась к своей напарнице по базарным делам.
…Вернулась она часа в три, в самую жару — вся раскрасневшаяся, разомлевшая и усталая. Плащ болтался на левом плече, волосы выбились из-под платка. Она плюхнулась на диван и притворно-плаксиво пожаловалась:
— Ох, не могу! — И тут же начала: — Твоя тетя Лиза — двужильный человек. Она меня по всему базару вдоль и поперек истаскала и оттуда пешком принудила идти. Валерий Иванович, через двадцать лет мы с тобой ползать начнем, а она так же будет бегать.
— Ну, так это же человек старой закалки, деревенского воспитания, — отозвался Валерий Иванович и, усмехнувшись, осведомился: — А где же платок?
Платка не было.
Но это не огорчало хозяйку. Ее распирали впечатления, которые она и начала тут же выкладывать. Перво-наперво, оказывается, туда нельзя идти без темных очков — такая уйма паутинок, что глаза слепит. Выбрать сувенир, по ее, Лидии Михайловны, мнению, совсем не трудно, а по тети Лизиному — был один подходящий платок. Но и его покупать тетя Лиза отговорила: дескать, завтра, в воскресенье, базар будет еще больше, и они непременно найдут паутинку, по качеству близкую к тети Лизиной. Так что они сговорились сходить еще и завтра.
— Ну и хлопотный же сувенир ты наметила, — с укоризной произнес Валерий Иванович.
— Ну, а как же ты думал-то! Надо же стоящую вещь подарить! — воскликнула Лидия Михайловна, и мы тут же переглянулись с Валерием Ивановичем и рассмеялись: она так развела руками и с таким выпевом сказала, даже с «приокиваиием», что прямо тебе — вылитая тетя Лиза.
На завтра с утра у Лидии Михайловны повторилось то же самое — подкарауливание прогноза, взглядывание на небо, наворачивание ношеного платка, облачение в старенький плащ и, наконец, уход в сопровождении иронических реплик мужа. И возвращение состоялось в то же время и такое же, как вчера, только на этот раз победоносное — с платком.
Немного остывши от жары и отдышавшись, она с увлечением начала рассказывать, как они искали, как приглядывались, как торговались, что говорила тетя Лиза тем, кто продавал, и как ей отвечали, изображая все в голосах и в лицах. Потом развернула свою покупку и прямо по ней стала с воодушевлением толковать о ее достоинствах и все тети Лизиными словами. Паутинка была размером хоть и не очень велика, но не так уж и мала, и смотрелась хорошо — ровненькая, строгонькая, со снежными блестками, и с тем разнообразием узоров, которое соответствовало ее пропорциям. И не простая, не обычная, а однокруговая. Словом, она вполне, без всяких натяжек оправдывала ответственное звание оренбургской паутинки.
И вот, наконец, мои хозяева уехали, оставив меня хозяином дома.
Но самым неожиданным оказалось то, что вскоре же после возвращения Лидии Михайловны, у нее снова затеялись хлопоты того же характера, что и перед отпуском. Я-то считал, что поскольку сувенир куплен и вручен, то, стало быть, все платковые дела у нее закончились. Но, оказывается, не тут-то было.
Чуть ли не сразу после своего приезда она заговорила о платке, который был в свое время тете Лизе заказан, — дескать, сделан ли он, а также о самой тете Лизе и о том, что она вроде бы к ней, Лидии Михайловне, хорошо расположена.
Вскоре мне довелось побывать у тети Лизы и я узнал, что платок связан.
— Так, хорошо! — возбужденно зашептала Лидия Михайловна. — Только знаешь, Валерию Ивановичу об этом — ни слова. Я его сначала подготовлю.
Подготавливать она начала, кажется, в тот же вечер, часов этак в восемь, потому что как раз в то время я услышал через открытую дверь хозяйской половины его рассерженный вскрик:
— Да что ты с этими платками никак не развяжешься!
Потом неразборчиво — ее мягкий, уговаривающий голос. Потом опять его рассерженный:
— Да ты понимаешь, что сейчас, после отпуска, денег нет!
Опять уговаривающий и следом:
— Как, ты уже заняла под платок? У каких Ляпиных?
Довольно долго все это продолжалось, затем послышался внятный голос Лидии Михайловны:
— Ну, Валерий, ну пойми, неудобно же теперь отказываться.
В общем, она его убеждала, что теперь неудобно отказываться, поскольку платок связан специально для них. А он ей выговаривал: дескать, почему же она еще тогда, перед отпуском, не отказалась.
А все дело-то, очевидно, в том, что она просто не хотела, больше того — не в силах была отказаться ни тогда, ни теперь. Потому что у нее появилось непреодолимое желание заполучить себе лично платок тети Лизиной работы. И еще потому, что у нее за это время не угас, а даже больше разгорелся интерес к платкам вообще, а также к тем, кто их вяжет.
В конце концов, она уговорила мужа, что надо пригласить тетю Лизу, посмотреть ее платок, а там видно будет. Это «видно будет» оставляло, конечно, немалую лазейку для Лидии Михайловны.
Приглашать она пошла сама. Выбрала подходящий свободный вечер с учетом того, что Валерий Иванович в добром расположении духа, и отправилась.
Пришли они этак через час. Лидия Михайловна была как-то порывисто оживлена. В том, как менялось ее лицо, во всех ее движениях угадывались одновременно и ликование, и тревога, и надежда, и какая-то напряженная решимость. Тетя Лиза выглядела довольной и умиротворенной.
Поговорили о том, о сем, о разном, выпили по чашке чаю. Потом тетя Лиза стала разворачивать платок.
— Ну-ка, подержи-ка за этот угол, — и она вложила в руку Валерия Ивановича угол платка. Тот вынужден был держать.
Платок развернулся во всю ширь и бесшумно заколыхался в их руках. И в мрачноватом зале стало светлей и нарядней. И почудилось что-то когда-то вроде виденное и слышанное — пугачевская тройка в снежной степи и колокольчики, и бубенчики, и трехсуточная метель, только сказочная — без завывания и свиста, и редкие снежинки.
Лидия Михайловна набросила платок на плечи и, поводя ими, прошлась по комнате. Потом накинула на голову и опять прошлась. «Ну, как, Валерий Иванович?» — и так и поплыла, затанцевала перед ним. И вся была — сама предупредительность, сама преданность и повиновение. И не опускала с него своих ликующих глаз, и в них тоже плескался платок.
Я, конечно, понимал, что это был самый пиковый момент «охмурения», и все-таки я ему в тот момент крепко завидовал. Потому что до обидного мало выпадает в жизни на нашу долю вот таких женских взглядов.
А тетя Лиза, любуясь и радуясь, стояла чуть поодаль.
Со смущенной улыбкой смотрел Валерий Иванович то на платок, то на жену, то на тетю Лизу. После некоторой заминки он, наконец, сдался. Определенную, роль тут сыграло, конечно, и присутствие тети Лизы. Без нее, один на один против жены, он продержался бы несколько дольше.
Платок растянули на ковре, занимавшем большую часть стены — чтобы лучше были видны узоры. Ковер был темно-коричневого фона, и паутинка на нем смотрелась особенно хорошо и внятно.
Потом сели пить чай, теперь уж основательно. Ликующая хозяйка тут же засыпала гостью вопросами: «Где «круги»? Вот эти самые и есть «круга»? А «ягодки» — вот они? Или это не «ягодки»? Это что, вот эта глазастая вязка? А здесь и здесь, в разных местах узор повторяется, что ли?»
Тетя Лиза отвечала. Теперь-то она могла без затруднений все объяснить и показать, не то что при первом разговоре, поскольку теперь перед глазами был платок. И она объясняла с удовольствием, не торопясь и обстоятельно.
— Вот эти самые и есть «круги»: четыре по углам, а в середке, самый богатый — пятый. А это — да, тут «ягодки» поместила, по двенадцать «ягодков» на каждую сторону. А между ними «рыбки» запустила. По контуру-то? Тут повыше «кругов», в обхват их, «решетка» идет.
— Это вы называли, как бы сказать… фигуры, что ли. А они ведь состоят из узоров, так? — уточняла хозяйка. — И у узоров тоже названия есть?
— Ну, а как же! Эти вот, что по краю пятого круга идут, называются «перекосики», эти — «косорядки», тут — «мелки глухотинки», тут — «кошачьи лапки»…
— А эта вот — глазастая вязка?
— А это — «крупны глухотинки». Из них вот как раз «решетка» сделана. Они без простой иголки. Выворотными они вяжутся. Вот ведь машины-то на фабрике выворотны не умеют вязать! — торжествующе-удивленно восклицала тетя Лиза, обращаясь к собеседнице.
— Не умеют? — с улыбкой отзывалась та.
— Нет, не умеют! — подтверждала тетя Лиза.
Чудно как-то было, что она говорит о машинах, будто о людях, — «не умеют».
— Здесь все узоры, какие вы знаете?
— Что вы! Знаю-то я куда больше. А при вязке самы красивы выбираю. Потому что на одну паутинку их не уместишь, им тесно будет.
Хозяйка слушала объяснения гостьи как интересную, завлекательную историю, то и дело с улыбкой кивала, — дескать, да, поняла — и даже вздыхала с легкой завистью. И, наконец, с чувством воскликнула:
— Видишь, Валерий Иванович, что значит — дело в руках!
Вон оно как, она уж, стало быть, усвоила!
Долго они проговорили в этот вечер, и чувствовалось, что их разговор далеко не последний.
Вскоре стало ясно, что общение Лидии Михайловны с тетей Лизой и ее паутинкой, хождение на базар, долгие беседы о пуховязальном деле дали какое-то новое направление ее мыслям и всему ее жизненному укладу. Все чаще она, улучив время, останавливалась перед обретенным платком, подолгу его разглядывала, переспрашивала у меня о том или ином узоре. Мои ответы вскоре перестали ее удовлетворять, и она бежала за разъяснением к тете Лизе. Ходила и на фабрику пуховых платков, и на комбинат, приносила оттуда снимки разных платков, их деталей. И всю эту беготню, все эти хлопоты она каким-то образом уж связывала со своей работой…
Последний ее разговор с тетей Лизой, который я слышал, состоялся в тети Лизиной избе. Говорили они что-то насчет того, трудно ли научиться вязать, как учились когда-то и как сейчас учатся. Окна были задернуты плотными занавесками, в избе было сумрачно, прохладно и приятно отдыхалось после уличной жары. Размеренно тикали часы, помурлыкивал кот на своей мягкой лежанке, помурлыкивал динамик в углу. И сквозь эти успокаивающие звуки слышалась неторопливая ровная речь, словно бы мягко погружающая в толщу времени…
— …Мы-то с самых ранних лет приучались вязать. На посиделках-то само собой, это уж потом. А спервоначалу дома, между хлопотами по хозяйству. Это у нас было вроде и делом, и отдыхом, и развлечением. Сейчас-то совсем не так, не хотят девчата вязать. Хотя бы моих взять: как из деревни приедут, сначала-то вяжут, пока не осмотрелись. А как осмотрятся — тут уж трудно их усадить. Да и то сказать, сейчас ведь и театры, и кино, и телевизор — это куда интересней, чем над платком колдовать. И опять же, они ныне все по школам, да по институтам сидят, а дома еще и за уроками — небось надоедает сидеть…
…Вяжут и сейчас, все больше вяжут. Вон на базаре платков сколько, вы сами видели. Но главное — не просто вязать, а как вязать. Молодые-то ныне все больше бредни лепят. Как стары мастерицы перемрут, так и настоящи платки исчезнут. А что касаемо научиться вязать, так это больше дело семейственное, домашнее. Но, говорят, сейчас и в школах учат, на уроках труда — где-то в районе, что ли…
А через год, в течение которого я успел перебраться в другой конец города, сменить работу, жениться и стать отцом, то есть спустя, по современным понятиям, целую вечность, я вдруг наткнулся на одно коротенькое сообщение в нашей газете, прочитал его и сразу вспомнил о платковых хлопотах Лидии Михайловны. В сообщении говорилось, что принимаются девушки во вновь образовавшееся профтехучилище на обучение по специальности вязальщиц пуховых платков. И затем все как положено: учащиеся обеспечиваются бесплатным обмундированием и трехразовым питанием, иногородним выплачиваются квартирные и так далее.
Сразу же пришло в голову: а ведь появление этого училища, пожалуй, не обошлось без участия Лидии Михайловны. Во-первых, она же работает в управлении профтехобразования, а во-вторых… ну, просто не могло без нее обойтись.
И тут загорелось неодолимое желание узнать, в какой же степени она причастна к этому делу. А стало быть, и тетя Лиза со своей паутинкой — как первоисточник. В памяти всплыли картины той жизни и те два дома, причем на первом плане — маленький, деревянный, из двух комнат, с многострадальной сенной крышей. И потянуло туда… Захотелось взглянуть на все, особенно на тот домик, на сенную крышу, пройти в избу, убедиться, на том ли самом месте висит иконка, стоит ли сундук — ровесник хозяйки, увидеть ее саму, склонившуюся над паутинкой.
Меня потянуло туда так же, как иных вдруг начинает тянуть после многолетней разлуки на свою родину. Да в сущности у меня там и была родина. Другой-то, строго говоря, и не было.
РАССКАЗЫ
ВОЛОДЯ — ВОЗЧИК ОБЩЕПИТА
Появление Володи редкий раз оставалось незамеченным. Особенно с утра, когда клиентов мало, когда поварихи и раздатчицы еще не умаялись, не измочалились в кухонной жаре и духоте, а работницы по столам — в обеденных залах.
Начиналось обычно с того, что раскрывалась дверь и через нее протискивалось плечо Володи, нагруженное говяжьей тушей или ящиком, в котором позвякивали бутылки с кефиром, либо сливками, либо фруктовой водой. Потом появлялся и сам Володя, целиком.
И тут же, кто видел это: и раздатчицы, и кассирши, и буфетчицы — все начинали весело переглядываться и как-то по-особенному улыбаться в сторону Володи. И слышался радостный выкрик:
— Ой, да кто же это пришел-то?
И следом:
— А кто пришел?
— Да ведь Володя пришел-то!
— Да ну?
— Ну да!
— Володя, дай-ка я разгляжу, какой ты сегодня.
— Да не мешайте вы ему, черти, — вступалась буфетчица. — Вот сюда, Володя, ставь ящики-то. Сюда, сюда. Вот спасибо. Вот умница.
— Здравствуй, Володя, — по-ангельски пели пролетавшие мимо беленькие практикантки кулинарии. Обычно они всех мужчин, причастных к системе общепита, называли «дядями», но им и в голову не могло бы прийти, что и Володю можно называть «дядей Володей».
— А Володя-то нынче побрился, — слышалось откуда-то.
— Да ну?
— Ну да?
— Ай да Володя!
— Жениться поди собрался.
А те, кто побойчей, приступали к Володе с просьбами:
— Володя, своди в кино.
— Володя, возьми меня в жены.
И тут же кто-нибудь спрашивал со смешком:
— Спать-то где будете?
— А Володя кровать смастерит.
— Володя новомодную купит.
— Ну как, Володенька? Соглашайся, мой хороший.
Иногда — это случалось настолько редко, что можно было отмечать красными числами в календаре, — Володя удостаивал ответом. Он ставил на место очередной ящик, оборачивался всем корпусом к женщинам и говорил: