— Ты что, дурной,— сказал ему на варке Гавик, проворочавшийся полночи на лавке под покашливание Димки,— иди в санчасть.
Дед Мороз потянул ещё пару дней, улучил момент и улизнул в санчасть. Стоял и думал, к кому и как тут обращаться. Сунулся в кабинет:
— Мне к терапевту.
— А я тебе кто, гинеколог? — ответил человек в белом халате.— В армии один общевойсковой врач! Покажи горло. Сейчас люголем обработаю, и всё пройдёт.
Димка глазом моргнуть не успел, как человек в халате мазанул ему по горлу палкой с ватой, обмакнутой в какую-то коричневую дрянь.
У Димки брызнули слёзы. Пулей вылетел он из санчасти и вытошнил эту гадость прямо на сугроб у крыльца. Больше он туда не заходил.
В начале декабря часть роты увезли на «объект». Пилипенко и Омельчука в том числе. А Мороз остался.
— Ничего,— ободрил его Философ,— зато мы в казарме, в тепле.
— Что-то ты захирел без дружков,— поддел его Муха и «поучил» кулаком под дых.
А Дед Мороз не понимал, что с ним происходит. Было ему как-то всё фиолетово. Это когда разлепляешь с трудом глаза утром, а мир подёрнут серо-фиолетовым туманом, но тебе нет до этого дела. Ничего не хочется: ни есть, ни спать. Всё безразлично. Раньше он страдал, когда снова и снова строили перед походом в столовую, и не оставалось времени на собственно еду, приходилось заглатывать, чтоб хоть сколько-то съесть. А теперь и это стало всё равно.
Муха озаботился дембельским альбомом. Ему купила и привезла один, такой громадный, мать Философа. Сам он раздобыл где-то кусок сукна, из которого шьют шинели, и обтянул обложку. Взводный художник нарисовал карикатуры из их солдатской жизни. Философ вписал афоризмы. Муха лично неторопливо и любовно вклеивал фотографии. Альбом был предметом его особой гордости.
Дед Мороз поджарил картошки, переложил в котелок и, как только сдал наряд, понёс в каптёрку. В груди болело. Он привык. Вот только слабость совсем забодала. От перехода из холода в тепло захотелось кашлять. Он плюхнул котелок на стол. На краю лежал альбом в «солдатской шинели». «Деды» пили чай. Дед Мороз подавил приступ кашля и поспешил убраться. Голова раскалывалась. Он не помнил, как добрался до казармы. Тут уж дал волю кашлю. Вдруг ворвался разъярённый Муха и набросился на Мороза с кулаками.
— Я принёс, там картошка,— бормотал Димка, машинально закрывая лицо руками.
— Гад! Сука! — орал Муха — Ты специально так котелок поставил? Ты мне весь альбом чаем залил! Фотографии!
У Деда Мороза не было сил ни выяснять, кто прав, кто виноват, ни оправдываться. Ни держать удар. Муха повалил его на пол и начал пинать ногами.
— А ну вставай, падла,— вопил Муха.— Отвечай!
Дед Мороз и хотел бы подняться, но не мог. Стало ему всё резко по барабану. Это когда судьба бьёт тебя сапогами в бок, и удары эти гулко отзываются в голове, а плоть боли не чувствует, она в параллельном мире. Только слышит звук.
Поэтому, сколько это продолжалось и когда ввалилась в казарму вернувшаяся с «объекта» группа, Дед Мороз не помнил. Макс с Гавиком оттащили от него Муху. Димка узнал голос Макса, когда тот тормошил его и спрашивал о чём-то. Он слышал, как Макс матерился и звал Гавика на помощь.
Пилипенко и Омельчук взвалили Мороза на плечи и потащили. Так поздно в санчасти сидела только какая-то женщина, то ли дежурный фельдшер, то ли медсестра. Она было упёрлась принимать самостоятельно решение. Макс сказал, тыкая в Димку пальцем, что инфекционный же, завтра вся рота сляжет, придётся им побегать тут. Женщина сунула почти безжизненному Деду Морозу градусник. Термометр зашкалило, и это решило Димкину участь. Женщина вызвала скорую.
— Нормалёк! — бодро говорил Деду Морозу Макс.— Отлежишься в госпитале, выйдешь как новенький. Всё путём. Прорвёмся.
Димка боком повалился на носилки, закашлялся и безучастно отвернулся от товарища. Дверца захлопнулась. Димку трясло и подбрасывало в тёмном кузове санитарной машины. Ощущение было, что душа его отделилась от тела: тело считало ухабы подмосковных дорог, а душа равнодушно смотрела на это со стороны.
В госпитале его переодели и отвезли в палату. «Новенький вам тут, чтоб не скучали»,— объявил санитар, перебросив Димку на кровать. Товарищи по палате поворочались в своих койках, поворчали и затихли.
Дед Мороз лежал и смотрел в окно, вернее, на то пятно, что должно было быть окном. Временами он то проваливался в небытие, то выныривал оттуда. Приятная прохладная ладонь легла ему на лоб. И тут же под мышку сунули ледяной скользкий градусник. Он попробовал запротестовать. Медсестра вынула термометр, ойкнула и выбежала.
Резанул по глазам яркий свет. Замелькали какие-то люди. Недовольно заговорили соседи по палате. Димке сделали укол. И опять темнота и тишина. И провал окна. Дед Мороз вспотел. Тихонько вошла медсестра, потрогала своей приятной ладонью его мокрую голову и вышла на цыпочках. Димка забылся беспокойным, но настоящим сном. Первый раз за полтора месяца.
Утром другая, пожилая медсестра с резким голосом раздала мокрые градусники из стакана и напугала профессорским обходом. Но никто долго не приходил. Соседями по палате оказались три стройбатовца первого года и один, весёлый, второго года службы. У окна койка пустовала. Дед Мороз не вникал в разговоры, его мучил кашель.
Наконец к ним вошёл надменный седой человек со свитой молодых врачей. Не успел он осмотреть стройбатовцев, как дверь снова распахнулась и палату заполнила толпа весело щебечущих девушек в белых халатах. Увидев профессора, почтительно притихли, впрочем, ненадолго.
— Д. Мороз,— прочитал профессор карточку.— Ну-с, кто это тут у нас Дед Мороз?
В свите подобострастно хихикнули, девчонки дружно рассмеялись. А Дед Мороз даже не улыбнулся на знакомую ещё с детского сада шутку. Скорее бы ушли!
Но терзали его долго. Сначала профессор выстукивал пальцами, слушал фонендоскопом. Больно мял живот.
— Откуда синяки? — спросил про бок.
— Упал,— прохрипел Димка.
— Эк ты интересно упал,— скривил губы профессор.
Ещё насмехается. Ему бы так!
Профессор продиктовал распоряжения. Их записали, но это было ещё не всё. Димку прослушала и простукала вся свита под снисходительные пояснения профессора.
Димка дрожал от холода. Краснел от любопытных взглядов девушек. Хорошо хоть им не дали его осматривать.
Всё. Профессор со свитой убрался. Девочкам что-то рассказала суровая медсестра, и они тоже поспешили к выходу.
— Сестрички! — крикнул им вслед весёлый парень, его звали Олегом.— Не оставьте в беде защитников Родины! Новый год на носу. Купите нам открыток. Домашних поздравить.
Димке сделали рентген. Вкатили уколы. Он лежал, устало прислушиваясь к разговорам в палате. Говорил в основном Олег. Со смешком рассказывал, как служил первый год в роте охраны управления части в Москве. Такая лафа была! Скорешевался с водителем из сверхсрочников. Управская «Волга» в их распоряжении! Так надо ж было им попасться! Как обычно, сняли двух тёлок, набрали бухла, но водитель превысил скорость. Гаишники их замели. Нет чтоб водителю водкой откупиться, так он полез в бутылку: только военная инспекция имеет право проверять документы. Ну гаишники их и сдали военным. Отправили дослуживать в стройбат. Зато есть что вспомнить.
Ближе к вечеру заглянула к ним медсестра.
— О! Марина! Ты что, опять в ночь дежуришь? — фамильярно поинтересовался Олег.
Она зыркнула на него сердито.
— Нет,— ответила.— Вы просили открытки? Купила разные, выбирайте и подписывайте.
Она подошла к Деду Морозу и протянула ему пачку.
— А что это он первый? — в шутку возмутился Олег.
— Он у вас самый тяжёлый.— Она потрогала Димкин лоб.— Ничего, солдат, температуру сбили, ампициллин начали колоть. В понедельник прокол сделают. Всё будет хорошо.
Димка не сильно понял, что ему назначили и что будут делать, но от ласкового голоса успокоился и умиротворённо закрыл глаза.
Он слышал, как получил по рукам от Олега стройбатовец, потянувшийся было вперёд него за открыткой, как сам Олег шумно выбирал картинку и остановился на изображении космического корабля.
Медсестра ушла, велев передать другим ребятам в отделении, что на посту лежат открытки. А она завтра заберёт подписанные и отправит.
Олег шлёпнулся к Димке на кровать и начал расписывать, как же им повезло. Медучилище на практике! Такой малинник! Давай вставай уж побыстрее, не упускай момент. Группами ходят. Каждый день, кроме воскресенья. И на ночь двух практиканток оставляют. И ключи от процедурной у них есть… Дед Мороз кивнул, только чтоб от него отстали. А Олег отправился на поиски приключений. Через какое-то время из коридора донёсся его смех, вторил ему девичий. Стройбатовцы завистливо вздыхали.
Утром Дед Мороз наткнулся на открытку. Лежала на тумбочке. Попросил у Олега ручку, сел и задумался, разглядывая пустой бланк. Что ж им написать? Про госпиталь лучше не надо, а то мама примчится, а Танька ещё маленькая, чтоб справиться с отцом, если он запьёт. Эх! Праздник скоро. Мама на Новый год испечёт что-нибудь вкусненькое. Салатов наделает. Танюха всем приготовит сюрпризы. А отец, если не наклюкается с утра, то будет «хорош» к бою курантов. И, как всегда, всё испортит…
Он вздрогнул от неожиданности. Вчерашняя медсестра спрашивала, как он себя чувствует. Дед Мороз огорчился, что сидит, а не лежит, а то она опять бы проверила, не горячий ли у него лоб. Она протянула руку за открыткой и удивилась, что он ещё ничего не написал. Дед Мороз пожал плечами, не знает он что писать.
— Ну, это просто,— Она разулыбалась.— Пиши: поздравляю с Новым годом, желаю успехов в работе и учёбе и большого счастья в личной жизни.
Дед Мороз записал и поднял на неё глаза.
— Добавь, что скучаешь,— посоветовала девушка.
Он добавил и поинтересовался:
— А про госпиталь надо?
— Это лучше в письме…
— Марина,— крикнул ей Олег.— А куда Петруху перевели? Скучно без него.
— Я не знаю.— Она перестала улыбаться, забрала открытку у Деда Мороза и засобиралась.— Я тороплюсь. Суббота. Опоздаю на почту.
— До завтра,— только и успел сказать Дед Мороз, глядя ей вслед.
— В воскресенье практикантки не приходят,— отрезвил его Олег.— Одни старые ведьмы тут сидят.
И продолжил свои рассказы, какой идиот сверхсрочник. Деду Морозу пришлось дослушивать, как пострадал бедный Олег по милости водителя: из сержантов разжаловали в рядовые…
В воскресенье неожиданно пришла Марина.
— Ты что тут делаешь? — удивился Олег.
— Вас проведываю.— Она сунула солдатам по яблоку.— Из дома прислали. Жуйте.
Все кроме Деда Мороза дружно захрустели. Марина потрогала ему лоб, села рядом на стул: «Тебе завтра утром будут делать прокол. Выглядит страшно, но это не больно. Вроде укола в лёгкие».
— Зачем ещё? — Дед Мороз всё-таки испугался.
— У тебя экссудативный плеврит. Откачают жидкость из лёгкого. Станет легче дышать.
— Мне уже лучше! — запротестовал Дед Мороз.
— Так надо. Всё будет хорошо. Ты, главное, не бойся.
Она попрощалась. Дед Мороз обернулся на тумбочку и обнаружил, что Олег слопал и его яблоко.
Хорошо, Марина его предупредила. А то иглы для прокола выглядели устрашающе. А доктора ничего не объясняли. На труп бы обращали больше внимания. Процедура оказалась неприятная, но вполне терпимая. А после к нему заглянула Марина.
— Ну как ты?
— Живой,— прохрипел он и слабо улыбнулся. И получил улыбку в ответ. И крестик на шнурке.
— Держи, а то потеряется. Из твоей гимнастёрки выпал. Я верёвочку вдела. Потом опять в карман переложишь.
Дед Мороз смутился и стал оправдываться, что это ему мама дала, пришлось сунуть в карман, не выбрасывать же. Марина из-под ворота своей чёрной водолазки показала ему похожий
— А мне бабушка.
Разговаривать с Мариной — одно удовольствие. Легко и просто. Можно было рассказывать о маме и Танюхе. Даже на отца Димка не выдержал — пожаловался.
— Непутёвые наши отцы,— вздохнула она.— Мой бросил маму, не женился, уехал в Москву карьеру делать. Бабки на улице меня жалели: нагулянная. Знаешь, как мне отца хотелось рядом? Пускай алкоголик или калека, как сосед… А мама у меня замечательная! И у тебя.
Дед Мороз соглашался, рассказывал, что его мама могла бы технологом или завпроизводства работать с её-то 5-м разрядом, но ей нравится непосредственно готовить. Марина шутила, что надо бы съездить к ней поучиться, а то её мама с бабушкой разбаловали, не знает, с какой стороны к плите подходить. Димка сиял, хвастал, что ему самому довелось стряпать. Марина изумлялась — наверно, это тяжело придумать, чем накормить солдат. Что там тяжёлого, важничал Дед Мороз, наоборот, скучно, не то что у мамы. Всё расписано на 100 лет вперёд. Устав-меню. Но он, может, и после армии пойдёт в повара. Как мама.
— И я из-за мамы пошла в медицину,— как-то грустно сказала Марина,— и чуть было не бросила недавно. У вас в палате Петруха лежал. Весёлый. Они с Олегом обычно на пару к девчонкам цеплялись. Ему ошибочно поставили менингит, а у него, оказывается, был отит. И прорвало. Гной попал в мозг. Не спасли. Мы утром присутствовали на вскрытии. Представляешь, ему череп пилили. Вечером он ещё живой был, со мной шутил… Думала, что всё брошу, не выдержу. Только не вздумай ребятам рассказать — они не знают.
— Я не трепло! — кивнул гордый, что ему доверили тайну, Дед Мороз.
— Зато все испугались после того случая. Забегали. Порядок быстро навели. Чуть что — профессора вызывают. Тебя, между прочим, тоже к нам в инфекционное по ошибке положили. У тебя в сопроводительных документах было написано, что инфекционный. Хорошо, что профессор вовремя осмотрел.
— Меня не переведут? — испугался Дед Мороз.— Я не хочу в другое отделение.
Вечером Олег рассказывал, что был он отличником боевой и политической подготовки, заявление в партию подал. Невесту-москвичку завёл, собирался жениться после армии. И тут на тебе, случилась та история. Невеста его обиделась, тут же бросила… Димка слушал вполуха и нет-нет да поглядывал на пустую кровать. Ему почему-то вспомнился кабанчик, которого они с Максом и Гавиком резали осенью.
Он жил от разговора с Мариной до разговора. Олег над ней подсмеивался: «Зачем тебе Дед Мороз?» К Димке и в госпитале прилепилось это прозвище. «Он же холодный, ему Снегурочку надо. А я с Кубани, горячий». Дед Мороз смущался. А Марина не обращала внимания. Продолжала заглядывать к Диме в свободное время.
Койка Петрухи у окна недолго пустовала. Теперь её занял лопоухий с испуганным взглядом парень. Молча лежал первые дни под капельницами. Дед Мороз испытал что-то вроде ревности, глядя, как Марина возится с новеньким. Но как только у неё выдалась минутка, она опять прибежала посидеть не с кем-нибудь, а с Димкой.
Лопоухий пришёл в себя, у него прорезался вполне требовательный голос, взгляд стал уверенным. И вообще он оказался довольно бойким. Громко сочувствовал историям Олега. Рассказывал свои, тоже громко.
— Ты прикинь, мы ж с ним теперь приятели. И чего я над ним издевался и бил?
— Ну, не бей,— зевнул Олег.
— Э, не! Меня били? Били. Теперь моя очередь.
Дед Мороз не дослушал, заглянула Марина, и Олег, скорчив всепонимающую рожу, потащил лопоухого покурить. А она зашла всего лишь убрать штатив от капельницы. За ней бочком проскользнул молоденький доктор и притворил дверь. Заговорил с Мариной, положил ей руку на плечо. Она отстранилась. Он, как ни в чём не бывало, опять обнял. Она сбросила. Он не давал ей выйти, напевая:
— Ягода-малина нас к себе манила, Ах, какою сладкой малина была.
Марина беспомощно глянула на Диму. Доктор обернулся и сказал что-то о Марине и Диме. Нагло улыбаясь. Гадкое. Дед Мороз озверел так, что не разобрал слова, только понял, что смысл пошлый. Кровь прилила к вискам. Рывком сел в кровати, опустил руку, нащупал судно, метнул в доктора и встал. Тот взвизгнул: «Ах ты, сволочь! Я этого так не оставлю!» Опрометью выскочил в коридор.
Дед Мороз пожалел, что судно было пустое. Марина заплакала.
— Ты что? — растерялся Дед Мороз и сказал то, что обычно мама говорила Танюхе: — Из-за каждого пустяка плакать — слёз не хватит.