XV. План мщения
В один из следующих вечеров около дома Сади-паши бродил старый нищенствующий дервиш. Он узнал от одного из слуг о том, что сделала Реция, и, казалось, что это известие произвело на него сильное впечатление. Лаццаро, которого никто не узнавал, страшно ненавидел Сади и поклялся убить его, поэтому понятно, что известие об освобождении Сади и смертельной опасности, в которой находилась Реция, еще больше укрепило его решимость удовлетворить свою жажду мести. Уничтожить Мансура и передать его в руки Золотых Масок ему удалось! Теперь он хотел отомстить Сади, а затем уже для обеспечения своей безопасности выдать и Золотых Масок. Но он должен был спешить, так как знал страшное могущество и всеведение Золотых Масок, и говорил себе, что они скоро найдут и схватят его, если ему не удастся обезвредить их. Лаццаро уже составил свой план, и в случае его удачи он был бы свободен и отомстил бы всем, кого он ненавидел. Реция умирала -- он должен был еще раз увидеть ее! Все его отчаянные попытки овладеть дочерью Альманзора оказались тщетными... Теперь она умирала... Сади, отнявший ее у него, также не будет больше обладать ею! Эта мысль утешала Лаццаро и наполняла его душу дьявольской радостью. Нищенствующий дервиш вошел в дом... -- Проведи меня к твоему господину, -- сказал он подошедшему слуге, -- у меня есть для него важное известие! -- Кто ты и что тебе надобно от моего господина? -- спросил слуга. -- Разве ты не видишь, кто я? -- вскричал Лаццаро, нимало не смущаясь. -- А что мне надо, это я скажу твоему господину, благородному Сади-паше. Отведи меня к нему, у меня очень важное дело! -- Благородного паши нет дома, он поехал на вокзал проводить своего друга Зору-бея, который уезжает сегодня из Стамбула. -- Благородного Зору-бея, так, так! -- отвечал Лаццаро. -- Мне говорили, что твоя госпожа больна, а я знаю средство, как спасти ее. Для этого я и пришел сюда. -- Ты знаешь такое средство? -- Для этого я и пришел к твоему господину. -- Я думаю, что благородный паша скоро вернется, -- сказал слуга. -- В таком случае устрой так, чтобы я мог увидеть твою госпожу, чтобы к возвращению паши мог дать ему необходимый совет. -- Я не могу отвести тебя к ней, дервиш! -- Но я должен увидеть больную! -- И ты знаешь средство? В таком случае ты можешь сейчас же назвать его, дервиш. Лаццаро покачал головой. -- Так нельзя, -- сказал он, -- я должен увидеть больную! Слуга задумался. -- Или ты должен подождать, пока вернется благородный паша, или же я позову надсмотрщицу за гаремом, чтобы она переговорила с тобой. -- Позови ее! Слуга удалился и вскоре вернулся со старухой, бывшей надсмотрщицей за гаремом Сади-паши. -- Вот старик-дервиш, -- сказал слуга, указывая на Лаццаро. -- Отведи меня к своей госпоже, -- сказал Лаццаро, -- я могу помочь ей и спасти ее. -- К ней никто не может пройти, -- отвечала старуха, -- греческий врач строго запретил это, поэтому я не могу отвести тебя! -- Я хочу спасти ее! -- Сегодня ей и без того лучше, -- продолжала старуха, -- и доктор сказал, что наша госпожа выздоровеет, если только все его предписания будут в точности исполняться. -- Наша госпожа выздоровеет! -- вскричал старый слуга, радостно всплеснув руками. -- О, слава и благодарение Аллаху! Это было неожиданным препятствием для Лаццаро... -- Так ты не хочешь пустить меня к ней? -- еще раз спросил он. -- Я не могу взять на себя ответственность за это, -- отвечала старуха. -- Знает ли Сади-паша о том, что сказал доктор? -- спросил Лаццаро. -- Нет, эта радость еще предстоит ему! Тогда Лаццаро поспешно удалился. -- Теперь я понимаю, -- сказал слуга, -- этому дервишу нужен был какой-нибудь подарок, и вот теперь он поспешил на вокзал к нашему господину, чтобы передать ему приятное известие и получить за это бакшиш. Между тем в это самое время Сади провожал Зору, уезжавшего в этот вечер в Лондон. -- Мне кажется, -- говорил Зора, -- что и ты недолго останешься в этой неблагодарной стране, которую глупый фанатизм и недостойные правители ведут прямо к гибели. Я уезжаю потому, что мне надоело получать за мою службу одни оскорбления. -- И ты никогда больше не вернешься? -- спросил Сади своего друга, прощаясь с ним на платформе. -- Не думаю, Сади, но, несмотря на это, я надеюсь снова увидеться с тобой, -- отвечал Зора. -- Если ты последуешь моему совету, то также уедешь, потому что, мне кажется, ты достаточно испытал на себе неблагодарность, и боюсь, что если ты останешься, то тебе придется еще немало испытать ее. Ты сам рассказывал, что едва избежал смерти, и хотя враги сохранили тебе жизнь, но это только пугает меня, и, мне кажется, Гассан прав, говоря, что ему и тебе предстоит мрачное будущее, если вы не устраните людей, стоящих теперь во главе правления. -- Я еще не отказался от мысли быть полезным моей родине, Зора, но даю тебе слово, что в тот день, когда я увижу, что мне здесь ничего не остается делать, тогда я с тяжелым сердцем, но все-таки оставлю эту страну, до тех пор я останусь здесь и не остановлюсь ни перед какими жертвами. -- Да хранит тебя Аллах! -- заключил Зора этот разговор и, дружески простившись с Сади, сел в вагон. В ту минуту, как Сади хотел выйти из вокзала, к нему подошел нищенствующий дервиш, голова которого была плотно закутана в капюшон. Сади не любил дервишей, но, подумав о нищете большинства из них, хотел бросить ему несколько мелких монет. Лаццаро, так как это был он, быстрым взглядом убедился, что он один с Сади. Минута была удобной для выполнения его плана мщения. -- Одно слово, паша! -- сказал он, когда Сади хотел пройти мимо. -- Вот тебе! -- отвечал Сади, бросая ему деньги. -- Благодарю! Я знаю, что ты добр, паша... Сади хотел пройти дальше. -- Еще одно слово, паша, -- настойчиво сказал дервиш, подходя ближе. -- Что тебе еще надо? -- спросил Сади, взглянув на закутанную фигуру дервиша. Тогда ему показалось, что в глазах дервиша сверкнула молния. Взор Сади остался как бы прикованным, он испытал на себе могущество взгляда Лаццаро. -- Важное известие, могущественный паша! -- сказал дервиш. -- Кто ты? Твой взгляд напоминает мне взгляд грека, бывшего слуги принцессы. -- Что ты говоришь, паша, я бедный дервиш! Тогда Сади повернулся, чтобы идти дальше... Но в то мгновение, когда он повернулся, взгляд его невольно упал на зеркало, и он увидел, что сгорбленный дервиш вдруг выпрямился, отбросил капюшон, и в его правой руке сверкнул кинжал... В своей жажде мщения Лаццаро забыл, что Сади мог видеть в зеркале все его движения. Сади в одно мгновение обернулся и схватил грека за руку. -- Подлый предатель! Ты действительно слуга принцессы. Для чего у тебя в руках кинжал? -- спросил Сади, бледный, но спокойный, крепко держа убийцу, который напрасно прилагал все силы, чтобы вырваться... -- Кинжал этот должен был убить тебя! -- с яростью прошипел грек, снова устремляя на Сади свой гипнотизирующий взгляд. -- Он должен был убить тебя, и то, что не удалось сейчас, удастся в другой раз... На шум собралось несколько служащих железной дороги. Сади все еще держал Лаццаро за руку, в которой был кинжал. -- Позовите кавассов! -- приказал он, и несколько человек сейчас же бросились исполнять его приказание. Грек извивался, как змея, стараясь вырваться. -- Ты не уйдешь от меня, -- кричал он Сади, -- говорю тебе, что ты погибнешь! Кого Лаццаро поклялся погубить, тот погибнет, не сегодня, так завтра! Ты должен умереть. В это время явились кавассы, показывая для виду такое усердие, что могли бы обмануть человека неопытного. Сади передал им Лаццаро с поручением предать его суду как убийцу. Кавассы схватили грека, и пока паша был тут, усердно стерегли его, но Лаццаро, зная их, не беспокоился. Передав грека кавассам, Сади вернулся домой и там скоро забыл обо всем случившемся под впечатлением радостного известия о том, что Реции лучше и что появилась надежда на выздоровление. Между тем кавассы вывели Лаццаро со станции железной дороги, тут их рвение стало уменьшаться. -- Отведите меня к благородному Гуссейну-Авни-паше! -- сказал грек. -- Мне надо передать ему важное известие. -- Тебе -- известие? Из-за тебя нам идти в сераскириат? -- вскричали кавассы. -- Ну нет, мы отведем тебя на ближнюю гауптвахту. -- В таком случае я должен буду там повторить свое требование, и уверяю вас, что вам может порядком достаться, если из-за вас не удастся важное дело, в котором очень заинтересован Гуссейн-Авни-паша! -- сказал Лаццаро. Кавассы вопросительно переглянулись, в словах грека могла быть правда, потому что зачем ему было требовать, чтобы его отвели в такое время к военному министру. Тогда они решили выполнить его требование. Было уже далеко за полночь, когда они пришли в сераскириат. Здесь они узнали, что Гуссейн-Авни еще не вернулся, и вынуждены были остаться ждать его, что привело кавассов в сильное раздражение. -- Идите спокойно и оставьте меня здесь, -- сказал им Лаццаро. -- Что вам еще надо? Чего вы ждете? Вы привели меня сюда, этого довольно. Кроме того, разве вы не знаете, что вам передал меня Сади-паша? -- Да, я узнал его, -- сказал один кавасс. -- Что вам от него ждать или бояться? -- насмешливо продолжал Лаццаро. -- Ведь он теперь в немилости и скоро совсем исчезнет со сцены. Вот каковы дела Сади-паши! -- Он прав! -- согласились кавассы. -- Его владычество скоро кончится, -- продолжал грек. -- И что вы знаете? Может быть, поднимая на пего руку, я действовал ради другого? -- сказал, подмигнув, Лаццаро. -- Может быть, мне было дано такое поручение? Тогда, посовещавшись немного, кавассы решили последовать совету Лаццаро и уйти, оставив его, так как они решили, что, вероятно, сам Гуссейн-Авни дал греку поручение относительно Сади. Едва кавассы ушли, как к Лаццаро подошел адъютант, спросив его, тот ли он грек, который требовал, чтобы его провели к министру. -- Это я, и мое донесение очень важно! -- поспешно отвечал Лаццаро. -- В таком случае следуй за мной, -- сказал адъютант и повел грека в ту часть дома, где находилась квартира Гуссейна-Авни-паши. Военный министр только что вернулся из совета. Войдя, Лаццаро упал на колени, отлично зная всемогущество министра. -- Что это за сообщение, которое ты хочешь мне сделать? -- спросил Гуссейн-Авни-паша, глядя на грека своим проницательным взглядом. -- Ты несколько дней ищешь Мансура-эфенди, не так ли? -- сказал Лаццаро. -- Мне кажется, что я тебя где-то видел, и теперь, когда ты назвал имя мудрого эфенди, я вспомнил, что ты был его слугой, -- сказал Гуссейн-Авни. -- Точно так, могущественный паша, я был слугой Баба-Мансура. Мудрый Мансур-эфенди исчез... -- Я ищу его! -- Я и пришел для того, чтобы просить твоей помощи спасти его, могущественный паша! -- продолжал Лаццаро. -- Тяжелое несчастье обрушилось на Баба-Мансура, но ты можешь спасти его! -- Значит, ты знаешь, что сталось с эфенди? -- Да. Золотые Маски схватили Баба-Мансура, чтобы убить его. -- Золотые Маски? -- мрачно и с удивлением спросил Гуссейн. -- Я слыхал только об одном, разве их много? -- Это целый союз, кто может назвать их число? Мудрый Баба-Мансур попал им в руки. -- Ты знаешь, куда они спрятали его? -- Да, я узнал это, рискуя жизнью. В полночь Золотые Маски собираются в развалинах Семи башен. -- Значит, сегодня уже не удастся схватить их, чтобы узнать наконец, что это за тайный союз, -- сказал Гуссейн, -- но в следующую ночь я прикажу занять развалины и освободить Мансура-эфенди из-под власти этих людей. Ты останешься здесь и проводишь завтра солдат в развалины.
XVI. Абунеца
Темная ночь опустилась на поле боя, покрытое трупами, на котором бились воины креста и полумесяца. Повсюду царили тишина и спокойствие. Вдруг между ранеными и убитыми замелькал огонек, появляясь то тут, то там. Что это был за свет? Он падал от маленького ручного фонарика, который держал высокий старик, бродивший между сербами и турками. Казалось, что незнакомец был турок, потому что на голове у него была чалма. У старика было загорелое, обрамленное длинной, белой бородой лицо, и, несмотря на годы, он очевидно был еще силен. Это был начальник Золотых Масок, последний потомок Абассидов Альманзор, известный нам под именем Абунецы, заклинателя змей. Что же он искал на поле боя? Он остановился около стонавшего серба, стал на колени и, вынув фляжку, дал раненому напиться. Затем он пошел дальше и подошел к раненому турку, он обмыл его рану и перевязал ее. -- Спаси меня! -- Обратился к старику русский доброволец, которому мертвая лошадь придавила ноги, и Абунеца оттащил лошадь и, не слушая благодарности молодого человека, поднявшегося на ноги, пошел дальше. Турецкий офицер протягивал к нему руки. -- Я умираю! -- говорил он. -- Дай мне воды! И снова Абунеца подал свою фляжку, видя, что хотя н не может спасти жизнь раненому, но может облегчить ему последние минуты. В то время как старик оказывал таким образом помощь друзьям и врагам, к полю боя подъехал турецкий конный патруль. Свет, мелькавший на поле битвы, возбудил любопытство и подозрение у патруля. -- Что это такое? Видите огонь? -- говорили турки между собой. -- Фонарь должен нести какой-нибудь человек. Подъехав ближе, они увидели, что незнакомец перевязывает серба, которого ясно освещал поставленный на землю фонарь. Этого было достаточно для того, чтобы они увидели в незнакомце врага, неверного, хотя на нем и была надета чалма. Тот злодей, по их мнению, кто оказывает помощь врагам, вместо того, чтобы убивать и мучить их. Вне себя от ярости они бросились на Абунецу, и в несколько мгновений он был схвачен и связан, и солдаты уже готовы были убить его на месте. Тогда начальник остановил их. -- Не ваше дело убивать старика, -- вскричал он, -- он называет себя правоверным мусульманином! Возьми-, те его в плен и предоставьте паше вынести ему приговор. Тогда один из солдат привязал к шее старика веревку, другой конец которой взял в руки и, вскочив на лошадь, что сделали и все остальные, поскакал галопом, так что старик вынужден был бежать за лошадью, и это доставляло туркам большое удовольствие. Ни стона, ни жалобы не вырвалось из уст Абунецы. Он прощал своим мучителям то, что они делали, ослепленные фанатизмом. Когда наконец Абунеца, весь покрытый потом и кровью, был приведен к палатке паши, тот еще не спал, и при взгляде на Абунецу он невольно почувствовал сострадание. -- Ты правоверный? -- спросил паша. Старик утвердительно наклонил голову. -- Как тебя зовут? -- Абунеца. -- Что ты делал на поле боя? -- Я помогал раненым, это священный долг каждого. -- Ты тем разозлил моих людей, что помогал также и неверным. -- Я не делал разницы! Мы верим в Аллаха, они в Бога, но все люди -- братья. -- Ты забываешь, что те, кому ты помогал, наши враги! Разве ты не слышишь угрожающего ропота солдат? Они требуют твоей смерти! -- Убей меня, если ты их раб, -- отвечал Абунеца. -- Ты говоришь вызывающим тоном. Не будь ты старик, седую бороду которого я уважаю, я выдал бы тебя солдатам, которые разорвали бы тебя на клочки! -- Я не боюсь смерти, благородный паша! Я тысячу раз без страха глядел ей в глаза, -- сказал Абунеца, -- делай со мной, что хочешь, я готов умереть, если таков будет твой приговор, но у меня есть одна просьба, одно желание, и я знаю, что перед смертью ты не откажешь мне. -- Что это за желание? -- спросил паша. -- Дай мне три дня срока, чтобы я успел выполнить мой последний долг и последнее мое желание. -- Я не хочу быть один твоим судьей! Я отправлю тебя в Адрианополь, там решится твоя судьба, -- сказал ьаша, -- здесь, в лагере, твоя жизнь в опасности, потому что мои солдаты ненавидят всякого, кто друг их врагов! Ты находишься под тяжким подозрением, и я не в состоянии защитить тебя. -- Делай со мной что хочешь, храбрый паша, то, что ты находишь справедливым! Пошли меня в Андрианополь, но обещай дать мне три дня! -- Хорошо! -- сказал паша, и еще до наступления дня отправил Абунецу под конвоем солдат в Адрианополь. Мнение солдат, что тот враг, кто помогает врагам, оказалось также и мнением адрианопольских судей. Они были турки, а все турки, как простолюдины, так и знать, одинаково ненавидят всякого, что помогает гяурам. Абунеца был приговорен к расстрелу, но по обещанию паши ему было дано четыре дня до исполнения приговора. Когда наступил вечер, Абунеца подошел к маленькому решетчатому окну своей темницы и с нетерпением взглянул на улицу. Вдруг снаружи послышался слабый стук. Старик прислушался, затем подошел к двери. Стук повторился. -- Это ты, брат мой? -- спросил Абунеца. -- Я ждал твоего приказания, мудрый Бейлер-беги, -- отвечал голос снаружи. -- Приговор вынесен и будет приведен в исполнение самое позднее через четыре дня, -- сказал Абунеца. -- Я это знаю, мудрый Бейлер-беги! Что прикажешь? Когда желаешь ты быть освобожден? -- Приговор должен быть исполнен, я не хочу спасаться от него бегством, -- отвечал старик, -- но ты должен исполнить мое последнее желание. -- Приказывай! -- Спеши в Стамбул как можно скорее и скажи братьям, что мое последнее желание -- увидеть мою дочь Рецию и поговорить с ней! Где бы она ни была, она должна быть приведена сюда, чтобы я мог благословить ее перед смертью и передать ей мое имущество! Иначе я не могу умереть спокойно! Мне дано сроку три, самое большее четыре, дня: спеши, чтобы Реция не опоздала сюда, в Адрианополь дорога неблизкая, брат мой. -- Я сейчас же оставлю Адрианополь, чтобы исполнить твое приказание, мудрый Бейлер-беги, -- раздался голос снаружи. -- Передай братьям обо всем, что произошло, -- сказал Абунеца. -- Я посылаю им мой последний поклон и благословение на продолжение общего дела, которому я с радостью приношу себя в жертву! Иди с миром и сделай, что я тебе приказал! Да хранит тебя Аллах! -- Да утешит он и тебя! Время испытаний коротко, награда и блаженство вечны, -- раздался прежний голос, затем послышались легкие шаги, и все стихло. По коридорам тюрьмы прошел Золотая Маска. Караульные, видевшие его, низко кланялись, приложив руку к сердцу... -- Мир с тобою! -- шептали они. Золотая Маска оставил дом и скрылся в темноте. Абунеца успокоился. Он съел кусочек маисового хлеба, сотворил молитву, лег на свое жесткое ложе и уснул. Чистая совесть позволяла ему спать спокойно, хотя через несколько дней он должен был умереть. На следующий день его призвали для вынесения окончательного приговора. -- Вы дали мне тот срок, который я просил, -- сказал Абунеца. -- Слава Аллаху! Моя душа спокойна! -- Почему ты, будучи правоверным, оказывал помощь гяурам, старый дурак? -- спросил судья. -- Теперь ты умрешь за это! -- Я не боюсь смерти! Но я помогал не одним христианам, отвечал Абунеца, -- я оказывал помощь всем раненым одинаково, будь они правоверные или нет! Аллах знает все! -- Было глупо помогать врагам божественного пророка! Ты призываешь Аллаха, а между тем ты разгневал его! Теперь ты заплатишь за это жизнью. -- Аллах есть любовь, -- отвечал Абунеца, -- все люди -- братья! -- Что за глупые слова говоришь ты! -- вскричал с гневом судья. -- На старости лет ты противоречишь Корану! Абунеца улыбнулся, как бы желая сказать: "Я прощаю тебя, потому что ты ослеплен! Никто не знает лучше меня Корана и его толкований". -- Если я согрешил, -- сказал он, -- в таком случае я искуплю этот грех смертью! Оставь меня в покое. Иди, твои слова не оказывают на меня никакого влияния. Ты исполнил свой долг, предоставь остальное Аллаху и мне! -- Тебя не убедишь, старый грешник, умирай же в грехе, -- сказал судья и оставил вместе со своими спутниками темницу старика. Когда наступил вечер, Абунеца подошел к железному окну и взглянул в него. Казалось, он ожидал кого-то. Прошло уже два дня и две ночи с того времени, как он послал Золотую Маску в Стамбул, но дорога от Адрианополя до Стамбула была неблизкой, и никто не мог предвидеть всех случайностей, которые могли встретиться в пути. Ночью Абунеца почти не спал. Наступил день -- последний день срока! Он стал бояться, что Реция опоздает, что ему не удастся увидеть свое дитя, которому он хотел передать благословение и наследство. По мере того, как день заканчивался, беспокойство старика все увеличивалось. Когда солнце зайдет, наступит его последний час, а Золотой Маски и Реции все еще не было! Мысль умереть, не прижав дочь в последний раз к груди, вызвала слезы на глазах старика, и с уст его сорвалась первая жалоба. -- Реция, дитя мое! -- вскричал он. -- Где ты? Почему не спешишь ты к своему умирающему отцу, чтобы еще раз увидеть его, чтобы принять его благословение? Горе мне, моя молитва осталась неуслышанной! Неужели я не увижу свое дитя перед смертью? В это время послышался грохот барабана, дверь отворилась, и в коридоре показался отряд, которому было поручено казнить Абунецу. Фельдфебель вошел в комнату, чтобы отвести Абунецу на место казни. Когда караул, в середине которого шел Абунеца, вышел на улицу, последний с беспокойством огляделся вокруг, но его взгляд встретил только чужие, равнодушные лица прохожих. Абунецу привели на поле за городским валом и там привязали к столбу. Солнце заходило... -- Аллах, -- прошептал старик, -- пошли ко мне Рецию, не то будет поздно... Солдаты с заряженными ружьями встали на другом конце поля. Настала последняя минута. Взгляд Абунецы снова обратился на дорогу к городу, и ему показалось, что он видит вдали какой-то экипаж или всадника. Солнце зашло. -- Готовься! -- скомандовал офицер. Солдаты прицелились. -- Пли! -- прозвучала команда. Раздалось двенадцать выстрелов, и старик повис на веревках, привязывавших его к столбу... -- Реция, Реция, ко мне! -- прошептал он, и его потухающий взор все еще искал ту, которую он хотел благословить...