— Кашин свой торговать будешь сам.
— Мне Кашина мало, — улыбнулся ростовец.
— Еще что?
— Переметчика, — пояснил Дмитрий Борисович. — Люди признали. Как раз намедни с-под суда от меня ушел. Он, поди, и донес Михаилу.
— Торгуй, — брезгливо сжал губы великий князь. — Да повесь его перед всеми. — Он сжал в кулаке бородку и добавил, не глядя на князя: — Чтоб знали, через кого позор приняли.
Скрывая в поклоне усмешку, Дмитрий Борисович согласно кивнул и вышел.
Дмитрий Александрович выехал к Кашину спустя два часа в сопровождении десятка больших новгородских бояр, ростовского князя со своими окольничими да малой горсткой дружинников. Вынужденное посольство напрасно тщилось выглядеть бодро и сколько-нибудь торжественно.
Даже свои, провожая великого князя, отвечали на клич воевод нестройно и вяло. В рядах молились о том, чтоб Господь смирил гордыню Дмитрия Александровича, дал ему разум и отвратил от войны.
— Домой надоть, — говорили одни.
— Добра-то в этом Кашине и на телегу не наберется, — утешались другие.
Тверичи же встретили вовсе с явной насмешкой. Правда, охальства не дозволяли. Лишь иногда доносился чей-нибудь радостный возглас:
— Слава Михаилу!
— Слава! Бог с нашим князем!.. — тут же подхватывали остальные здравицу, как на победном пиру.
Да, они уже знали, что победили, и были жестоки, как победители. Каково было слышать их крики старому воину, бившему в страшных сечах и немцев, и датчан, и литвинов, и шведов — никто не ведает. Если б мог, наверное, уши б заткнул. Однако Дмитрий Александрович, твердо сидя на тонконогом ногайском коне, будто не слышал позора. Лицо оставалось надменно и строго, и ни один мускул не выдавал его чувств. При этом он внимательно оглядывал порядки чужого войска, удивляясь воинской сметке тверского князя. При таком разумном расположении можно было не только спокойно ждать приступа неприятеля, но и наступать самому, пожелай того Михаил.
Чело войска составляла тысяча изрядно вооруженных всадников, позади них располагались копейщики. Тускло и дико двойным литовским гребнем блестели их вороненые копья. Не менее чем в десять людских рядов стоял перед воротами широченный, без просвета за щитами и бронью, колкий грозный брусок. На кашинских стенах у каждой бойцовой скважины в очередь стояли отборные лучники с кожаными и коваными тульями, полными стрел. Невидимые, но слышимые за стенами Духова монастыря, ходили кони еще какой-то засадной ватаги. А вдоль реки тянулся пеший полк из посадских людей; что из посадских, было видно по их разномастным лопотинам-одежонкам да по мужицкому простому оружию. Обогатела Тверь, раньше надо было голову-то ей отсекать…
Видя устройство кашинской обороны, Дмитрий Александрович усмехнулся: «А все же Бог и меня бережет: упас от приступа…»
Уже въехав в город, великий князь, однако, забеспокоился, беспомощно оглянулся на свиту: «Где ж Михаил-то?..»
А Михаил новую обиду ему нанес: встретить, как должно было, не вышел.
И другую обиду нанес ему Михаил, когда спутников великого князя отсекли Михайловы пасынки, удержав в нижней клети боярского дома. Впрочем, не принеся им урона.
— Так-то ты, Михаил Ярославич, великого князя встречаешь! — упрекнул Дмитрий Александрович Михаила, войдя в скромные боярские сени.
— Здравствуй, Дмитрий Александрович! — поднявшись с лавки навстречу и коснувшись рукой груди, поздоровался Михаил.
— Пошто позоришь? Пошто к воротам не вышел? — не ответил великий князь на приветствие.
— В гости не ждали тебя. Незваным пришел, — не повинился и Михаил.
Дмитрий Александрович, остановившись посредине сеней, дал себе время вглядеться в своюродного брата.
«Отрок и отрок. А глаз не отводит. Характером, видать, в Ксению уродился, не в Ярослава — тот прямо-то не глядел…»
Безус и бледен стоял Михаил. Волосы стягивала по лбу златотканая повязка, шлем, как хотел того, надеть не успел. Шелковая белая разлетайка распахнулась на груди, открывая искусно кованную кольчугу. От горла к грудным сосцам широкой костромской чашей спускалась серебряная пластина с высеченным на ней княжьим знаком — отчим столом.
«Хорош», — не удержался отметить про себя Дмитрий Александрович.
Они стояли друг против друга, старый и молодой, приноравливаясь к чужой силе, словно выжидая оплошки или того, кто первым хватится поясного ножа.
— Я тебя не бороть пришел, Михаил Ярославич, — усмехнулся великий князь. — Я свое брать пришел.
— Возьми. Если можешь, — усмехнулся и Михаил.
И тут досадная пелена нахлынула на глаза и душу великого князя, он не сдержался и закричал:
— Пошто Святослав Андрюшке крест целовал? Али вы мне не сыновцы?!
— А ты, великий князь, у брата своего спроси, пошто он татар-то навел тогда? — Михаил от напряжения скрипнул зубами.
Дмитрий Александрович прошипел:
— Не лезь промеж нами, Михаил…
Но Михаил, будто не слыша, продолжил:
— Знаешь ведь: не за себя брат крест ему целовал и не против тебя — Тверь спасал!
— А пошто он полки на меня под Дмитров водил? — взвизгнул великий князь.
— То дела давние, нечего вспоминать. Али ты за этим пришел? Говори, Дмитрий Александрович, чего надо. — Михаил не сводил с лица старшего брата жесткого, горячего взгляда.
Давно уж так никто не смотрел в глаза Дмитрию Александровичу.
— А то не знаешь? — Великий князь будто улыбнулся, оскалив зубы. Но не выдержал Михайлова взгляда, по скобленым половицам прошел к окну и, глядя сквозь мутную слюду во двор, где Князевы гридни стерегли у дверей, спросил:
— Али вы с матушкой Ксенией Юрьевной забыли, что великий князь над всеми князьями князь?
Однако Михаил готов был к ответу. Вернее сказать, сам спросил:
— А брат твой Андрей Александрыч сколь тебе пошлины на Городце собирает?
Пальцы Дмитрия Александровича невольно сошлись в кулаки, он резко обернулся, взвизгнув каблуками по половице, и, уже не помня, что не в своих сенях, топая ногами и брызжа слюной, бешено закричал:
— Молчи, щенок, молчи… — И далее непотребно.
Михаил качнулся навстречу великому князю, готовый руками разорвать слюнявый похабный рот, но как-то сдержался в последний миг. Лишь побледнел еще больше. От одного его взгляда осекся вдруг Дмитрий Александрович на полуслове.
— Лаять будешь — велю зарезать, — сквозь зубы, тихо произнес Михаил.
Великому князю стало жарко, нечем дышать. Со стыдом он почуял, как побежал быстрыми струйками обильный пот из-под мышек и по спине.
— Не посмеешь, — прошептал он.
— Посмею, — ответил Михаил так же тихо, не разжимая сведенных от ненависти зубов. — Я в своей отчине князь.
— Михаил…
— Молчи! А князь великий ныне у нас на Руси сам знаешь кто. — Михаил зло усмехнулся. — Али не так?
Дмитрий Александрович молчал и не смотрел в глаза Михаилу. А тот продолжал уже спокойно-насмешливо:
— Я Тула-Буге[26] дань исправно плачу. А тебе отныне не буду. Я в своей отчине князь! — повторил Михаил.
Дмитрий Александрович с тоской смотрел в пыльное, засиженное мухами слюдяное оконце…
«Уходит, уходит русская власть, как меж пальцев речная вода. Чем ее удержать, каким страхом, какой кровью?.. Нет, я не Андрей. Слаб я, не ту ношу взял, коли Мишка, княжонок тверской, на своей воле поставил…»
Злоба, как олово на огне, закипала в сердце великого князя и опадала бессильно.
«Все взвесили с матушкой Ксенией Юрьевной на весцах, все просчитали: и то, что князья все в раздоре, ждут Андрюшку на владимирский стол, и то, что к Ногаю жаловаться я сейчас не пойду — и там брат путь перешел, и то, что Орде я как бельмо на глазу, только руки до меня не доходят…»
— Выходит, откладываешься от Руси? — спросил он, не поднимая глаз.
— Не от Руси, Дмитрий Александрыч, — от тебя.
— А как я с другой силой приду?
— Что ж, приходи. — Михаил усмехнулся. — Сможешь — возьмешь.
— Н-да, Михаил Ярославич… Я ведь хотел в тебе друга найти, — сказал вдруг великий князь.
— Так-то друзей не ищут, — удивился Михаил.
— Всяко бывает, не знаешь еще. — Дмитрий Александрович пояснил: — Припугнул бы — глядишь, и поладили. Я ведь не для себя корысти ищу, — начал он с жаром.
— Припугнул — довольно! — оборвал его Михаил.
— Да. — Говорить было не о чем.
Михаилу стало вдруг жаль старика, и он сказал:
— Только знай, великий князь Дмитрий Александрыч, еще раз зажжется на Тверь идти — подумай. Ворота я тебе все равно не отворю, но уж опоры на Твери не ищи.
В этих словах Михаила был малый путь к примирению, почти невидная стежка, однако Дмитрию Александровичу теперь оказалось довольно и ее, и он охотно по ней пошел.
Покоренная Тверь была нужна великому князю прежде всего как союзник в возможной войне с Андреем, которой он ждал и боялся. А и непокоренная Тверь оставалась важна для него в раскладе всех русских сил, разумеется, при условии, что Михаил возьмет его сторону.
— Ладно, князь, будь по-твоему… — Дмитрий Александрович вздохнул. — Но и ты, Михаил Ярославич, дай поруку со мной быть против Андрея.
— Обещаю против тебя не идти, — глядя великому князю в глаза, твердо сказал Михаил.
— Безумен он… — начал было опять Дмитрий Александрович о том, что мучило его больше всего, но Михаил снова прервал его:
— Знаю. Потому я ему не помощник. Но и за тебя Тверь под татар не поставлю. Так что ты уж сам с ним реши.
По глазам Михаила Дмитрий Александрович понял, что боле ничего не добьется.
— Ну, прости, Михаил Ярославич.
— Ты прощай, Дмитрий Александрович. — Михаил склонил голову, отдавая должное великому князю. А когда Дмитрий Александрович повернулся уйти, спросил — Брат, кто отца погубил?
Великий князь остановился, вздрогнув спиной, медленно повернулся и глянул Михаилу в глаза. Взгляд его был насмешлив.
— Вон ты о чем… — Он помолчал, а после просто ответил: — Не знаю, Миша. — И усмехнулся, впрочем не отводя взгляда. — Много на мой счет чужих грехов кладут, но этот на себя не возьму. Я отца твоего не травил.
— Не о тебе речь… — Впервые за разговор Михаилу стало неловко, муторно — тяжело ему давалось пытать. — Знать мне надо… Он же у тебя на лодье, на руках твоих помер!
— Так, — согласно кивнул Дмитрий Александрович. — Пили из одной братины, хлеб один ели… — Он помедлил, словно сомневался, говорить или не говорить. — Думал я про то, Михаил. Однако не знаю! Да и хмельной я был, пир-то уж к концу шел, когда Ярослав вдруг вскочил, схватился за горло, ну и пена у него ртом пошла, вроде как отравили.
— Кто?!
— Сам знаешь — на меня указали! — Дмитрий Александрович дернул шеей, похоже, как брат Андрей, и выдохнул: — Богом клянусь, я своим родичам кровь не лил! Не травил я его!..
Обеими руками великий князь сильно потер виски, будто сгоняя боль. Потом спросил:
— Неужто Ксения Юрьевна мне не поверила?
— Матушка тебе верит. И я знаю, что не ты это. Иначе б не говорил с тобой. — Михаил отвернулся к окну. — Только если ты понял, что отравили, как же ты не дознался? Неужели и догадки не было никакой?
— Догадка потом пришла…
— Ну?!
Дмитрий Александрович словно взвешивал, стоит ли открываться. А затем, видно взвесив, спросил:
— Жив Ратибор-то, новгородский пес?
— Жив, и что?
— А ты у него спроси.
— Что?
— То-то и оно — что? — Дмитрий Александрович подошел к Михаилу вплотную, так, что стало слышно его дыхание.
— Сдается мне, не просто так его тогда татары на лодью в кровавых тряпках закинули.
— Так его же отец откупил, — возразил Михаил.
— Не знаю, — великий князь с сомнением покачал головой, — пойди-ка неверного доносчика откупи у татар. Мне Ярослав-то про откуп не говорил. А помню, он нарочно сам удивлялся, что Тимурка его холопу жизнь сохранил. Зачем?
Михаил молчал.
— То-то… Да больно скоро он зажил-то после пыток. Слышал, поди, как в Орде-то пытают? — Он знающе, уважительно хмыкнул. — И на кой они ему другой глаз не выкололи, а? Шибко милостивы, вот что скажу! — Дмитрий Александрович еще приблизился и прошипел Михаилу в самое ухо: — Видать, нужен им был его глаз, раз оставили.
— Что ж ты раньше-то не сказал?!
— В горячке не подумал тогда. Да глаз еще этот смутил, разве сразу подумаешь?! — Дмитрий Александрович махнул белой, вялой рукой. — Потом уж… А вроде и ни к чему, и забылось, и не докажешь. Да ведь врагов еще много: коли стал бы я про то поминать, против меня бы и обернули… Так что, коли жив Ратибор, ты уж сам поспрошай у него.
Михаил глядел на князя, но не видел его. Перед ним стояло жалкое лицо Ратибора, резаные, дряблые щеки, глаз, во всякое время готовый закапать слезами…
— Знай, Михаил: у князей врагов много. И не тот враг, что на виду, а тот, кто руку твою, как пес, лижет, — издалека пришли слова Дмитрия Александровича. — Ты уж поберегись, брат, тебе править долго.
— Поберегусь, — отозвался Михаил.
Прежде чем уйти, великий князь все же еще спросил:
— Что ж, не поможешь мне против Андрея?
— Против тебя не пойду, — повторил Михаил.
— Мало мне того, Михаил! — в сердцах крикнул Дмитрий Александрович и стукнул себя кулаком по ляжке.
И Михаил, не сдержав досады, снова сорвался:
— Да где ж тебе больше взять? Всю-у Русь вы с братом на ножи поставили!..
— Не тебе винить! — крикнул великий князь и, не простившись, кривя и забирая по половицам высокими сапогами из желтой скоры, пошел из сеней.
Михаил сидел на лавке, привалившись спиной к стене, вытянув ноги и уставившись взглядом в изжелта-белый древесный узор на полу.
За дверями давно уж покашливал воевода.
— Войди! — крикнул наконец Михаил.
— Там, княже, ростовский Дмитрий сильно бьется к тебе.
— Пусть ждет, — не поднимая глаз, сказал Михаил. — Отвори слюдяницу, душно.
Помога Андреич кинулся к окну исполнять. Трудно было предполагать в нем проворство — так он казался нетороплив и дороден. Однако Михаилу сызмала было любо глядеть на воеводу, все у него получалось сноровисто, чего б он ни делал: голубей ли по небу гонял, сбрую ли рядил лошадиную. Да что там! И возок застрявший из грязи помогал вынимать, а уж мечом управлялся, как древодел топором… Однажды маленький княжич на озере в прибрежной траве нечаянно поймал руками золотого карасика. И так тот карасик стал ему мил, что он ни за что не хотел с ним расстаться. Не долго думая, Помога сомкнул ладони, зачерпнул в них воды и так, как в ковше, донес карася до двора. Ни капли с рук не сронил. А шли-то от самого Отроча, верст пять, поди, будет. Все лето, покуда Михаил про него не забыл, плавал карась в замшелой кадушке.
«А ведь не мог тот карась так долго жить», — догадался вдруг Михаил, отчего-то вспомнив сейчас совершенно не к месту то давнее лето.
— Помога, ты карасей-то менял?
— А, князь? — Тот обернулся удивленно, на лице иконной эмалью синели большие, как у девицы, глаза.
— Квасу пусть принесут, говорю.
— Может, меду? — озаботился воевода.
— Квасу, Помога.
Помога, неслышно ступая, быстро двинулся к двери. Ему очень хотелось узнать, на чем князь покончил с Дмитрием, однако спросить не решался — больно был хмур Михаил.
— И вот что еще, слышь, Помога, — князь наконец оторвал от половицы глаза, — немедля верных людей пошли на засеку. Пусть скажут, князь велел в Тверь возвращаться.
— Понятно, — кивнул Помога, а про себя удивился — дело было неспешное.
— Да накажи им, чтоб с Ратибора глаз не спускали.
— Понятно, — снова кивнул Помога.
— Чего тебе понятно? — спросил Михаил.
— Ничего, — тут же согласился Помога.
И оба вдруг улыбнулись оттого, что так хорошо понимали друг друга.
Напряжение, в котором Михаил пребывал в последнее время, сделалось невыносимым душе. Да и душа его еще не окрепла и все ждала радости…