Ты хочешь, друг мой, продать их Кушелеву.* Это было бы хорошо, но я прошу тебя этого не делать, потому что у меня другая мысль в голове. Вот она: я оканчиваю теперь Каткову роман (длинный вышел: листов 14 или 15). ¾ его уже отослано; остальное отошлю в первых числах июня. Слушай, Миша! Этот роман, конечно, имеет величайшие недостатки и, главное, может быть, растянутость; но в чем я уверен, как в аксиоме, это то, что он имеет в то же время и великие достоинства и что это лучшее мое произведение. Я писал его два года (с перерывом в середине «Дядюшкина сна»). Начало и средина обделаны, конец писан наскоро. Но тут положил я мою душу, мою плоть и кровь. Я не хочу сказать, что я высказался в нем весь; это будет вздор! Еще будет много что высказать. К тому же в романе мало сердечного (то есть страстного элемента, как например в «Дворянском гнезде»), — но в нем есть два огромных типических характера, создаваемых и записываемых пять лет, обделанных безукоризненно (по моему мнению), — характеров вполне русских и плохо до сих пор указанных русской литературой.*Не знаю, оценит ли Катков, но если публика примет мой роман холодно, то, признаюсь, я, может быть, впаду в отчаяние. На нем основаны все лучшие надежды мои и, главное, упрочение моего литературного имени. Теперь сообрази: роман явится в нынешнем году, может быть, в сентябре. Я думаю, что если заговорят о нем, похвалят его, то мне уже можно будет предложить Кушелеву 300 руб. с листа и проч. С ним уже имеет дело не тот писатель, который написал только «Дядюшкин сон». Конечно, я могу очень ошибаться в моем романе и в его достоинстве, но на этом все мои надежды.* Теперь: если роман в «Русском вестнике» получит успех, и, пожалуй, значительный, тогда, вместо того чтоб издавать «Бедных людей» отдельно, у меня явилась новая мысль: приехав в Тверь, и с твоею помощью, разумеется, голубчик мой, мой вечный помощник, — издать к январю или февралю будущего года 2 томика моих сочинений, в следующем порядке: 1-й том — «Бедные люди», «Неточка Незванова», 6 первых глав, обделанные (которые всем понравились),* «Белые ночи», «Детская сказка» и «Елка и свадьба» — всего листов 18 печатных; 2-й том — «Село Степанчиково» (роман Каткову) и «Дядюшкин сон». Во 2-м томе 24 печатных листа.* (NB. Впоследствии можно издать обделанного или, лучше сказать, совершенно вновь написанного «Двойника» и проч. Это будет 3-й том, но это впоследствии, а теперь только 2 тома.) Издание в 2000 экземплярах будет стоить 1500 руб., не более. Продавать можно по три руб. И потому, если я 1½ года буду писать большой роман, то постепенная продажа экземпляров меня может обеспечить, и я буду с деньгами. Можно и так: продать издание Кушелеву, тысячи за три или даже за 2½-й; но, разумеется, в переговоры теперь вступать никак нельзя; нужно ожидать успеха катковского романа. Тут вся надежда, и этот успех облегчит все переговоры.
NB. Каткову я пошлю всего 15 листов, по 100 руб. — 1500 руб., взял я у него 500, да еще, послав ¾ романа, просил 200 руб. на дорогу, итого взято 700. Приеду я в Тверь без копейки, но зато в самом непродолжительном времени получаю с Каткова 700 или 800 рублей. Это еще ничего. Можно обернуться.
Пугают меня слухами, что если взять Пашу из корпуса совсем, то надо будет заплатить за его содержание рублей по 200 за год, всего 400 руб., а где я их возьму? Это поразит меня как громом. У меня денег теперь всего 600 руб., да с катковскими будет 800, но ведь надо купить экипаж и проч., да проехать 4000 верст в летнее время, когда ехать всего дороже (будут впрягать 4 лошади, а иногда и 5), и потому всего только денег у меня на проезд. Чем я заплачу за Пашу?
Прощай, голубчик мой, родной мой, милый мой Миша, будь счастлив и здоров и дай обнять тебя поскорее. Поклон твоей жене и расцелуй детей. Может, еще многого не написал в письме моем, но спешу ужасно. Есть дело. Прощай, голубчик! Поклон Плещееву; что он ко мне не пишет? Уж не рассердился ли за требование денег? Не может быть! — Жена тебе кланяется. Кланяйся всем, кто меня помнит. До свиданья, друг мой.
66. M. M. Достоевскому*
19 сентября 1859. Тверь
Тверь, 19 сентября 59.
Вчера получил твое письмо, голубчик Миша, да поздно, и потому не мог сейчас отвечать тебе. Письмо твое меня ужасно обрадовало, во-первых, потому, что я вполне один, а во-2-х, что оно пришло раньше, чем я думал. Я думал, что оно придет в субботу. Рад за тебя, что ты опять у своих и доволен.* Только когда-то увидимся? Я хоть и сижу в Твери, а все-таки продолжаю странствовать; когда-то нас опять соединит судьба.
Ходил к Баранову с письмом к Долгорукому. Он мне обещал сделать всё (то есть не более как переслать письмо), но сказал, что напрасно я теперь подаю, что князя Долгорукова теперь нет в Петербурге, а в вояже он не доложит, и потому советовал отложить мне до половины октября, когда князь воротится в Петербург. Тогда и просил прийти с письмом. Рассудив, я полагаю, что это справедливо.*Тем более что если через месяц князь будет в Петербурге, то дело сделает скоро, особенно при ходатайствах и рекомендациях, например от Эдуарда Ивановича.* Так что я даже надеюсь к 1-му декабря быть у вас. И потому подождем.
О Врангеле я прочел в твоем письме с чрезвычайным удовольствием. Я так обрадовался ему. Поклонись от меня, скажи, что мне ужасно хочется его видеть и что если он приедет в Тверь хоть на один день, то сделает чудесно хорошо.* На днях ему напишу. Эдуарду Ив<ановичу> напишу тоже, погодя немного.
Майкову поклонись и скажи, что я не менее его люблю и помню, а если приедет, то сделает прекрасное дело; хоть на день; скажи ему, что я жду его с крайним нетерпением.*К сестрам написал.
Ты пишешь, что не застал Некрасова дома. Но вот что, друг мой: если ты и 16-го его не застал, то не опоздать бы с рукописью? Уйдет время, — и они будут другое печатать в октябрьской книжке. Надобно еще прочесть ее, а ты мне не пишешь: оставил ли у него рукопись? И передал ли ему письмо?* Обещаешь писать 17-го, если увидишь Некрасова. Конечно, увидишь, и потому жду сегодня твоего письма с крайним нетерпением. NB: в сношениях с Некрасовым замечай все подробности и все его слова, и, ради Бога, прошу, опиши всё это подробнее. Для меня ведь это очень интересно.
Вральмана Кольку поцелуй. Котов своих тоже.* Эмилии Федоровне большой поклон. Жена тоже всем вам очень кланяется. Собственно обо мне прибавить больше нечего: думаю о будущем, думаю, как сесть за роман, сокрушаюсь, что много надо писать писем, и мучился ужасно над письмом князю.* Заказал тоже портному (да ведь это при тебе) штаны — испортил. В Твери погода дурная, а скука страшная.
Думаю я о тебе, голубчик мой. Вот ты уехал, а я ведь знаю, что мы вовсе еще не так познакомились друг с другом, как надо, как-то не высказались, не показались во всем. Нет, брат: надо жить вместе, жизнью не скорою, а обыкновенною, и тогда вполне сживемся; ты у меня один, нас и десять лет не разъединили. Не пишешь ты мне ничего о своем здоровье, а главное, что сказал тебе Розенберг? Пожалуйста, с ним советуйся. Прощай, голубчик. Обнимаю тебя, пиши, ради Бога.
Твой Д<остоевский>.
NB. Вспомнил твое: пиши, при прощанье. Обдумываю роман, который тебе пересказывал, и вмест<е> жаль большого романа.* Я думал его писать. Ах, кабы деньги да обеспечение!
Течь не запускай. Сходи к Розенбергу.
67. M. M. Достоевскому*
1 октября 1859. Тверь
Тверь, 1 октября 59.
Дорогой мой Миша, письмо твое я получил вчера уже после того, как отправил тебе мое, с упреками.* Дело в том, мой друг, что я совершенно было упал духом, не получая от тебя ничего. И потому умоляю тебя и впредь, если даже и нечего писать, — напиши просто, что нечего, и не оставляй меня в тревоге, которая еще более увеличивает скверность и безнадежность моего положения. Надеюсь, ты на меня за мое письмо не сердишься. Не сердись, голубчик, и пиши ко мне чаще.
Признаюсь, твое письмо меня удивило. Что же Некрасов? Уж не чванятся ли они?* А может, и просто еще не читал. Я слышал, что Некрасов страшно играет в карты. Панаеву тоже не до журнала,* и не будь Чернышевского и Добролюбова — у них бы всё рушилось. Ты говоришь, что нужно подождать и что это даже деликатнее. Но, друг мой, уже довольно ждали. И потому поезжай, пожалуйста (я тебя убедительно прошу), сам к Некрасову, постарайся застать его дома (это главное) и лично поговори с ним об участи, которую они готовят роману. Главное, узнай — на три или на две книжки они берут роман, какие именно их замечания о романе, — и, поговорив об этом, уже под конец можно упомянуть и о деньгах. Сделай это, ради Христа, и вытяни от них последнее слово. А не поедешь сам, — может быть, никогда не дождешься его к себе, особенно если в карты играет. Надеюсь на тебя.
Теперь, голубчик мой, хочу тебе написать о том, на что я решился по зрелом соображении, я решил так: начать писать роман (большой — это уже решено) — пропишу год. Спешить не желаю. Он так хорошо скомпоновался, что невозможно поднять на него руку, то есть спешить к какому-нибудь сроку. Хочу писать свободно. Этот роман с идеей и даст мне ход. Но чтоб писать его, нужно быть обеспеченным. Запродать его вперед и на это жить — самоубийство. Это значит взять 100 или 120, тогда как я, может быть, выторговал бы 150 или 200. Я сам буду своим судьей и, если роман удастся, сам положу цену. А потому нужно не запродавать вперед и писать, будучи обеспеченным. Но вопрос: где взять денег, чтоб обеспечить себя по крайней мере на год? Сообразив серьезно, я решил непременно издать прежние свои сочинения и издать самому, а не продавать их, — разве дали бы очень много, но очень много не дадут. Слушай: положим, что сочинения пойдут медленно. Но для меня это ничего не значит. Мне нужно 120 или 150 р. в месяц. Только бы это выбрать, след<овательно>, они будут кормить меня. Ты спросишь: где взять денег на издание? Вот что я придумал: во-1-х, издать не вдруг, а книгу за книгой. Всего три книги. В 1-й) «Бедные люди», «Неточка Незванова», 2 части, «Белые ночи», «Детская сказка», «Елка и свадьба», «Честный вор» (переделанный), «Ревнивый муж».* Всего — около 23 листов убористой печати. 2-я часть: «Двойник» (совершенно переделанный)* и «Дядюшкин сон». 3-я часть: «Село Степанчиково». 1-я часть, я думаю, разойдется довольно скоро. Но надо поисправить. «Бедные люди» без перемены со 2-го издания,* а остальное всё в 1-й части надо бы слегка поисправить. Для этого буду просить тебя помочь мне, именно: достать все эти остальные повести 1-й части, некоторые, как «Неточка Незванова», может быть, есть у тебя, а остальные поищи и поищи поскорей, немедля, у Майкова, Милюкова и проч. Поклонись им от меня и попроси убедительно: не дадут ли выдрать из книг эти повести. Если дадут, пришли их ко мне как можно скорее, я поправлю на печатном и, не задерживая, отошлю к тебе. Если к концу октября мы это всё обделаем и все эти повести уже будут у тебя исправленные, то 1-го ноября можно будет отдать в цензуру. Положим, цензура продержит до 1-го декабря. Тогда с 1 декабря печатать 1-й том. Где взять денег? А вот как: опять тебе поклон: возьми нужное количество бумаги для 1-й части у купца и дай от себя вексель на 6 месяцев или даже раньше. Дело в 300 рублях или немного больше. Клянусь, Миша, дорогой мой, я заплачу по векселю, который ты теперь дашь (за меня). Если не пойдет книга и не окупит даже бумагу, то из-под земли достану денег и к сроку выкуплю вексель. На тебя ничего не падет. Что же касается до типографии, то если нельзя и тут по векселю, то половину денег за типографию дам я, а другую займу у кого-нибудь (нельзя ли у Сашеньки?).
Таким образом печатанье может окончиться в январе, в половине, — и в продажу! Я уверен, что 1-й томик произведет некоторый эффект. Во-1-х, собрано лучшее, во-вторых, я напомню о себе, в-3-х, имя интересное, в-4-х, если роман в «Современнике» удастся, то и это пойдет. Между тем к половине декабря я пришлю тебе (или привезу сам) исправленного «Двойника». Поверь, брат, что это исправление, снабженное предисловием, будет стоить нового романа. Они увидят наконец, что такое «Двойник»! Я надеюсь слишком даже заинтересовать. Одним словом, я вызываю всех на бой (и, наконец, если я теперь не поправлю «Двойника», то когда же я его поправлю? Зачем мне терять превосходную идею, величайший тип, по своей социальной важности, который я первый открыл и которого я был провозвестником?).
В декабре же — в цензуру «Двойника» и «Дядюшкин сон». В январе печатать, а к концу февраля 2-й том выходит в свет, а за ним, почти вместе, можно и 3-й — «Степанчиково». Деньги — или в долг, или 1-й том окупит. Наконец, последние два тома (по успеху 1-го) можно даже в крайнем случае и продать. Окуплю издание, а до тех пор живу деньгами «Современника», а потом, по окупке издания, хоть и медленно будет идти, но мне всё равно: ибо на корм мой и медленной продажи достанет, а я тем временем с самого декабря серьезно сажусь за большой роман (который если через год произведет эффект, то может увлечь за собою и остальные экземпляры «Собрания сочинений»). И потому теперь 1-й шаг: тотчас же отвечай мне твое мнение и немедленно, по возможности, высылай экземпляры повестей 1-го тома для поправки.*Друг мой, если ты замедлишь ответом, то знай, что мое время пропадет даром. Я ничего не буду делать (и не в состоянии делать) до окончательного разрешения, то есть одобришь ты или нет и станешь ли мне помогать? — отвечай, ради Бога, скорее.
Майков не был,* от Врангеля получил письмо. Головинский здесь и познакомил меня разом со всем здешним обществом.* Я не намерен слишком поддерживать со всеми, но с друзьями невозможно. В провинции никуда не спрячешься. Это мне отчасти и в тягость. Два-три человека есть хороших. Я очень хорошо познакомился с Барановым и с графиней.* Она меня несколько раз убедительнейше приглашала бывать у них запросто по вечерам. Невозможно не быть у них. Она оказалась уже отчасти мне знакомою. Лет 12 назад Соллогуб представил меня ей (она его кузина), тогда еще девушке, Васильчиковой.*Марья Дмитриевна кланяется. Я обнимаю тебя от всего сердца и всеми силами рад бы вырваться из Твери. В Твери мне теперь будут мешать писать.