— Вот оно что? Я этого не знала.
— Теперь знай. Такой всезнайке, как ты, не к лицу не знать таких простых вещей.
Куклы, о которых шла речь, были заказаны в знаменитом киотоском магазине «Марухэй» к первому в жизни Эцуко весеннему празднику. После того как семья поселилась в Асии, их всегда выставляли в гостиной. Хотя европейское убранство гостиной не вполне вязалось с этими сугубо японскими украшениями, место для них было именно здесь, в комнате, где собиралась вся семья. Желая порадовать сестру, которая не была в Асии целых полгода, Сатико предложила выставить кукол раньше обычного, чтобы они простояли весь месяц, пока Юкико будет с ними. И вот сегодня, третьего марта, они принялись за дело.
— Ну что я тебе говорила, Эттян?
— Да, мамочка, ты была права. Юкико действительно приезжает сегодня.
— Как раз к празднику кукол!
— Это хорошая примета, — сказала О-Хару.
— Значит, на этот раз она выйдет замуж?
— Эттян, не вздумай сказать это в присутствии Юкико.
— Хорошо. Я понимаю.
— И ты, О-Хару, тоже. Гляди, чтобы не повторилась прошлогодняя история.
— Не извольте тревожиться.
— Я понимаю, ты в курсе дела, но, пожалуйста, если тебе захочется поговорить об этом, сделай так, чтобы Юкико не слышала.
— Слушаюсь…
— Ой, надо скорее позвонить Кой-сан! — воскликнула Эцуко.
— Прикажете мне позвонить?
— Нет, ступай лучше ты, Эттян.
Эцуко побежала к телефону и попросила соединить её со студией в Сюкугаве.
— …Да, сегодня… Приходи домой пораньше… Нет, не «Ласточкой», а «Чайкой»… О-Хару поедет в Осаку, чтобы её встретить…
Прилаживая золотую диадему к головке куклы-императрицы, Сатико внимательно прислушивалась к разговору.
— Эттян, — крикнула она дочери, — скажи Кой-сан, что я прошу её, если она не занята, встретить Юкико.
— Послушай, Кой-сан, мама говорит, чтобы ты, если не занята, встретила Юкико… Да, да… Поезд прибывает в девять вечера… Поедешь, да?.. Значит, О-Хару может не ехать?..
Таэко прекрасно понимала, почему сестра просит её поехать на вокзал. Тётушка Томинага в тот свой приезд недвусмысленно дала понять, что в скором времени Таэко тоже предстоит переехать в Токио, но в суете о ней, как видно, просто забыли.
Таким образом, Юкико исполнила волю «главного дома», а она, Таэко, продолжала наслаждаться полной свободой. Хотя бы уже поэтому Таэко полагалось встретить сестру на вокзале.
— А папе позвонить?
— Зачем же? Он придёт домой с минуты на минуту. Узнав о приезде Юкико, Тэйноскэ невольно поймал себя на мысли, что очень соскучился по ней за эти полгода. Ещё совсем недавно он всячески противился её приезду, и теперь ему стало неловко при одном воспоминании об этом.
Стремясь встретить свояченицу как можно радушнее, он распорядился приготовить для неё ванну и позаботиться об угощении. Скорее всего, Юкико поужинает в поезде, сказал он, но, быть может, ей захочется ещё раз перекусить перед сном. Тэйноскэ велел принести две бутылки её любимого вина, собственноручно обтёр их влажной тряпкой и проверил, достаточной ли оно выдержки.
Эцуко пытались отправить спать до приезда Юкико: завтра она успеет вволю наговориться с «сестричкой», но девочка и слушать об этом не хотела. Наконец в половине десятого О-Хару всё-таки удалось, увести её наверх. Вскоре, однако, у входной двери раздался звонок, и девочка со всех ног бросилась вниз:
— Юкико! Юкико приехала!
— С возвращением! — приветствовали Юкико взрослые.
— Спасибо.
Юкико вошла, в переднюю, осаживая радостно прыгавшего вокруг неё Джонни. Следом появилась и Таэко с чемоданом в руках.
Рядом с Таэко, которая в последнее время как-то особенно расцвела, Юкико выглядела усталой и измождённой, видно, её утомила дорога.
— А где подарки? Что ты мне привезла? — Не дожидаясь разрешения, Эцуко открыла чемодан Юкико и вытащила оттуда пакет с узорчатой бумагой и коробочку с носовыми платками.
— Это для твоей коллекции, ведь ты собираешь носовые платки?
— Да. Спасибо большое!
— Там для тебя есть ещё кое-что. Ну-ка, поищи хорошенько.
— Вот! Нашла!
Эцуко раскрыла коробку, завёрнутую в бумагу с маркой знаменитого магазина «Авая» на Гиндзе, и увидела красные лакированные сандалии.
— Какая прелесть! — воскликнула Сатико. — В Осаке таких не купишь. Убери сандалии в коробку, Эттян, ты их наденешь, когда поедем любоваться сакурой.
— Хорошо. Спасибо тебе, сестричка!
— Мне кажется, ты ждала не столько меня, сколько подарков.
— Ну всё, а теперь забирай свои сокровища и отправляйся спать.
— Только пусть сегодня Юкико спит со мной.
— Хорошо, хорошо, — сказала Сатико. — Юкико должна принять ванну, поэтому пока что ступай к себе с О-Хару.
— Юкико, приходи скорее, ладно.
Когда Юкико вышла из ванной, было уже около двенадцати. Как давно не сидела она в гостиной вместе с сёстрами и зятем за этим столиком с белым вином и сыром, слушая, как уютно потрескивают дрова, в камине!
— До чего же тепло здесь, в Асии. Я почувствовала это сразу, как только вышла из поезда.
— Уже весна. Скоро праздник Омидзутори.
— Неужели в Токио намного холоднее?
— Конечно. Там климат куда более суровый. И потом, эти знаменитые токийские ветры. На днях я отправилась в центр за покупками, а когда шла обратно, вдруг налетел такой вихрь, что свёртки посыпались у меня из рук и покатились по улице, я едва их догнала, ведь одной рукой приходилось ещё придерживать подол кимоно. Я тогда подумала, что люди нисколько не преувеличивают, рассказывая о бешеных токийских ветрах.
— Когда я был у вас в Сибуе, меня поразило, как быстро дети освоили токийский говор. Это было в ноябре, стало быть, к тому времени они не прожили в Токио и трёх месяцев, а уже говорили на токийских диалекте так, будто там родились. Причём я заметил: чем ребёнок младше, тем чище его выговор.
— Надо думать, Цуруко в её годы не может похвастать такими успехами, — заметила Сатико.
— Что верно, то верно. Впрочем, она и не стремится к этому. Как-то раз мы ехали с ней в автобусе, и она начала говорить что-то на осакском диалекте. Всё пассажиры повернулись в нашу сторону. Мне стало очень неловко, но Цуруко продолжала говорить со мной, ничуть не смутившись, не обращая внимания на любопытные взгляды. В конце концов кто-то из пассажиров сказал: «А этот осакский говор не так уж плох». — Эту последнюю фразу Юкико произнесла на токийский манер.
— В её возрасте всё женщины таковы, — сказал Тэйноскэ. — Им совершенно безразлично, что о них подумают окружающие. Я знаю одну гейшу — ей, правда, уже далеко за сорок. Так вот, она рассказала мне, что, бывая в Токио, нарочно говорит только на осакском диалекте. Если ей нужно выйти из трамвая, она громко заявляет об этом водителю, и тот останавливается там, где она пожелает.
— Тэруо-тян стесняется осакского выговора матери и старается никуда с ней не ходить.
— Ну, он всё-таки ещё ребёнок.
— А как чувствует себя Цуруко на новом месте?
— Судя по всему, не так уж плохо. Ей нравится, что, в отличие от Осаки, там каждый занят самим собой и не вникает в дела других. Кроме того, тамошние женщины стремятся подчеркнуть свою индивидуальность и носят не то, что модно, а то, что им идёт. Цуруко и в этом усматривает выгодное отличие Токио от Осаки.
Юкико была весела и словоохотлива, как никогда. Возможно, в какой-то мере сказывалось действие вина, но она так и лучилась радостью — наконец-то она снова в Асии и может вот так сидеть в этой гостиной и беседовать с сёстрами, не замечая, что на дворе уже ночь.
— Не пора ли ложиться спать? — спросил Тэйноскэ, но беседа становилась всё более оживлённой, и ему — в который уж раз — пришлось подняться и подложить дров в камин.
— В скором времени и мне придётся отправиться в Токио, — сказала Таэко. — У них в Сибуе ужасная теснота. Когда же они думают переезжать?
— Не, не похоже, чтобы они занимались поисками нового дома.
— Как же так? Выходит, они вовсе не собираются переезжать?
— По-моему, нет. Первое время Цуруко с Тацуо без конца твердили: мол, жить в такой тесноте невозможно, нужно поскорее найти дом попросторнее, но теперь уже не заводят об этом разговора. Мне кажется, они передумали. — И Юкико рассказала следующее.
Это всего лишь её предположение, подчеркнула она, но, по её мнению, причиной, побудившей сестру с зятем расстаться с любимой Осакой и решиться на переезд в Токио, послужило стремление Тацуо продвинуться по службе. Прокормить семью из восьми человек на деньги, унаследованные от их отца, он уже не мог. Одним словом, в «главном доме» возникли денежные затруднения. И хотя поначалу Цуруко с мужем роптали на тесноту, со временем они, наверное, пришли к выводу, что с нею можно смириться. По-видимому, их устраивает сравнительно невысокая плата, всего пятьдесят пять иен. И сестра и зять подчёркивали это всякий раз, когда речь заходила о поисках другого дома. Скорее всего, это соображение и заставило их в конце концов отказаться от мысли о переезде.
Живя в Осаке, они вынуждены были поддерживать видимость благополучия, в Токио же фамилия Макиока никому ничего не говорит, поэтому они могут позволить себе больше заботиться о своём кармане, нежели о престиже. Как директор токийского филиала банка Тацуо получает весьма солидное жалованье, но при этом семья живёт гораздо скромнее, чем в Осаке. Они экономят на всём, и прежде всего на питании. Конечно, когда, имеешь шестерых детей, приходится задумываться даже о том, какие овощи подать к столу, и всё же еда у них стала поразительно скудной, не то что прежде, в Осаке. Обед чаще всего состоит из какого-нибудь одного немудрёного блюда — рагу, риса с соусом карри или сацумского супа с мясом.
Цуруко старается свести расходы на хозяйство до минимума. Мяса на столе почти не бывает, если не считать одного-двух кусочков, которые, попадаются в рагу или супе. Правда, время от времени взрослые ужинают отдельно от детей, и тогда в кой веки удаётся полакомиться сасими[54] из тунца — о том, чтобы купить окуня, не может быть и речи, он слишком дорог в Токио. Причём у Юкико сложилось впечатление, что это лакомство выставляется на стол не столько ради Тацуо, сколько ради неё. По-видимому, сестре с зятем неловко: живя в их доме, Юкико не видит ничего, кроме забот об их детях.
— Судя по всему, они решили остаться в Сибуе, — сказала Юкико, подводя итог своему рассказу. — Вот увидите, они никуда оттуда не уедут.
— Неужели с переездом в Токио они так переменились?
— Мне кажется, Юкико не ошибается в своём предположении, — сказал Тэйноскэ. — Переезд в Токио позволил Тацуо отбросить соображения престижа и поправить материальное положение семьи. Что ж, это вполне разумно с его стороны, и осуждать его за это не приходится. А с теснотой в доме вполне можно смириться, нужно лишь настроить себя соответствующим образом.
— В таком случае, они должны так прямо и сказать, а не повторять заискивающим тоном: как обидно, что у нашей Юкико нет своей комнаты…
— Ну, видишь ли, людей не переделаешь. Наверное, они говорят так ради приличия.
— Когда приеду я, станет ещё теснее, — заметила Таэко.
— Гм… Не представляю себе, где ты будешь спать…
— Значит, пока я в безопасности?
— Мне кажется, пока про тебя забыли.
— Послушайте, теперь уж действительно пора спать! — воскликнул Тэйноскэ, когда часы на каминной полке пробили половину третьего. — Юкико нужно отдохнуть с дороги.
— Я хотела ещё поговорить о смотринах, но с этим, пожалуй, можно подождать до завтра.
Оставив эти слова Сатико без внимания, Юкико первой отправилась наверх. Эцуко спала в своей комнате, а на столике рядом с её кроватью были аккуратно разложены привезённые Юкико подарки, вплоть до коробки из-под сандалий. При взгляде на освещённое неярким светом ночника умиротворённое лицо девочки Юкико опять ощутила горячий прилив радости: она снова здесь, в Асии!
Юкико подошла к спящей на полу служанке и несколько раз позвала.: «О-Хару!» — но та даже не шевельнулась. Кое-как растормошив девушку и отправив её вниз, Юкико легла в постель и тотчас же погрузилась в сон.
27
Смотрины, ради которых Юкико вызвали в Асию, были назначены на восьмое марта. Этот день выбрала г-жа Дзимба о времени же и месте встречи она обещала сообщить дополнительно. Однако вечером пятого числа случилось непредвиденное, из-за чего смотрины снова пришлось отложить.
Утром того дня Сатико вместе, с двумя приятельницами поехала в Ариму навестить их общую знакомую, которая после болезни отдыхала там на горячих источниках. К несчастью, подруги решили ехать автобусом через горный перевал Рокко, и, хотя возвращались домой они на поезде, вечером, дома, уже в постели, Сатико вдруг почувствовала резкую боль в животе, и у неё открылось кровотечение.
Осмотрев Сатико, доктор Кусида высказал предположение, что у неё начались преждевременные роды. Вызванный тотчас же консультант подтвердил этот диагноз. А утром у Сатико произошёл выкидыш.
Всю ночь Тэйноскэ не отходил от жены. На следующий день он не пошёл на службу и опять-таки почти неотлучно находился в комнате Сатико, даже после, того, как боли у неё начали утихать. Он сидел у жаровни, уперев подбородок в руки, покоившиеся на каминных щипцах, и лишь временами, почувствовав на себе затуманенный слезами взгляд жены, поднимал к ней лицо.
— Ну, полно, полно… Ничего теперь не поделаешь…
— Ты не сердишься на меня?
— Помилуй, за что?
— За то, что я была неосторожна.
— О чем ты говоришь! Наоборот, теперь у меня появилась надежда.
Слёзы, стоявшие в глазах Сатико, крупными каплями покатились по щекам.
— Как обидно, что так случилось…
— Не надо больше об этом. Вот увидишь, у нас ещё будет ребёнок…
В течение дня супруги не раз возвращались к этому тягостному разговору. Глядя на бледное, без кровинки, лицо жены, Тэйноскэ и сам был не в силах справиться с охватившей его печалью.
С некоторых пор Сатико подозревала, что беременна, но никак не могла в это поверить: с рождения Эцуко прошло уже девять лет, к тому же в своё время доктора предрекали неизбежность специальной операции, если она захочет иметь второго ребёнка. Вот почему она и не задумывалась о своей беременности всерьёз.
Между тем Сатико знала, как горячо Тэйноскэ мечтает о сыне, да и ей самой, при том, что она, разумеется, не собиралась уподобляться Цуруко, было грустно оттого, что у неё только один ребёнок. Всей душой желая, чтобы её предположения подтвердились, она намеревалась переждать ещё месяц и тогда пойти к врачу.
Вчера, когда приятельницы предложили ехать автобусом, внутренний голос подсказал Сатико, что, при всей заманчивости такой поездки, этого делать не следует. Но она не прислушалась к этому голосу. Ей было неловко возражать и тем самым портить удовольствие подругам. Значит, ею двигало не пустое легкомыслие и, стало быть, ей не за что себя корить. Но когда доктор Кусида выразил сожаление, что она не остереглась, Сатико не могла сдержать слёзы раскаяния. Зачем она согласилась ехать автобусом? Зачем вообще решилась на эту поездку в Ариму?
Тэйноскэ, как мог, старался её утешить. Теперь, говорил он, у него наконец появилась надежда иметь сына, которую он совсем было потерял, думая, что у них уже не будет детей. Но Сатико видела, что в глубине души муж тяжело переживает случившееся, и чем больше он её жалел, тем сильнее досадовала на себя. Она совершила ошибку — нелепую и непоправимую.
На следующее утро Тэйноскэ, к которому, казалось, вернулось обычное расположение духа, отправился на службу, а Сатико лежала в своей комнате наверху и предавалась горестным мыслям. В присутствии Юкико, дочери или прислуги она старалась не плакать — ведь сестра приехала сюда ради смотрин, а это счастливое событие. Но стоило Сатико остаться одной, как на глазах у неё сразу же появлялись слёзы. Не допусти она этой ужасной оплошности, в ноябре у неё родился бы ребёнок, а на будущий год в это время он уже смеялся бы в ответ на её ласки…