— Гешпэнст! — ответил Тэйноскэ, сам удивляясь тому, что смог вспомнить это слово. — По-немецки «привидение» — «гешпэнст».
— Гешпэнст, — повторила Эцуко. — Руми, ты слышишь? Гешпэнст!
— А-а, тогда я тоже «гешпэнст»!
— Привидение!
— Гешпэнст!
Выкрикивая эти слова, девочки некоторое время носились по коридору, пока наконец, укутанные в белые простыни, не ворвались в спальню Тэйноскэ и Сатико. Давясь от хохота, они трижды обежали вокруг постели, после чего снова выскочили в коридор.
Только часа в три ночи девочки улеглись в, свои кровати, но были слишком возбуждены, чтобы уснуть. Роземари вдруг начала хныкать: ей хочется домой, к маме, — и Сатико с Тэйноскэ пришлось по очереди её успокаивать. За окнами уже светало, когда в доме наконец воцарилась тишина.
На следующий день Эцуко с букетом цветов отправилась на пристань в сопровождении матери и Таэко. Корабль отплывал в начале восьмого вечера, поэтому детей среди провожающих было совсем мало — только Эцуко да ещё одна девочка по имени Инге, которую Эцуко несколько раз видела у Штольцев и за глаза называла «ингэн-мамэ» — «фасолинка».
Госпожа Штольц с детьми погрузились на корабль ещё в середине дня, а Эцуко с матерью и тёткой выехали в порт после ужина. Они добрались до Санномии поездом, а там пересели в такси. Как только машина миновала здание таможни, перед ними, весь в огнях иллюминации, точно сказочный замок, возник «Президент Кулидж». Каюта, которую занимали Штольцы, была выдержана в благородных бледно-зелёных тонах — стены, потолок, шторы и покрывала были одного цветя. На постели ярким ворохом громоздились букеты цветов. Г-жа Штольц позвала дочь и велела ей показать Эцуко корабль. На эту экскурсию у девочек было всего каких-нибудь пятнадцать минут, и впоследствии Эцуко могла вспомнить лишь, что на корабле было ужасно красиво и что им всё время приходилось подниматься и спускаться по лестницам. Вернувшись в каюту, Эцуко застала г-жу Штольц и мать в слезах. Вскоре прозвучал гонг, и они сошли на берег.
— До чего красиво! Как будто по воде движется целый универмаг, — сказала Таэко, поёживаясь на осеннем ветру.
Корабль удалялся от пристани, но фигуры стоявших на ярко освещённой палубе г-жи Штольц, Роземари и Фрица были ещё долго видны с берега, пока наконец не уменьшились настолько, что стали неразличимы. Но и тогда из мглистой морской дали всё ещё доносился звонкий голосок Роземари: «Эцуко-о-о!..»
22
Дорогая госпожа Макиока!
В Японии наступила пора тайфунов, и я очень тревожусь о Вас. Хочется надеяться, что после стольких испытаний, обрушившихся на Вашу семью за последнее время, у Вас всё благополучно.
Как Вы поживаете? Наверное, улицы в Асии и шоссе уже расчищены от камней и песка, движение наладилось, и люди снова могут радоваться жизни. Наш дом, должно быть, уже пе пустует, и у Вас появились новые приятные соседи. Я часто вспоминаю наш прелестный маленький сад и тихие улочки, по которым дети катались на велосипедах. Как весело и привольно им жилось в Асии! Как правилось им бывать в Вашем доме! Мне хочется ещё раз поблагодарить всё Ваше милое семейство за доброе внимание к ним. Руми и Фриц постоянно вспоминают Вас и Эцуко и очень скучают.
Петер написал мне с корабля о том, какой чудесный день они провели в Токио в обществе Вашей сестры и Эцуко. Передайте им, пожалуйста, мою искреннюю благодарность, на днях я получила от мужа телеграмму из Гамбурга. Они добрались благополучно и пока живут у моей сестры. У неё трое своих детей, Петер, стало быть, четвёртый.
Здесь, в Маниле, у нас ещё более многочисленное семейство. С Руми и Фрицем детей стало восемь человек, и на весь этот курятник всего одна наседка — я. Порой дети ссорятся между собой, но, в основном, живут дружно, Руми — самая старшая из них и вполне сознаёт это. Каждый день после обеда мы садимся на велосипеды и едем на эспланаду есть мороженое.
Будьте здоровы и счастливы. Передайте, пожалуйста, от меня сердечный привет Вашему супругу, сёстрам и, конечно же, милой Эцуко. Вы должны непременно приехать к нам в Германию, когда в Европе снова станет спокойно. Сейчас там повсюду слышно бряцанье оружия, и всё-таки я надеюсь, что войны не будет. Она никому не нужна. Я верю, что Гитлер уладит проблему Чехословакии.
Снова и снова желаю Вам здоровья.
Сердечно любящая Вас Хильда Штольц.
P. S. Посылаю Вам филиппинскую вышивку. Буду рада, если она Вам понравится.
30 сентября 1938 года,
Манила.
Письмо г-жи Штольц, написанное по-английски, пришло в десятых числах октября. А спустя несколько дней Сатико получила и подарок — прелестную салфетку тонкой ручной работы. Полагалось бы сразу же написать г-же Штольц ответное письмо, но Сатико мешкала: кто-нибудь должен перевести её письмо на английский язык, — но Тэйноскэ счёл эту задачу совершенно непосильной для себя, а больше ей просить было некого.
Но вот однажды, прогуливаясь вдоль реки, Сатико встретила г-жу Хенинг, японку, которая была замужем за немцем, — их когда-то познакомила г-жа Штольц. Сатико рассказала ей о своём затруднении с письмом, и та охотно согласилась помочь. Сама она, правда, плохо пишет по-немецки, сказала г-жа Хенинг, но её дочь прекрасно знает и немецкий и английский, так что перевод вполне, можно поручить ей. Но и после этого разговора Сатико не сразу взялась за письмо — писать иностранке, да ещё в далёкую страну, было непросто. Лишь по прошествии нескольких дней она наконец села за письмо к г-же Штольц, одновременно велев Эцуко написать Роземари, а затем переправила оба письма г-же Хенинг.
Вскоре после этого из Нью-Йорка от Петера пришла посылка с туфлями для Эцуко. Хотя Петер предусмотрительно снял мерку, эти прекрасные лакированные, туфельки, которые, так хорошо было бы надеть по какому-нибудь торжественному случаю, оказались ей малы. Как ни пыталась Эцуко втиснуть в них ноги, было совершенно очевидно, что носить их она не сможет.
— Какая жалость! Если бы они были как угодно велики…
— Но почему же так вышло, мама? Что, Петер неправильно снял мерку?
— Вероятно, у тебя просто выросла нога. Детскую обувь полагается покупать на размер больше. Будь с Петером его мама, она наверняка подсказала бы ему это.
— У-у, как жалко…
— Ну, довольно, Эттян. Сколько бы ты ни старалась, они тебе малы, — с улыбкой сказала Сатико, видя, что девочка снова принялась натягивать туфли.
Без сомнения, Петер старался порадовать Эцуко, но как в этой ситуации благодарить его за подарок, Сатико не знала и в конце концов решила вообще ничего ему не писать.
Таэко целыми днями пропадала, у себя в студии — ей хотелось до отъезда за границу выполнить всё заказы. Кроме того, по протекции г-жи Тамаки она начала брать уроки французского языка у жены некоего художника, которая шесть лет прожила в Париже. Плата за эти уроки составляла всего десять иен в месяц.
Возвращаясь из школы, Эцуко каждый день шла к проволочной сетке и с грустью глядела на опустевший соседний двор, где в зарослях бурьяна одиноко стрекотали сверчки. До сих пор, имея под боком Руми, она мало общалась с одноклассницами, и теперь ей было не так-то просто найти себе подругу по душе. Она всё надеялась, что в доме Штольцев поселится какая-нибудь новая семья и у неё появится подружка вроде Руми, но, судя по всему, охотников нанять этот дом не находилось: он был построен в расчёте на иностранцев, а в нынешней обстановке большинство иностранцев, подобно Штольцам, покидало Японию.
Сатико тоже скучала. От нечего делать она занималась каллиграфией и обучала О-Хару игре на кото. «Грустит не одна Эцуко. Этой осенью мне тоже во всём чудится какая-то щемящая грусть. До сих пор я любила весну и только теперь поняла, что в осенней печали есть своя прелесть. Должно быть, я старею…» — как-то призналась она в письме к Юкико.
Что и говорить, для семьи Сатико нынешний год был щедр на события и потрясения. Смотрины Юкико весной, концерт учениц Саку Ямамура в июне, потом это ужасное наводнение, чуть не отнявшее у них Таэко, а вслед за ним — смерть Саку Ямамура, отъезд Штольцев, поездка в Токио, тайфун, переживания, связанные с письмом Окубаты… Теперь, когда всё это миновало и наступило затишье, у Сатико возникло ощущение непонятной пустоты и неприкаянности. И яснее, чем когда бы то ни было, она осознала, как много значат для неё младшие сёстры.
Семейная жизнь Сатико протекала счастливо — в добром согласии с мужем, да и с дочерью тоже, хотя временами та доставляла ей немало хлопот. Если в размеренной и безмятежной жизни Сатико порою случались сбои, то виновницами этого, как правило, были её младшие сёстры. Но Сатико отнюдь не досадовала на них, — напротив, она всегда радовалась, видя, как в их присутствии оживает её дом. Истинная дочь своего отца, Сатико не выносила скуки и однообразия, ей нравилось ощущать шумное, молодое движение жизни. Разумеется, она никогда не стала бы прибегать к каким-либо уловкам, чтобы залучить незамужних сестёр к себе, но в душе ей было очень приятно, что Юкико и Таэко предпочитают жить в Асии, а не с семьёй Цуруко. Впрочем, это казалось ей вполне естественным, она считала, что младшие сёстры должны жить там, где для них могут быть созданы лучшие условия. Понимая чувства жены, Тэйноскэ с неизменным радушием принимал своячениц в Асии, хотя и опасался недовольства со стороны старших Макиока.
Отношение Сатико к младшим сёстрам отнюдь не укладывалось в рамки того, что принято именовать родственными чувствами. Она не раз ловила себя на том, что тревожится о них даже больше, чем о муже или о дочери. Но они и были для неё всё равно что дочери, которых она любила, пожалуй, не меньше, чем Эцуко. И в то же время они были её самыми задушевными подругами. Сейчас, лишившись их общества, Сатико с удивлением обнаружила, что других подруг у неё, по существу, нет. Её отношения с приятельницами всегда оставались довольно поверхностными, а всё потому, что сёстры заменяли ей подруг.
Сатико вдруг ощутила себя такой же одинокой и покинутой, как Эцуко.
Подавленное настроение жены не ускользнуло от внимания Тэйноскэ. Однажды, просматривая театральную колонку в газете, он сказал:
— Знаешь, в ноябре, в Осаку приезжает Кикугоро! Почему бы нам не пойти на его выступление, скажем, пятого числа? Кой-сан наверняка составит нам компанию, тем более, что в программу включён её любимый «Кагами дзиси».[77]
Таэко, однако, сказала, что пятого числа никак не сможет выбраться в театр и пойдёт на представление в какой-нибудь другой день. Вместо неё Тэйноскэ и Сатико взяли с собой Эцуко.
Итак, у Сатико появилась возможность наверстать упущенное и повести Эцуко на выступление великого актёра. Во время антракта в фойе Тэйноскэ, однако, заметил на глазах у жены слёзы. При всей её чувствительности это было неожиданно и странно.
— Что с тобой? — спросил Тэйноскэ, отведя Сатико в сторонку. Слёзы уже ручьями текли у неё по щекам.
— Разве ты не помнишь? Это случилось как раз в этот день в марте… — сказала Сатико и поднесла руки к глазам.
23
Подошла середина ноября. До отъезда г-жи Тамаки в Париж оставалось всего полтора месяца, Таэко нервничала и при каждом удобном случае спрашивала сестру: «Когда же Тэйноскэ поедет в Токио?»
До сих пор Тэйноскэ приходилось ездить по служебным делам в Токио почти каждые два месяца, но в последнее время, как назло, такая возможность долго не представлялась. Через несколько дней после посещения театра Сатико наконец услышала долгожданную весть: Тэйноскэ предстоит очередная поездка в Токио.
Узнав об этом накануне из телефонного разговора с мужем, Сатико сразу же вызвала сестру из студии, чтобы обсудить с нею, в какой форме следует преподнести «главному дому» её просьбу.
Если она правильно её понимает, сказала Сатико, то намерение Таэко ехать учиться во Францию в конечном счёте определяется стремлением к материальной независимости, которая, в свою очередь, необходима ей для того, чтобы, выйдя замуж за Окубату, быть в состоянии, если понадобится, его содержать.
Но в таком случае, прежде чем заводить разговор с «главным домом» о поездке за границу, пришлось бы решить вопрос о её браке с Окубатой, а для этого, конечно же, потребовалась бы уйма времени, да к тому же и Тэйноскэ вряд ли согласился бы взять на себя такое поручение. Сейчас для Таэко самое главное — получить разрешение на поездку во Францию, не так ли? Стало быть, пока что лучше вообще не касаться её отношений с Окубатой. Но чем тогда объяснить её желание ехать за границу? Быть может, стоит представить дело так: в своё время имя Таэко попало в газету в связи с весьма неблаговидной историей и, хотя она не считает, что для неё всё потеряно, рассчитывать на блестящую партию ей всё-таки не приходится. Поэтому она должна позаботиться о том, чтобы в будущем иметь возможность себя содержать. Разумеется, если какой-нибудь достойный человек сделает ей предложение, она охотно его примет, но и с этой точки зрения для неё важно прочно встать на ноги. Если она вернётся из-за границы с солидным дипломом, многие из тех, кто сейчас относятся к ней с предубеждением, изменят своё мнение о ней, и это только увеличит её шансы на счастливое замужество…
Обосновав таким образом решение Таэко ехать во Францию, можно было бы перейти к вопросу о деньгах, объяснить «главному дому», что она хотела бы сейчас получить сумму, предназначенную на свадебные расходы.
Таково было предложение Сатико, с которым Таэко полностью согласилась, добавив, что в этом вопросе целиком полагается на её мнение.
Разговаривая вечером с мужем, Сатико, однако, привела ещё кое-какие аргументы в пользу поездки Таэко во Францию. Главным из них была необходимость разлучить Таэко с Итакурой и Окубатой. Но поскольку Сатико тщательно скрывала отношения сестры с Итакурой ото всех, в том числе и от Тэйноскэ, она просила его рассказать Цуруко с мужем только об Окубате — о том, что тот дважды появлялся в Асии с явным намерением добиться разрешения на брак с Таэко, что, хотя это намерение кажется вполне серьёзным, он уже далеко не тот чистый юноша, за которого они держали его до сих пор, что, по сведениям Тэйноскэ, в последнее время он пустился в разгульную жизнь и поэтому никак не может считаться хорошей партией для Таэко.
В этой связи, мог бы сказать Тэйноскэ, желание Таэко ехать во Францию следует всячески приветствовать. Хотя она уже не в том возрасте, когда делают глупости, было бы всё же спокойнее, если бы на некоторое время она была от Окубаты подальше. Что же касается денег, то, в конце концов, речь идёт лишь о сумме, которую рано или поздно Таэко всё равно получила бы, таким образом, по мнению Сатико, эта просьба не способна серьёзно ущемить интересы «главного дома».
Но Цуруко и Тацуо с их старомодными взглядами, конечно же, будут возражать против того, чтобы незамужняя Таэко ехала за границу одна, поэтому было бы неплохо чуточку их припугнуть, намекнув, что Таэко может снова сбежать с Окубатой.
Чтобы выполнить поручение жены, Тэйноскэ нарочно задержался в Токио ещё на один день. Полагая, что договориться с Цуруко будет проще, нежели с Тацуо, он приехал в Сибую в два часа дня.
Выслушав Тэйноскэ, Цуруко сказала, что, прежде чем дать ответ, должна посоветоваться с Тацуо. Она сообщит обо всём Сатико в письме, причём постарается сделать это как можно скорее. Ей очень неловко, что Тэйноскэ вынужден столь часто обременять себя хлопотами о её сёстрах. Ничего более вразумительного Тэйноскэ от неё не услышал, да, откровенно говоря, и не рассчитывал услышать.
Сатико не льстила себя надеждой на скорый ответ: она знала, сколь медлительна Цуруко, да и Тацуо наверняка потребуется всё хорошенько взвесить, прежде чем принять то или иное решение.