Когда она, предаваясь таким мыслям, сидела у окна, часы пробили три… и она любовно посмотрела на них. Часы представляли собой домик красного дерева с инкрустированным желтым деревом фронтоном и двумя черными колоннами, увенчанными капителями из позолоченного металла; перед домом сидел на страже ангел, а на крыше лежал лев, оба покрытые толстым слоем позолоты. Сколько раз она вытирала пыль с этих часов! Но только сегодня, когда они стали ее собственностью, она заметила, что они очень красивые.
Она оглядела двор, где ветер вихрем кружил несколько соломинок. По ту сторону двора, прямо напротив, она стояла месяц назад у окна пекарни и смотрела на хозяйский дом, где в окнах горела ярко-красная герань; и тогда она подумала, что в сущности ей, Лизе, следует сидеть у одного из этих окон как хозяйке дома. И вот, пожалуйста! Она и вправду сидит здесь. Правда, герань давно отцвела, но тем лучше можно разглядеть хозяйку. Смотри, смотри, девчонка из пекарни! Видишь меня — меня, мадам Лизу Клаусен с Вышней мельницы… а торговцы в своих письмах будут называть меня фру Клаусен… ну что, теперь ты довольна?
Она встала, пошла в кухню, открыла дверь во двор, созвала кур и голубей, насыпала им корму. Увидев щенка, притулившегося возле колодца, она стала подзывать и его, и когда тот немного неуверенно и с опаской подошел, поставила перед ним миску с кусками хлеба и хорошей говяжьей костью — и это вовсе не из расчета, как она делала раньше, чтобы подольститься к Хансу, а из чистой благожелательности, раз уж дворняжка была теперь частью ее мельницы. Потом она прогулялась по саду, хотя единственным его украшением были несколько запоздалых астр, которые так беспощадно трепал ветер, что казалось, головки вот-вот оторвутся от стеблей. Она еще раз обошла комнаты, но ничего нового не придумала; потом она уселась на диван в гостиной.
Ей показалось, что время тянется слишком долго. Много раз она бросала взгляд на красивые часы… уж не стоят ли они?.. Минуло всего полчаса! Вообще-то она могла найти себе дело… но нет! Бог свидетель, она достаточно наработалась. Теперь настало время отдохнуть.
К сожалению, это было скучновато — отдыхать вот так, в одиночестве.
И тут она вспомнила про Йоргена.
Он тоже один там, на мельнице, ведь Ларс уехал к больной матери, а Кристиан в это время дня развозит хлеб. Йорген тоже один, но, конечно, не сидит без дела. Ветер задувает довольно сильно, как и положено в ноябре, и даже наполовину одетые парусом крылья мельницы вертятся с бешеной скоростью, так что там нужен глаз да глаз. В сущности, она с удовольствием поможет ему, это будет скорее игра, чем работа, ведь она совсем не похожа на ее обычные обязанности. Да и вообще глупо, что они оба скучают в одиночестве каждый в своем углу!
Славный Йорген! Он принимал живейшее участие в ее судьбе, и он еще не знает о том, какой в ней произошел решающий, счастливый поворот. Ничего, сейчас он услышит об этом от нее самой, и уж он-то обрадуется, тем более что в последнее время он не слишком ладит с хозяином. Йорген часто выказывал строптивость, и мельник не раз жаловался, что работник все больше и больше ленится. Наверняка у Йоргена были основания побаиваться, что ему при первой возможности откажут от места. А причиной всему было то, что в это решающее время, когда на карту было поставлено все, Лиза считала необходимым держать его на расстоянии, да и по правде говоря, так была захвачена азартом борьбы, что и сама не думала о нем. Что ж, во всяком случае сейчас она немножко утешит его; он этого вполне заслужил, он же с самого начала был ее наперсником и советчиком.
Стоит ему услышать, что теперь его хозяйка она, и все его опасения развеются, как дым, и он почувствует, что крепко сидит в седле. Она ведь давно обещала ему, что, если она станет хозяйкой в доме, он не уйдет отсюда, покуда сам не захочет.
Она зашла в свою жалкую каморку и переоделась в платье, подходящее для мельницы. Потом вытащила из ящика ошейник Енни и, несколько раз пропустив его между пальцами, словно монахиня, которая молится, перебирая четки, шаловливо надела себе на шею. Потом пошла на кухню, выманила Пилата из его любимого теплого уголка за печью. Он охотно потрусил за ней через двор. Войдя в подклеть, свернул налево, предполагая, что они несут еду работникам. Но Лиза открыла дверь на саму мельницу и остановилась, поджидая, чтобы он вошел.
Пилат оглядел ее с видом крайнего изумления: неужели девчонка не знает, что теперь он никогда не ходит на мельницу — принципиально?
— Ну что, долго мне еще ждать? Давай, поторапливайся!
Пилат потянулся, зевнул и со спокойным достоинством пошел обратно во двор, не обращая внимания на окрики Лизы. Но ей втемяшилось в голову, что сегодня она обязательно возьмет своего любимца на мельницу. Она побежала за котом. Тот не пытался улизнуть; когда она догнала его, он лег и закрыл глаза. Лиза схватила его за шкирку, подержала в воздухе, потом взяла на руки.
— Кой черт в тебя вселился, глупая животина? Ты что, еще не понял своей тупой башкой, что я хозяйская жена? Сколько раз мне это повторять? Со мной ты теперь можешь спокойно ходить куда угодно. Ты, видать, боишься Киса? Чепуха! Пускай он сам боится, как бы я не приказала его прогнать! Хотя, конечно, нам нужно, чтобы кто-то ловил мышей.
С трудом она протиснулась в дверь, которая тут же захлопнулась за ее спиной от сквозняка. Ее встретил оглушительный шум, и лестница, по которой она поднималась, дрожала. Дойдя до первого этажа, она спустила кота на пол. Вдохнув такой знакомой, но за давностью полузабытой мучной пыли, Пилат расчихался — однако это можно было только видеть, но не слышать, неистовый грохот заглушал все звуки. Кот, казалось, чувствовал себя не в своей тарелке; он вертелся, выискивая лазейку, возможность убежать поверх мешков, потом с мольбой поднял свои стеклянные глаза на Лизу, которая загораживала ему дорогу, и, судя по движениям его пасти, стал жалобно мяукать. Демон явно советовал вернуться. Но своенравная ведьма не прислушалась к мудрому совету.
— Марш, глупая животина! Давай поднимайся, да поживее! — И она пнула его ногой.
И тут с котом произошла внезапная перемена: шерсть его встала дыбом, как будто сквозь него пропустили электрический разряд, он выгнул спину и яростно фыркнул на Лизу. Она так громко вскрикнула, пораженная и испуганная внезапным превращением своего любимца в дикого зверя, что даже услышала себя; еще немного — и она бы повернулась и бросилась вниз по лестнице. По ее спине побежали мурашки, вряд ли вызванные только страхом перед животным, и она и в самом деле подумала отказаться от посещения мельницы.
Но Пилат с этой вспышкой строптивости словно бы превратился вновь из домашнего кота в мельничного, и теперь он без видимой причины повернулся и большими прыжками бросился вверх по лестнице.
Лиза с бьющимся сердцем последовала за ним.
Здесь стоял невероятный шум. Что-то гремело и громыхало, дребезжало и скрипело, трещало, жужжало и свистело; к этому добавлялось еще и глухое шипение, словно бы от подземного водопада, а сверху — шелест и возня, как будто там огромная птица билась крыльями о прутья клетки, чтобы вылететь на волю. И все это проникало в уши с тем большей силой, что глаз не видел почти никакого движения. Только четыре из шести мощных стояков, уходивших в потолок, сотрясались, с такой бешеной скоростью вращаясь вокруг своей оси, что их очертания теряли четкость, и они казались столбами из воздуха, а от сучков в дереве распространялись маленькие светлые кружочки.
Не меньше минуты Лиза, ошеломленная, оцепенев, стояла у лестницы. Потом сделала несколько шагов вперед и только тут обнаружила Йоргена, который сидел на мешке, согнувшись и опустив голову на руки.
Он не заметил, как она подошла к нему, и не пошевельнулся, даже когда она окликнула его. Тогда она наклонилась к нему и позвонила серебряным колокольчиком в самое ухо. Разбуженный ее прикосновением, он вскочил.
— А, Лиза… Я было подумал, никак это хозяин. Он вечно за мной следит.
Она расслышала только слово «хозяин».
— Благоверный мой уехал, — закричала она.
— Кто?
— Мой благоверный, супружник мой! — заорала она ему прямо в ухо.
Он отступил на шаг и зажал уши.
— Женитесь?
— Скоро… в город… за разрешением.
Йорген смотрел на нее все еще немного недоверчиво.
— Это правда, — прокричала она, сложив руки рупором у губ, и несколько раз энергично кивнула.
Ошарашенный Йорген не знал, плакать ему или смеяться. Доводы рассудка были за то, чтобы радоваться победе своей соучастницы, и все же он почувствовал укол в сердце. И потому таращил на нее глаза безо всякого выражения.
— Ты что, язык проглотил? Али не рад?
Он не ответил, только показал рукой на ошейник, который только что заметил.
— Мой брательник… пристрелил… Енни.
Он понимающе кивнул. Теперь он вспомнил тот августовский вечер, когда она поведала ему, что хочет попросить брата убить косулю. Значит, как она задумала, так и вышло. Все это напоминало страшную сказку.
— А Ханс? — крикнул он вдруг и показал рукой на открытую дверь, через которую был виден большой лес у пролива.
Она кивнула.
— Одна?
— Одна! — закричала она и кивнула.
— … вернется… хозяин?
— Завтра.
Он выбежал на галерею. Она пошла за ним и увидела, что он разматывает железную цепь. Она вернулась в помещение и даже испугалась, когда неожиданно наступила тишина. Только сверху, постепенно затихая, доносился скрип.
Стояки вращались все медленнее и наконец остановились — наступила полная тишина. После недавнего грома и грохота эта мертвая тишина угнетала. На Лизу она обрушилась совершенно неожиданно, потому что, хотя девушка уже около года служила здесь, она понятия не имела о том, как устроена и как работает мельница. Пустое любопытство было ей чуждо, и она замечала лишь то, что могло послужить ее интересам. Зато уж тут она смотрела в оба.
— Зачем ты это сделал? — спросила она вошедшего Йоргена.
— Я сегодня больше не желаю работать.
— Нет, ты будешь работать! Я ведь для того и пришла, чтобы помогать тебе.
— Ты? — он рассмеялся. — Ты же ничего не умеешь.
— А ты мне покажешь, что делать.
— Работать? Сейчас? Что за глупости!
— Конечно, работать. Здесь стало совсем скучно — как в гостиной. Гораздо веселее было раньше, когда ничего не было слышно. Мне очень нравилось.
— Но ведь нельзя было и словом перекинуться!
— Ну и что за беда! К чему болтать всякий вздор? Главное ты слышал. Он женится на мне и поехал в город выправлять разрешение.
— Само собой… но…
— Ну давай пошевеливайся. А не то я уйду.
Он неохотно направился к двери.
— Эй, Йорген!
Он обернулся.
— Скажи-ка мне, а о чем ты думал, когда я пришла, а ты сидел вот так — и она передразнила его позу.
— Я думал о тебе и о том, что ты теперь совсем не обращаешь на меня внимания.
— Не болтай вздор!
— Что вздор? Что ты не обращаешь на меня внимания?
— Все, что ты говоришь, — вздор. Гораздо лучше, когда твоих слов не слышно. Давай поторапливайся!
Он исчез на галерее.
И вот опять вверху заскрипело, стояки начали вертеться, и через несколько секунд на мельнице шумело и грохотало пуще прежнего.
Йорген подошел к воронкообразному ковшу лущильной машины и потянул за рукоятку, с помощью которой открывалась задвижка. Лиза вздрогнула, потому что теперь заклокотало и забурлило вдвое против прежнего, так что казалось, пол уходит у нее из-под ног. Йорген широко улыбнулся. Лиза дала ему понять, что и она бы с удовольствием потрудилась. Он показал на гору зерна, рядом с ней; огороженная дощатой изгородью в локоть [12]высотой, она целиком заполняла один угол этажа. Лиза проворно схватила черпак и сгребла в ковш столько зерна, сколько ей позволил Йорген.
Он вспрыгнул на мучной ларь и сделал ей знак; в ответ на ее вопросительный взгляд он показал на груду мешков и на веревку с крюком, свисавшую сверху. Лиза закрепила крюк на одном из мешков и, когда ее учитель показал на тонкую веревку рядом, слегка потянула за нее. Мешок тут же пошел вверх и поднялся без всяких усилий с ее стороны — как будто он парил в воздухе сам по себе, пока Йорген не поймал его и не потянул вбок; тогда она невольно выпустила веревку и смотрела, как он устанавливает мешок на специальной подставке. Йорген вытащил крюк, развязал мешок и высыпал его содержимое в закром.
Лизе так понравилось это чудо, что она захотела сразу же его повторить. И тут она что-то вспомнила. Она рупором приложила руки ко рту и закричала во всю силу своих легких:
— Кристиан!
Йорген, который опорожнял мешок в желоб, обернулся через плечо.
— Кристиан! — вопила она.
Он уставился на ее улыбающееся лицо, потом, наконец, до него дошло. Он вспомнил, как Кристиан хотел, чтобы она помогала ему поднимать мешки, и как потом она уехала на мельничном фургоне, а он сам поднялся на складской этаж. Йорген энергично закивал, гордясь тем, что понял ее, и оба расхохотались так громко, что почти могли услыхать свой смех.
После того, как этот постав был обеспечен работой, они вернулись к лущильному жернову. Из темной дыры в полу Йорген вынул плоскую железную бадью и потряс ее, после чего зерно, которое оказалось достаточно очищенным от шелухи, отправилось в сортировальную машину. Потом Йорген вскочил на другой ларь, где чудо с мешками повторилось. Пока Йорген наполнял закром, Лиза должна была засыпать зерно в ковш и открыть задвижку; это она правильно угадала из движений Йоргена.
Йорген наслаждался и гордился тем, что вот так, мановением руки, может повелевать ее движениями. Она сама пока еще получала удовольствие от работы. Действительно не работа, а игра. Но ей вдруг стало стыдно, что она не знает, как останавливают мельницу, хотя совсем недавно ее это совсем не интересовало. И поскольку работа вскоре потеряла для нее прелесть новизны, ей захотелось посмотреть и остальные этажи, где она до сих пор никогда не бывала. Ведь мельничиха должна знать собственную мельницу как свои пять пальцев.
Вскоре оказалось, что сообщить товарищу по работе — или по игре — о своем желании, находясь рядом с поставами, невозможно. Лиза взяла Йоргена за рукав и потянула его на галерею. Вот уж здесь действительно можно было поведать другу тайну, если, конечно, кричать на всю усадьбу. Йорген понял и тут же согласился показать ей мельницу. Сначала они щедро обеспечили жернова работой, затем стали подниматься по лестнице, которая дрожала, как веревочный трап на корабле.
На следующем этаже потолок был такой низкий, что они едва могли стоять во весь рост, и было так тесно, что Йорген в страхе прижал Лизу к себе, чтобы ее платье не затянуло в какое-нибудь колесо. Огромное зубчатое колесо вместе с деревянной сетью балок заполняло почти все помещение и вертелось так быстро, что от одного его вида начиналось головокружение. Шесть стояков, которые прорастали сквозь пол из размольного этажа, были увенчаны шестернями, расположенными вокруг большого колеса. Четыре малых колеса вертелись от соприкосновения с большим, и еще быстрее, чем оно, а два, не касаясь его, оставались неподвижны. Йорген подтолкнул к большому колесу одного из этих лентяев, и оно тоже завертелась как бешеное — словно танцор на балу, который сначала важничал, стоя в углу и разглядывая толпу в лорнет, но потом, захваченный стихией танца, сам бросился в ее гущу.
Лиза сделала движение.
— Осторожнее, — закричал Йорген, — чтоб с тобой не случилось как с йомфру Метте.
Здесь, наверху, шум был гораздо тише, чем на размольном этаже, так что их уши, почти оглохшие там, все же могли воспринимать отдельные фразы, если их прокричать достаточно громко.
— А что же с ней случилось?
— Ее колесовали — на таком же вот большом колесе; ее расплющило и разорвало на куски.
— Фу, какой ужас!
Сам Йорген ужаснулся еще больше, чем Лиза. Его старое представление о мельнице как о пыточной башне вновь ожило в нем.