А солнце будто остановилось на небе, никак не хочет спрятаться, в землю уйти. Лежит Лана в траве, на облака смотрит. Они плывут мягкие, белые, словно взбитая, чистая шерсть с белых овец. Куда плывут? Зачем? Или у них тоже свои заботы есть? Кажется, медленно плывут, не торопятся, а если по земле за ними бежать — не догонишь! Вот бы прыгнуть высоко-высоко, ухватиться за облако и плыть, как на плоту по реке, до самого жилища родного… А Вел как же? Один среди кафов останется? Рассмеялась Лана от глупых мыслей своих. Совсем как девчонка малая! Разве допрыгнешь до облаков? Одни только птицы могут туда подняться. Интересно, почему птицы у самых облаков летают, а никогда не садятся на них? Наверное, потому, что облака очень мягкие, крылья в них запутаться могут.
— Ой, что же я без дела лежу! — спохватилась Лана. — Надо все вещи собрать, увязать так, чтобы на коней положить их легко и удобно было.
Лежа на боку, осторожно, не пошевелив ни травинки, она принялась за работу. Связав вещи, достала маленький кремень с острым краем, принялась, как уже не раз делала, царапать и скрести ненавистные железные кольца. Из лагеря кафов доносились ржание коней, выкрики воинов. Солнце опустилось уже к самой земле. Кафские воины готовились к выступлению. Стемнело совсем. Вот уже кафы сели на своих коней. А Вела все нет. Вот уже стихли голоса воинов. Ушли кафы. Туда ушли, где селения ивичей…
Из темноты вынырнул Вел на коне, держа в поводу другого. Живой, невредимый! Быстро подала ему Лана копье и лук со стрелами, вскочила сама на коня:
— Скачем?
— Показывай путь! — весело откликнулся Вел.
Снова, как в первый день бегства, скакали они рядом по темной ночной степи. Снова, теперь уже не таясь, смотрела Лана на могучего, смелого своего спутника восхищенными, радостными глазами. А сытые, хорошо отдохнувшие кафские кони несли их в обход вражеского отряда по высокой траве мимо темневших то слева, то справа перелесков.
— Кафы в темноте меня за своего приняли, — весело рассказывал Вел, — их одежда на мне! Вместе с ними коней поил. Одного воина отправил я к предкам, а обоих его коней взял. Отвел их в сторону, подождал, пока кафы отъехали, и — сюда! Совсем глупые кафы, ребенок их проведет!
Лана хорошо знала эти места. Не задумываясь, гнала она своего коня через ручьи и овраги, через кустарник и тихие сумрачные дубравы. За ночь покрыли трехдневный путь пеших, обошли стороной кафов. На рассвете дали коням немного отдохнуть, а потом — снова в путь. Наконец выбрались на тропу, что вилась вдоль реки.
— Успели! — облегченно вздохнула Лана. — Вон за той излучиной сторожевое жилье на горе стоит. Выедем из леса — увидишь.
И верно: едва измученные кони вышли на опушку, увидел Вел на другой стороне реки, на высоком месте, небольшое жилище среди старых высоких сосен. На одной из них человек сидел. Заметил их, что-то вниз крикнул. Тотчас из жилья вылезли еще двое. Стали смотреть из-под рук на них с Ланой. Загнанные лошади, стоя на берегу, дрожали мелкой дрожью, тянулись к воде. Вел не пускал их, проваживал. А Лана, зайдя в воду по пояс, кричала на тот берег:
— Кафы! Кафы идут! Зажигайте костры сигнальные!
— Врешь! — ответили с того берега. — Ты откуда такая? Плыви сюда! А парень пускай там остается. Не нужен он нам…
Пока Вел остужал коней, водил их по берегу, Лана переплыла реку. Мокрая и усталая, влезла на крутой холм, откинув с лица волосы, посмотрела на сторожевых воинов.
— Не узнали? Лана я, Гира и Лоды дочка.
— И вправду Лана! Неужто от кафов сбежала?
— А это с тобой кто? Кафа в мужья привела?
— Болтуны! Костры скорей зажигайте. Кафы близко! Сюда идут, — устало проговорила Лана, опускаясь на землю.
Воины бросились в жилище, запалили в очаге палки с сухой берестой, прикрученной на концах, разбежались каждый к заранее приготовленному костру. Над холмом поднялись вверх три дыма. От смолья и трухлявых пеньков, положенных сверху на костры, пошел густой черный дым. Такой дым виден далеко.
Вел с конями тоже переплыл реку. Он не спешил, разделся на том берегу, чтобы одежду зря не мочить, и теперь спокойно одевался рядом с костром. Воины-ивичи молча, с уважением смотрели на многочисленные рубцы и шрамы, покрывавшие могучую грудь и бугристые плечи незнакомца. Сразу видно, что бывалый воин вместе с Ланой пришел.
Кун, старший из сторожевых воинов, принес из жилища большой закопченный горшок с горячим варевом из кореньев и глухариного мяса. Вел и Лана с наслаждением стали черпать его деревянными ложками воинов.
— После глухариной похлебки жареной медвежатиной угостим! — сказал Кун. — Вчера на Светлом ручье завалили. Матерый! А много ли кафов идет?
— Много, — сказала Лана. — Надо дальние роды на помощь звать.
— Уж послали, наверно. Видишь дымы ответные?
Вдали над лесами в разных местах поднимались темные струйки дыма. Это раскиданные вдоль реки селения ивичей сообщали, что сигнал замечен, что готовятся они к бою.
— Теперь кафов не долго ждать, — сказал Кун. — Увидят дымы, поймут, что заметили их, не прячась дальше пойдут, ночи не станут ждать.
— А не могут обойти они нас? — спросил Вел, всегда осмотрительный в делах боя.
— Могут. Только далеко идти надо. Теперь это им ни к чему. Здесь, напрямки, пойдут. Вот два лета назад, когда ее, — кивнул Кун на Лану, — и еще многих кафы увели, удалось им внезапно на нас напасть. Двое воинов тогда на этой горе дозор несли. Да, видно, уснули оба…
Пока Вел и Лана ели и грелись у костра, дозорные вынесли из жилища нехитрые свои пожитки, привели пасшихся на лугу коней, приготовили все к отъезду. Привязанные к деревьям кони вдруг захрапели, забились. Особенно рвались с привязи кони Ланы и Вела.
«А, вот в чем причина! — подумал Вел, увидев, что один из молодых ивичей вытащил из жилища шкуру недавно убитого медведя. — Сильно же кафские кони зверя боятся!»
С трудом успокоив своего коня, долговязый молодой ивич сложил и привязал шкуру вместо седла. А кафские кони Ланы и Вела все никак не могли успокоиться. Пришлось их Велу подальше от других коней отвести.
— Идут! Вот они! — закричал с дерева дозорный воин. — Черную грязь миновали.
— Слезай! — крикнул Кун и пояснил Велу: — Теперь скоро из леса покажутся, прямо сюда выйдут.
Ждать не долго пришлось. На той же тропе, по которой приехали Вел с Ланой, показались передовые кафские конники. Ивичи тоже сели на коней. А кафских воинов все больше и больше выходило из леса. Кун три раза по десять всадников насчитал, а потом, сбившись со счета, перестал пальцы на руках загибать.
— Поехали, что ли? Больше тут делать нечего…
Один за другим ивичи и Вел с Ланой выбрались на тропу, шедшую по сосновому бору. Вел вдыхал смолистый запах хвои, подмигивал шустрым рыженьким белкам, безбоязненно цокавшим с деревьев на проезжавших людей, радостно смотрел на такой же в точности лес, как и в его родных местах. Тропа шла по холмам, то приближаясь к блестевшей за стволами сосен реке, то вновь отходя в глубь леса.
Солнце уже миновало середину своего пути, когда выехали наконец на простор. Пологий спуск вел к ручью, пересекавшему их путь. За ручьем тропа снова пошла вверх. Здесь, на открытом месте, раскинулись уже убранные поля ивичей. За ними виднелись холмики жилищ, покрытых дерном, загоны с навесами для скота. На краю селения стояли два конных воина с копьями.
— Свои! — помахал рукой Кун.
Всадники подскакали. Один из них, вскрикнув, бросился обнимать Лану:
— Нашлась! Убежала?
— Это брат мой, Ул! — сказала Лана Велу. — Смотри ты, как вырос!
Вид родного селения опечалил ее. Сколько раз в мыслях своих стремилась на эти луга и жнитва! А увидела — и нерадостно стало. Селение как мертвое: двери жилищ-землянок настежь распахнуты, загоны для скота опустели. Все, что можно, родичи с собой унесли и угнали, спасаясь от кафов. Хорошо, что вовремя успели в Городец уйти. И все-таки тяжело смотреть на покинутое, пустое селение.
Из леса, сзади, выскочили со свистом и гиканьем кафские воины. Рассыпались по лугу и полю. Запылали стожки приготовленного на зиму сена. Маленький отряд ивичей, оставив родное селение Ланы, отступил вдоль реки. На опушке леса остановились, подпустили вырвавшихся вперед вражеских всадников, ударили по ним сразу из семи луков, потом вскачь понеслись по узкой лесной тропе к укрепленному Городцу.
Если бы не видел Вел большого каменного города на берегу моря, то, наверно, подивился бы строительному умению ивичей. Городец поставлен был на высоком, обрывистом берегу реки между двумя глубокими оврагами. За рвом, соединявшим овраги, был насыпан земляной вал, а на нем поставлен крепкий частокол из бревен. И с других трех сторон вдоль реки и оврагов тоже неприступный частокол установлен.
Через ров устроен мостик. Едва переехали по нему, воины ивичей раскидали его и заложили крепкими бревнами вход в Городец. Пусть теперь кафы попробуют сунуться. А кафские воины уже по полю перед рвом скачут, видом своим и криками хотят напугать. Все больше и больше их, все новые всадники из леса выскакивают. Но ивичам не страшно: вовремя успели в Городце запереться.
— Было бы вам вчера прийти! — кричали ивичи с вала. — Хмельное питье варили мы. Теперь не осталось.
— Идите сюда, копьями вас накормим!
— Стрелами угостим!
— Спать любят кафы! Проспали дымы сигнальные.
Кафы съехались на середину поля военный совет держать. Потом один подскакал ко рву, вздыбил злого серого коня, прокричал на языке ивичей:
— Дайте нам молодых рабов столько и еще раз столько! — Каф два раза показал растопыренные пятерни обеих рук. — И еще каждого второго быка, каждую вторую корову. Тогда без боя назад уйдем!
— А этого не хотите? — ответили ивичи, потрясая копьями.
Кто-то угрожающе натянул лук, кто-то пустил в кафа камень. Тот огрел коня плетью, умчался к своим. Тотчас кафы начали готовиться к бою. Отъехали всем скопищем вправо, за овраг, спешились, пустили коней пастись. Там, за оврагом, было лучшее пастбище ивичей. Чтобы зря скот его не травил и зубры из леса не наведывались, огорожено оно было с напольной стороны жердями. К реке только в одном месте пологий спуск был, по нему коровы и овцы ходили на водопой. А с других двух сторон пастбища — крутые обрывы.
Стоя на валу среди ивичей, Вел смотрел, что делают кафы. А они разделились на две равные части: одни со стороны пастбища в овраг стали спускаться, другие наверху, на краю оврага остались, луки к стрельбе приготовили. Ивичи, оставив на валу только сторожевых воинов, тоже все перешли к оврагу, встали за частоколом на земляную насыпь. С нее как раз взрослому человеку через частокол смотреть хорошо. А с наружной стороны, где нет земляной приступки, до верха частокола и самый высокий человек рукой не дотянется. Хитро придумано. За такой оградой стоя, удобно врагов отбивать.
Вот закричали, завыли кафы, яростно полезли по крутому склону оврага к стене Городца. А лучники кафские, что на другой стороне оврага остались, начали стрелами частокол осыпать, не дают ивичам из-за него высунуться. Но защитники Городца и не высовывались. Ждали, когда нападавшие через частокол полезут. Тут-то и пошли в дело топоры и колья, дубины и рогатины. Чтобы в своих не попасть, перестали кафы стрелы из-за оврага пускать. Тогда начали ивичи вниз камни бросать, копьями кафов в овраг сбрасывать. Откатились кафы, отступили. А по частоколу снова вражеские лучники ударили. Всю стену утыкали своими красными с белым оперением стрелами. Но второй раз идти на приступ не решились.
— Теперь или ночью, или на рассвете надо их ждать, — сказал седобородый Тук, старший воин у ивичей. — Пусть встанут сторожевые воины вдоль всего частокола, пусть зорко за кафами смотрят. А женщины еду приготовят.
Целых четыре рода, оставив свои жилища, со скотом и домашним скарбом собрались в Городце. Два больших жилища были битком набиты детьми и женщинами. Воины отдыхали прямо на земле, под открытым небом. За жердевыми загородками густо стоял скот. Собаки, поджав хвосты, озабоченно бегали по лагерю, но между собой не грызлись, понимали, что сейчас не до ссор и драк. Еды в Городце было в достатке. И корма для скота запасено. Хорошо, что большую часть ячменных снопов еще раньше успели обмолотить. Но с водой было плохо: маленького родничка внутри ограды хватало только людям на питье. Скотина же стояла непоеная. Что же будет через несколько дней, если не уйдут кафы?
А кафы к вечеру снова собрались на поле перед Городцом. На пастбище за оврагом только нескольких воинов оставили коней сторожить. А все остальные за рвом костры развели, сели вокруг них, начали пить и есть. Вел смотрел то на них, то на пасшихся за оврагом коней. Дикие кони у кафов, пугливые…
— Эй, Кол! — окликнул он высокого парня, с которым вместе ехали от сторожевого жилища. — Ты шкуру медведя не бросил?
— Нет. Здесь она.
— Дай ее мне.
— Зачем?
— Неси, неси. После узнаешь.
Только старому Туку рассказал Вел о том, что задумал. Мудрый, бывалый воин одобрительно усмехнулся:
— У тебя, парень, и руки крепкие, и голова не пустая. Иди, пробуй! Возьми с собой сколько надо воинов.
— Они помешать могут. Один пойду.
— Как знаешь. Но к реке тебя Кун с Колом проводят. Там спуск крутой, а ты тропинки не знаешь.
— Тогда еще Ула дай, брата Ланы.
— Бери. Он будет рад.
Ул и в самом деле обрадовался, что такой сильный и смелый воин захотел взять его с собой. Куда и зачем, Ул не спрашивал. Не годится воину нетерпеливым и любопытным быть. А разве он не воин, если его на тайное и опасное дело берут?
Битва
Духам неба стало жаль ивичей. Видели они, как горели с таким трудом выращенные и собранные хлеба, видели, как разорялись жилища, как бежали к Городцу женщины с детьми на руках, чтобы укрыться за рвом и валом. Видели Духи и могучую силу кафов. Много их, вдвое, втрое больше, чем ивичей. Да к тому же все они на конях. А у ивичей коней совсем мало. Потому и нахмурилось небо, темными тучами себя и луну закрыло. Это для того, чтобы легче было Велу исполнить задуманное, помочь ивичам. Главный воин Тук молодого бычка не пожалел, Духам неба, ветра и туч отдал его кровь. Просил, чтобы темной и тихой была ночь, чтобы запах далеко было слышно. Духи приняли дар Тука, сделали все как надо: пришла на землю тихая и темная ночь.
Четыре тени бесшумно скользнули от частокола вниз по галечной круче к темной реке. Ни один камушек не скатился, не загремел. Первым вдоль берега пошел Кун, за ним Вел со шкурой медведя на плече. Был он совсем голый, только на ремне нож большой висел. Сзади неслышно ступали Ул и Кол с копьями. Миновали устье оврага, прошли под береговой кручей. Вот и место для водопоя. Здесь, у пологого спуска, Кун остановился, прошептал на ухо Велу:
— Тут тебя ждать будем.
Вел снял с плеча не успевшую еще высохнуть сырую шкуру медведя, расправил ее, натянул на себя, прикрыв голову пустой головой зверя. Раскрытую пасть и дыры от глаз так приладил, чтобы смотреть было можно. Ничего не сказав на прощание, встал Вел на четвереньки и медленно пошел в гору. Ивичи подивились искусству чужого воина: будто живой, настоящий медведь в гору лезет, даже головой покачивает, из стороны в сторону поводит, словно принюхивается…
Вел взошел в гору, огляделся, начал к табуну лошадей подкрадываться. Ближе и ближе табун. Вот один конь тревожно голову поднял, втянул ноздрями воздух. Вот второй, третий перестали траву щипать. Еще чуть поближе… Теперь пора, уже все кони встревожились, чуя запах зверя. Поднявшись во весь рост, Вел вскинул когтистые лапы, заревел по-медвежьи. Тут как раз луна из-за туч выглянула, осветила его. Завизжала от страха молоденькая кобылка, в ужасе шарахнулась в самую середину табуна, вскинулась на дыбы. И тотчас весь табун с места сорвался. Давя и кусая друг друга, кони ринулись к ограде. Наткнувшись на нее, повернули, очумело помчались прямо к оврагу, к невидимому в ночной тьме обрыву. А огромный медведь гнался прыжками следом, ревел во всю глотку. Увидев овраг, передние кони хотели повернуть, но задние, обезумев, били их копытами, сталкивали с кручи и сами валились туда же, ломая хребты и ноги. Кафские сторожа с копьями наперевес кинулись на медведя. А тот вдруг ударился оземь, и встал на том месте не медведь, а голый, освещенный луной человек.