Как в молодости, Гур быстро, настороженно осмотрелся вокруг. Нет, тишина и покой над заснеженным болотом. И дорожка следов по нему. Взгляд Гура погас, плечи согнулись. «Кто-то принес мне охапку травы и осиновых веток!» — подумал он горько.
— Но я еще не так слаб, как тот лось! — сказал он вслух, чтобы ободрить себя. Он привык говорить сам с собой за долгие годы одиночества. Взяв зайца и почему-то повеселев, Гур направился к своему жилищу.
…Через день на шесте появилась пара ощипанных и выпотрошенных тетеревов. Прошли день, ночь и еще одна ночь, и Гур нашел у колодца уже не глухарей, а целую тушу молодого лося. Туша была подвешена и разделана по всем правилам охотничьего искусства. Человек, принесший ее, хорошо знал свое дело. А что это был один человек, Гур без труда распознал по следам. Почти до вечера пришлось ему провозиться, заготовляя впрок принесенное мясо. Зато наутро Гур без забот мог вернуться к любимому делу. Нажимая ногой на палку, прилаженную к козьей шкуре, он раздул огонь в каменном очаге, засыпал в него крупный березовый уголь. Дон, дон, дон!.. — застучал молоток по небольшой наковальне.
Работая, Гур всегда открывал двери, чтобы легче дышалось возле огня. И он сразу почувствовал, что в открытых дверях жилища кто-то стоит, загораживая собой свет. Не оборачиваясь и продолжая стучать молотком по раскаленной пластинке железа, спокойным голосом Гур произнес:
— Не надо больше приносить мяса. Принеси воды.
Человек бесшумно исчез. «Он молод, — подумал Гур, — потому что двигается быстро. Он понимает наш язык, значит, он из нашего или близкого к нам племени. Он силен, потому что один издалека принес тушу лося. Он боится меня, потому что пришел не сразу, а сначала задабривал подарками. Я ему нужен, потому что он охотно побежал выполнять мое приказание».
Свет в дверях снова загородила тень. Гур повернулся. Перед ним стоял высокий парень с чуть пробивающейся курчавой бородкой, с длинными светлыми волосами, в кожаных кафских штанах и кафской же длинной куртке. Взгляд у него был открытый и чуть-чуть напуганный. «В первый раз меня видит, а побаивается! — подумал Гур. — Значит, слышал обо мне, знает, что к колдуну пришел». Он перестал раздувать угли, бросил раскаленную железку на земляной пол жилища, положил клещи на наковальню. Заметив, с каким интересом парень следит за каждым его движением, Гур усмехнулся в дремучую бороду: «Глаз у парня живой, цепкий, понятливый. Надо его к себе приручить».
— Садись! — показал на врытую в землю чурку и сам сел на такую же, стоявшую немного поодаль. «Нет, не ивич он. И не каф, — думал Гур, разглядывая парня. — Урсул? Нет, скорее, пожалуй, вен. В лесу давно живет, одежда во многих местах порвана, но зашита. Женской рукой зашита». — Почему жену с собой не привел?
У парня удивленно вскинулись брови. «Угадал, значит!» — усмехнулся в бороду Гур.
— Сейчас приведу! — кинулся к выходу парень.
— Постой. Завтра ее приведешь. Чего на ночь глядя идти? Путь не близкий…
И опять усмехнулся Гур, видя, как совсем уже ошалело посмотрел на него парень. Но тот лишь одно-два мгновения смотрел растерянно. Потом и на его губах появилась улыбка.
— Ну, это-то и я мог бы угадать! Дело нехитрое: было бы близко, ты дым жилья по утрам видеть бы мог.
Тут уж Гур не выдержал, рассмеялся открыто. Нравился ему этот парень. «Вот и есть теперь кому мое дело продолжить!» — решил он, даже и мысли не допуская, что тот может не согласиться влезать в темное, пугающее людей железное таинство.
И Вел согласился. Особенно после того, как в один из последующих дней Гур маленькой зазубренной пластинкой аккуратно, хотя и медленно, перепилил ножные кольца Ланы.
С замиранием сердца следил Вел за тем, как наливался красным цветом кусок железа, как менял форму под умелыми, точными ударами молотка, как рождались из него или наконечник стрелы, или нож, или игла, или шило. Гур не хотел лукавить, напускать на любимое дело таинственность, подобно Шурбанипалу. Он не очень-то и верил в заклинания. Иной раз, увлекшись работой, забывал говорить эти мудреные, непонятные слова, а железная вещь, глядишь, еще лучше тогда получалась. Он учил Вела не заклинаниям, а ковке железа, показывая, до какого цвета нужно его нагревать, как в воде закаливать.
— Подожди, — говорил Гур Велу, — придет время, покажу тебе, как из тяжелой красной земли железо добывать надо. И как уголь березовый выжигать, тоже научу. Все тайности тебе передам.
Так проходили дни. А вечерами Вел рассказывал Гуру и Лане про жизнь в его родном племени, про поездку на Торжище, про то, как отправились они с Балом урсулов разыскивать, как плыли по Большой реке. Про вероломство конных людей, про каменный город на берегу теплого моря, про несправедливые, плохие обычаи тех людей. Гур слушал, кивал головой, надолго задумывался. Но сам ничего не рассказывал про то, где побывал и что видел. Зато много и охотно говорил про железное дело. Говорил, где надо тяжелую красную землю искать, как ее мельчить и просеивать, как вместе с углем закладывать в печь, сложенную из камней, как делать дутье. Вел запоминал. Но волновало его другое.
— Скажи, — донимал он Гура, — почему в одном племени люди по-разному живут: одни, работая, голодают; другие ничего не делают, а только жиреют от чрезмерного количества пищи? Почему одни люди других палками и ременными плетями бьют, а те терпят? Почему у одних все есть, а у других ничего? Ведь одного племени эти люди! Ты мудрый, Гур, ты все знаешь. Объясни, почему так?
Молчал старый Гур, вздыхал, скреб рукой дремучую бороду. Но однажды достал из-под шкур в углу жилища завернутый в промасленную кожу невиданной красоты чехол с разноцветными камнями, вытащил из него дивный, сверкающий меч. Потрогал лезвие загрубевшими пальцами, любовно погладил клинок и подал Велу. Тот даже думать не мог, что такие мечи бывают. Смотрел и глазам не верил.
А Гур вынул свой нож железный, ударил мечом и ножом друг по другу. На лезвии ножа осталась глубокая зарубка, а на светлом мече и следа никакого!
— Видишь? Теперь попробуй сломать его, — сказал Гур, снова передавая меч Велу. — Видишь: гнется, а не ломается! Сколько врагов с таким мечом ты один победить можешь?
— Много! — уверенно сказал Вел. — С таким мечом много врагов победить можно. Ни один воин против меня не устоит, даже самый-самый сильный.
— Значит, не будет в твоем племени, когда ты вернешься туда, человека сильнее и могущественнее, чем ты?
— Да! — с гордостью сказал Вел. — Если ты дашь мне этот меч.
— Дам. И ты станешь таким же, как Яр. Все будут бояться тебя. Сами отдадут тебе лучшую часть добычи, станут тебя хвалить, выберут своим вождем. И скажут тебе: защищай нас, а мы будем тебя кормить. И разленишься ты на всем готовом, и станешь таким, как Фабан, о котором рассказывал, а потом таким, как тот Безволосый, станешь…
— Не будет этого! — в ярости закричал Вел. — Врешь ты, старик!
Опустил голову Гур, сказал печально:
— Вот, не стал ты еще вождем, а уже кричишь на меня. То ли будет, когда власть над людьми почувствуешь!
Надолго запомнился Велу этот разговор. Особенно горько было ему, когда в конце зимы умер совсем одряхлевший Гур. Никак не мог простить себе Вел этого крика. Стыд жег ему сердце. «Правильно Гур сказал, — не раз возвращался он мыслями к тому случаю, оставаясь один в лесу, — разве Яр не потому стал предводителем, что сильнее других он в своем племени? Но почему нельзя и сильным быть, и не стать таким же, как Яр? Можно! Я таким никогда не стану. Да и родичи не согласятся на это. Они не ивичи, не станут платить за свою защиту».
Охотясь, Вел присмотрел на берегу бобровой речки большую, но не дуплистую, крепкую телом осину. Гур говорил, что речка эта впадает в другую реку, ту самую, на которой живет племя ивичей. А река ивичей впадает в еще большую реку. Течет та река на полдень, к теплому морю, и плыть по ней надо против течения, если хочешь к племени своему добраться. Долго, целых два новолуния надо по той большой реке плыть, до самых верховий. Когда она совсем узкой станет, бросив лодку, надо идти через болота лесом по затескам. Там другая речка на пути встретится. Снова лодку построив, надо плыть по той реке. Но теперь уже вниз по течению, потому что на полночь река та течет. Она-то и приведет Вела к озеру, у которого его племя живет.
Пора, пора домой пробираться. Вторая зима проходит с тех пор, как Вел с Балом родное жилище покинули. Теперь, после смерти Гура, зачем им с Ланой тут оставаться? Одно только мучило Вела: как по Большой реке против течения плыть? Много времени на это уйдет. Может, лучше напрямую лесами идти? Но у Ланы маленький сын на руках, а Гур столько ценных вещей оставил Велу, что на себе не унести их. Топоры железные, клещи, молоток, наконечники копий… А земля, из которой железо делают? И ее надо нести. Бросишь — как потом узнать, такая земля или нет будет им найдена? Сравнить не с чем. Да еще украшения всякие из железа, чаши бронзовые литые Гур подарил Лане. Разве согласится она их бросить? Нет, без лодки не обойтись.
И Вел начал строить большую лодку. Работа над ней требовала не только времени, но и умения. А Вел сам никогда еще лодок не делал. Только смотрел да помогал старикам. Но без лодки нельзя. Значит, надо пробовать. Пусть не очень удачная, а должна у него получиться лодка.
В солнечный, теплый день, когда с крыши землянки Гура стали падать первые прозрачные капли, Вел, захватив с собой два лучших топора, отправился к выбранной осине. Влажный, подтаявший снег до самой земли проваливался, но Вел нарочно шел напролом, без снегоступов, радуясь своей силе и той неуемной жажде движений, действий, которая всегда приходит к людям вместе с весной. Он только взмок, но совсем не устал, проложив в снегу глубокую тропинку от острова Гура до леса, стоявшего у Бобровой речки. Подойдя к выбранной им осине, Вел еще раз осмотрел ее всю, сказал, запрокинув голову:
— Не сердись на меня, осина! Для дела тебя беру. Хорошая, большая лодка Велу нужна.
Мягкая, податливая древесина легко пускала в себя топор. Ствол дерева уже лежал на снегу и вершина его была отрублена, когда солнце подошло к половине своего дневного пути и Лана с сыном на руках принесла Велу еду в горшке, завернутом в лисью шкуру. Сидя на толстом бревне, Вел торопливо глотал горячее варево, а Лана, присев рядом, смотрела веселыми, радостными глазами на мужа, на густо устилавшие снег пахучие щепки, на стоявший вокруг точно голубой дымкой подернутый лес, на розовое, с круглыми щечками лицо спящего сына.
— А может, в наше племя вернемся? — спросила она осторожно.
Вел перестал жевать. Помолчал. Потом снова принялся за вкусное варево. Опорожнив горшок до дна, он сказал как давно и бесповоротно решенное:
— По обычаю муж к жене в жилище приходит. И я бы пришел. Но в твоем племени люди справедливость забыли. Одним — много, другим — ничего. Так нельзя жить.
И Лана смирилась. Она и сама возмущалась Яром. И разве Вел был ей не дороже всего племени ивичей? Глаза ее не погрустнели от решения мужа. Она все так же радостно смотрела на лес, на пахучие осиновые щепки, на сына, и ей не хотелось уходить отсюда, возвращаться в старое, закопченное жилище Гура. А Вел, кончив еду, стал очищать кору с дерева, сильными, точными ударами стесывать бревно на концах, придавая ему очертания лодки. Быстро, сноровисто работал Вел, но к вечеру успел только корму и нос обтесать. Лана давно ушла к жилищу, а он все стучал и стучал топором.
Лишь на третий день лодка приняла свои настоящие очертания и внутри и снаружи. Только борта ее были еще очень толсты. Теперь предстояло самое трудное. Надо было так оскоблить и выжечь изнутри челн, чтобы днище и борта стали потоньше, но сохранили достаточную прочность. На это ушло еще четыре дня. Наконец все было готово. Вел принес из жилища несколько крупных камней в мешке, развел большие костры с обеих сторон лодки. Пока камни грелись в огне, набросал снега в лодку. Потом, палками выкатив из огня камень, кинул его в лодку. Снег зашипел, брызгая каплями и пуская кверху пар. А Вел уже бросил второй камень, потом третий. Остывшие камни снова в огонь кидал. Снег в лодке таял, вода нагревалась, а Вел все бросал и бросал камни да еще успевал нагревшиеся от костров борта лодки смачивать водой. Древесина распаривалась, мягчела. Вгоняя одну за другой поперечные распорки, Вел расширил борта лодки, потом вставил вместо прямых распорок заранее приготовленные дуги из крепкого можжевельника. Они, как ребра у туловища, не давали бортам сойтись. Вел поставил четыре таких ребра-упруга: два посередине и два ближе к корме и носу. Лодка была готова. Вел перевернул ее, вылил на снег остатки горячей воды. Облако пахучего пара взметнулось вверх. Вел поднял вслед за ним руки, крикнул вдогонку:
— Лети, Дух осины, на волю! Это я, Вел, из дерева тебя выпустил. Помоги мне за это. Береги лодку, пусть она плавает долго!
Присев на край горбатого пня, Вел стал ждать, пока лодка остынет. Был полдень. От догоравших костров тянуло теплом. Сильно пахло дымом и распаренной древесиной. Наступила тишина. Вот, упав, шишка сосновая стукнула по суку. И опять так тихо в лесу, что шевельнуться нельзя — тишину вспугнешь. Вел и не шевелился. Сидел, слушал, ждал. И услышал, дождался: под снегом, где-то под берегом речки, тоненько, едва уловимо зажурчал крохотный ручеек. Снег начал таять!
Радостно пискнула синица, пролетая над Велом. Где-то забормотал, словно спросонок, тетерев. Сквозь кроны деревьев солнце теплой ладонью погладило лицо Вела, заставило быстро закрыть глаза. Да, вовремя Вел лодку сделал. Весна приближалась. Третья по счету весна с тех пор, как оставил он родное жилище.
Стрела в спину
Правильно говорил Гур: вспухшая от весенней воды Бобровая речка вынесла лодку Вела и Ланы из бескрайних болот в те места, где жили ивичи. Пять дней плыли они среди высоких сосновых боров. Потом по залитым водой лугам, мимо заросших дубами холмов и глубоких оврагов с не растаявшим еще снегом. На восьмой день выбежала лодка в широкое русло другой реки, что текла поперек их пути, с восхода на закат солнца. Лана сразу узнала родную реку.
— Только Городец и род мой там, выше по течению, остались, — пояснила она.
Сидевший на корме Вел усмехнулся, покосился на сына, на тщательно завернутый в шкуры глиняный горшок с горячими углями, сказал добродушно:
— Здесь теперь род твой. Сама ведь так захотела…
— А я не собираюсь назад возвращаться! — задорно возразила Лана. — Где хочешь, там и выбирай место для поселения. Хоть на этой, хоть на другой реке. Нашему роду везде хорошо!
Вел промолчал, направил челн вниз по течению реки ивичей, подгреб ближе к берегу.
— Середина дня давно миновала. Надо еду готовить, место для ночлега искать.
Немного времени спустя нашлось то, что надо: широкая поляна на сухом, хотя и не высоком берегу, заводинка удобная, чтобы лодку поставить. Здесь и пристали. Выйдя на берег, Вел заметил, что по поляне пролегла конная тропа. Обрадовался: по ней от селения к селению ивичи ездят. Значит, с людьми можно встретиться, поговорить. Давно уже Вел никого, кроме Гура и Ланы, не видел, соскучился без людей.
Как подумал он, так и вышло. Не успела в костре первая охапка дров прогореть, как послышался топот копыт и из леса выехали два всадника.
— Сытости и здоровья вам! — крикнул первый из них, приветственно поднимая руку.
— И вам того же! — ответил Вел, жестом приглашая всадников ближе к костру.
Это были знакомые воины из дружины Яра. Оба в кожаных рубашках и штанах, в длинных, почти до колен, безрукавках из козьего меха, они ловко соскочили с коней, стреножив, пустили их бродить по поляне с только еще начинавшей пробиваться зеленою травкой. Один, что пошире и погрузнее, с выбитым левым глазом, узнав Лану и Вела, сгреб их обоих за плечи, обнял, рассмеялся раскатисто:
— Помню, помню, как ты вождя кафского с коня сбил! Вроде еще здоровее стал? И борода выросла! Это хорошо, это славно!
Второй воин, высокий и тонкий, молча присел к огню. Одноглазый же, балагуря и похохатывая, устроился поудобнее, по-хозяйски протянул ноги к костру.
— Чего здесь с лодкой сидите? Или в роду твоем что случилось? — спросил он молодую женщину.