Меня настолько унизило мое безрассудство, что вас не очень удивит, если я, не дожидаясь, пока вы удостоите меня своим благорасположением, осмелюсь обратиться к вам как самый обыкновенный торгаш к парящему в облаках поэту с предложением вульгарной коммерческой сделки. Дело в том, простите меня за смелость, что наш общий друг, сеньор Субьета, задолжал мне значительную сумму и оплатил этот долг скотом, находящимся в одном из его корралей, на что я дал свое согласие, исходя из предположения, что скот этот может понадобиться вам. Осмотрите его и, если вы соблаговолите дать за него какую-либо цену, будьте уверены, что я предпочту всякой выгоде возможность быть вам полезным.
Раболепно целует ваши ноги,
ваш недостойный почитатель, Баррера".
Это письмо было вручено мне в присутствии Клариты. Мальчишка, принесший его, заметив, как я побелел от гнева, осторожно попятился назад, не дожидаясь ответа.
- Скажи этому мерзавцу, что, когда я встречусь с ним один на один, я отблагодарю его за такую лесть.
Кларита между тем перечитывала бумажку.
- Он ничего не говорит ни о том, сколько он тебе должен, ни о ране кинжалом, ни о выстреле, - а ведь это он тебя ранил. В тот день, как только он увидел тебя, он приготовил револьвер и смазал стилет. За Мильяном, тем самым, которого ты ударил во дворе, гляди в оба: Баррера поручил ему убить тебя. А знаешь ли ты, что Субьета ничего не должен вербовщику? Баррера дал ему на хранение золото, уверенный в том, что я его украду, но старик зарыл деньги, а после, как тебе известно, Баррера обыграл его в кости. Баррера каждое утро спрашивает меня: "Откопала желтенькие? Я дам тебе из них на дорогу. Ты, должно быть, раздумала возвращаться на свою распрекрасную родину". У этого человека ужасные планы. Если бы тебя здесь не было...
- Дай мне письмо, я хочу показать его старику.
- Не говори Субьете ни слова, он хитрый. Он боится Барреры и, чтобы умилостивить вербовщика, уступил ему быков, загнанных в корраль, но, чтобы Баррера не мог увести их, велел спрятать лошадей. Старик еле-еле согласился дать Баррере напрокат несколько самых заезженных кляч и во все стороны разослал нарочных объявить, что в этом году он никому скота не продает. Баррера узнал об этом. Тогда Субьета притворился, будто заключает сделку с Фиделем Франко, но не предупредил Фиделя, что это простая уловка с целью одурачить Барреру.
- Значит, он не продаст нам ни одной головы скота?
- Похоже, что к тебе он расположен.
- А как мне заставить его продать скот?
- Очень просто. Выпустить стадо Барреры. Его только напугать - и оно разнесет коррали.
- Ты мне поможешь сегодня ночью в этом деле?
- Конечно. Стоит мне в этом белом платье показаться у ворот, и быки взбесятся. Но надо сделать так, чтобы они не затоптали насмерть пеонов, которые сторожат корраль. На наше счастье, ребята рано уходят спать.
- А нас не заметят?
- Ни в коем случае. Люди, еще не завербованные Баррерой, уходят в его лагерь играть в карты, как только старик запрется в кухне. Я тоже пойду к Баррере для отвода глаз, а ты в условленное время жди меня на террасе с ягуаровой шкурой, что лежит у Субьеты в зале под гамаком. Мы проберемся к корралю, спрячемся за бананами и будем махать шкурой над изгородью. А если нас кто-нибудь увидит потом, то подумает, что мы прибежали на шум.
Затаив в душе жажду мщения, я испытывал чувство человека, спрятавшего на груди скорпиона: каждую минуту скорпион пробуждался и вонзал в меня жало.
Когда тень уже пала на луга, возвратились вакеро со стадом. Они выгоняли его на вечернее пастбище, в густые заросли пырея, где быки, утоляя жажду в неподвижных озерках, сгоняли с поверхности воды отражение первых звезд. Впереди ехал вакеро-вожак, напевая в такт ходу своей кобылы нехитрую мелодию, заставляющую одичалый скот повиноваться человеку. За ним шли группами быки с огромными рогами на могучих головах, величественные даже в неволе; минутами в их сонных глазах внезапным огнем загоралась ярость. Сзади и по бокам громадного, точно во сне шагавшего стада под монотонное посвистывание ехали двумя вереницами пеоны.
Вакеро с привычной сноровкой загнали быков в корраль, не дав им разбрестись. Еле слышен был унылый напев вожака, действующий на скот сильнее, чем звуки рожка на горных пастбищах моих родных мест. Пеоны заложили ворота слегами, привязав их к столбам сыромятными ремнями. А когда стемнело, вокруг корраля, чтобы успокоить животных, зажгли костры из кизяка; быки как завороженные смотрели на огонь и дым, мирно пережевывая жвачку под звездным шатром.
Я тем временем обдумывал наш ночной план, борясь со страхом, от которого холодело в висках и морщинился лоб. Уверенность в успехе мести, в возможности причинить зло врагу мрачным огнем зажигала мои глаза, будила мысль и подогревала решимость.
В восемь часов вечера кривой Мауко потребовал потушить костры - у него не засыпали бойцовые петухи. Никто не захотел погасить огонь, и кривой принес петухов в мою комнату.
- Разрешите оставить их у вас на ночь. Это хорошие петухи, но если они не выспятся, они никуда не будут годны!
Вскоре усадьба погрузилась в тишину. Лампы, горевшие в палатках, отбрасывали в степь полосы света.
Кларита возвратилась навеселе.
- Смелее за мной!
Мы пробрались к ограде корраля сквозь банановые заросли. Огромное стадо мирно дремало. Снаружи фыркали лошади сторожей. Кларита, взобравшись на изгородь, взмахнула шкурой ягуара, оранжевой с черными пятнами.
Стадо мгновенно всколыхнулось, как стремительно набежавшая волна прилива. Сталкиваясь в испуге рогами, быки теснились к забору. Несколько животных разбились грудью о ворота и были затоптаны копытами. Сторожа запели, седлая лошадей, и стадо на минуту замерло, но затем опять заколыхалось бурными волнами. Ворота затрещали, раздался рев, топот, стук рогов. И как лавина с головокружительной быстротой обрушивается с гор, выворачивая с корнем деревья, так разъяренное стадо повалило изгородь своей тюрьмы с грохотом землетрясения, с ревом бушующего моря и рассеялась по степи, приводя в трепет ночную тьму.
Сбежавшиеся женщины и пеоны с фонарями звали на помощь. Из дома доносились крики Субьеты, который, не понимая, что происходит, боялся отпереть дверь. Собаки умчались вслед за стадом; в страхе клохтали куры; коршуны, взлетев над сейбой, рассекали воздух неровными кругами.
В воротах корраля остались десять раздавленных быков, а поодаль - четыре лошади. Кларита вернулась и рассказала мне все эти подробности, умоляя молчать о нашем сообщничестве.
Когда я положил шкуру ягуара на прежнее место, вся степь еще продолжала гудеть.
На следующий день меня разбудили разговоры о ночном происшествии и вопли старика, прикрывавшего руганью свое злорадство:
- Проклятая жизнь! Я не виноват, что стадо взбесилось. Скажите Баррере, пусть ловит его, если найдет вакеро и лошадей. Но прежде пусть он заплатит мне за погибших коней! Проклятая жизнь!
- Сеньор Баррера собирается переговорить с вами насчет вчерашнего.
- Пусть и носа сюда не показывает, приезжий не расстается с оружием, и я не хочу больше неприятностей в моем имении.
- Мне сдается,- заметил кто-то, - что это душа покойного Хулиана Уртадо явилась в корраль и напугала стадо. Один из сторожей видел над частоколом белую фигуру с той стороны, где, как говорят, был зарыт Уртадо.
- Все возможно.
- Да, он как-то ночью явился к нам с фонариком в руке, там, где начинается степь; он шел, не касаясь ногами земли.
- А почему вы не спросили у него божьим именем, чего ему надобно?
- Потому что он погасил свет, а мы чуть с ума не спятили от страха!
- Бандиты! - проворчал Субьета. - Так, значит, это вы рылись под рожковым деревом? Жалко, я не влепил вам тогда пулю в спину. Несчастные бродяги!
Когда я вышел во двор, там толпилось много народу, но Барреры не было. Притворяясь ничего не знающим, я прошел в корраль, где несколько человек свежевали раздавленных быков.
- Не помогло даже то, - говорил один, - что я пустил коня во весь опор, обогнал стадо и запел, чтобы успокоить быков. Я ускакал очень далеко, и если б не мой конь, меня бы раздавили.
Несколько минут спустя, возвращаясь в дом Субьеты, я увидел, что возле канея Кларита продает собравшимся ром, разливая его из выдолбленной скорлупы кокосового ореха. Здесь было несколько неизвестных мне людей; из-под плащей у них кричали петухи. Хозяева петухов спорили, заключая пари, точили бойцам шпоры или, набрав в рот водки, опрыскивали им бока, приподняв крыло. Ярко оперенные птицы вызывающе поглядывали друг на друга и, злобно нахохлившись, скребли когтями землю. Субьета вошел под навес, взял уголь и начертил на полу неровный круг. Он сел на свое обычное место, прислонившись к столбу, глотнул из бутылки и предложил, с жестким смешком:
- Ставлю сто быков за красного против желтого. Кларита, высунувшись из-за группы людей, кивала мне головой, давая понять, что пари заключать не надо. Но я с высокомерной небрежностью выступил вперед.
- Я выбираю петуха и ставлю двести пятьдесят голов скота, которые выиграл у вас в кости!
Старик сделал вид, что не слышит.
Тогда кто-то крикнул, показывая сжатый кулак:
- Идет! Десять быков против золота, которое у меня в руке, или против того, что у меня зашито в поясе?
Субьета отказался. Вакеро упрямо настаивал:
- Смотрите, хозяин, - это "орлы" и "королевы", вы зароете их в банановой роще!
- Чепуху плетешь! Но, если золото чистой пробы, я обменяю тебе его на бумажки.
- Нет, так дело не пойдет.
- Дай-ка мне монету, я проверю, не фальшивая ли она.
Старик осмотрел монету со всех сторон жадными глазами, пощупал, звякнул ею и, попробовав на зуб, воскликнул;
- Идет! Ставлю против желтого!
- Но с условием, чтобы кривой Мауко ушел отсюда, иначе он может заговорить петуха.
- Как это я могу заговорить? - протестовал кривой.
Но Мауко заставили выйти из круга, и, как он ни ворчал, его заперли в кухне.
Владельцы петухов взяли их в руки, обсосали им когти и к всеобщему удовольствию натерли шпоры лимоном. Затем по команде судьи поставили птиц на арену.
Хозяин красного петуха, присев на корточки, закричал:
- Ура, петушишка! Глаз красный, клюв опасный, шпоры - шилья, крепкие крылья, грудь колесом, гребень торчком, дерись до смерти, пока не взяли черти!
Петухи гневно оглядывали друг друга, нахохлившись и клюя пол; яркое оперенье на их шеях играло всеми цветами радуги. Они одновременно взлетели, сверкнув в голубом полусвете, и набросились один на другого, старательно увертываясь от удара в голову шпорой или крылом. Под крики зрителей, повышавших ставки, они сшибались в воздухе, сцеплялись в клубок, яростно хрипели, и туда, куда впивался клюв, вонзались в бешеном порыве шпоры; летели перья; капала горячая кровь; звенели монеты, падая на арену; люди восторженно хлопали в ладоши, и желтый петух упал с пробитым черепом, вздрагивая под лапой красного, а тот выпрямился над телом умирающего противника, триумфальным кукареканьем возвестив победу.
В этот момент я услышал конский топот, оглянулся и побледнел: в ворота въезжало несколько всадников во главе с Фиделем.
Появление всадников взволновало не только меня, но и Субьету. Ковыляя им навстречу, он спросил:
- Куда держите путь, ребята?
- Не дальше, чем сюда, - ответил, спешиваясь, Франко.
И он порывисто обнял меня.
- Какие новости в моем ранчо? Что у тебя с рукой?
- Так, пустяки! Разве ты не из Мапориты?
- Мы прямо с Таме, но я еще вчера велел мулату Корреа заехать домой, вызвать тебя сюда и пригнать лошадей. Дон Рафаэль передает тебе привет. У него, слава богу, все в порядке. Где нам расседлать коней?
- Здесь, под навесом, - неохотно ответил Субьета. И он крикнул игрокам: Убирайтесь отсюда с вашим барахлом, мне нужно помещение.
Хозяева забрали своих петухов и в сопровождении зрителей, бренчавших на гитарах и мараках 1, [1 Марака - выдолбленная тыква, наполненная камешками.] направились к палаткам Барреры. Вакеро расседлали лошадей.
- Правда, что вчера взбесился скот?
- А ты откуда знаешь?
- Мы с утра встречали разбежавшихся далеко по степи быков. И подумали: либо взбесились, либо напали индейцы! Но когда мы проезжали мимо корралей...
- Да! Баррера упустил свое стадо. Не знаю, что он будет делать без лошадей...
- Мы взялись бы поймать столько голов, сколько ему угодно, если он заплатит,- ответил Франко.
- Я не позволю больше гонять скот по моим лугам. Я не виноват, что быки бесятся, - возразил Субьета.