В эту минуту я ощутил малодушный страх. Не потому, что я боялся ответственности за свои поступки, - нет, меня уже начинала охватывать скука совместной жизни. Мне легко досталось обладание Алисией, но все же я совершил безумство. А что будет после безумства и обладания?..
Касанаре со своими наводящими ужас легендами не пугал меня. Инстинктивная жажда приключений толкала меня бросить вызов вольным степям, и я был уверен, что выйду победителем, что позднее, в незнакомых мне городах, я не раз затоскую о пережитых опасностях. Но Алисия связывала меня, как цепь. Если бы она по крайней мере была смелее, проворнее, выносливее! Бедняжка покинула Боготу в подавленном состоянии, она не умела ездить верхом, солнечные лучи обжигали ее, и, если временами она предпочитала идти пешком, мне приходилось безропотно следовать ее примеру и вести лошадей под уздцы.
Никогда не проявлял я подобной кротости. Мы были беглецами, но двигались медленно, были неспособны свернуть с дороги, чтобы избежать встречи с прохожими, в большинстве своем крестьянами, которые останавливали нас и участливо спрашивали: "Хозяин, почему плачет нинья?" 1 [1 Нинья - обычное в Колумбии обращение к молодой женщине.]
Поселок Какеса надо было во что бы то ни стало проехать ночью: там нас могли задержать власти. Я несколько раз намеревался перекинуть через телеграфные провода аркан и оборвать их; но меня удержало тайное желание быть пойманным, чтобы освободиться от Алисии и возвратить себе свободу духа, которую человек никогда не теряет, даже в тюрьме. Когда стемнело, мы пересекли окраину поселка и, свернув затем к долине реки, где пришлось пробраться сквозь шуршащие стебли тростника, которые наши кони обкусывали на ходу, решили попросить ночлега в трапиче 2. [2 Трапиче - небольшая примитивная сахароварня]. До нас доносился шум давильного жернова; тени волов, вращавших жернов, и тень мальчика-погонщика то и дело удлинялись и падали на огонь печи, в которой варилась патока... Женщины собрали нам поужинать и дали Алисии настой целебных трав от лихорадки. Мы пробыли здесь неделю.
Пеон, посланный мной в Боготу, вернулся с тревожными вестями. Разгорался скандал, раздуваемый сплетнями моих недоброжелателей; наше бегство служило пищей для кривотолков, и газеты спекулировали на любовной драме. Письмо товарища, к которому я обратился с просьбой выступить в мою защиту, заканчивалось припиской: "Вас обоих арестуют! Тебе остается одно убежище Касанаре. Кому придет в голову, что такой человек, как ты, способен бежать в пустыню?"
Тем же вечером Алисия предупредила меня, что мы слывем за подозрительных постояльцев. Хозяйка дома выспрашивала ее, кто мы: брат с сестрой, законные супруги или просто знакомые, и вкрадчивым голосом уговаривала ее показать монеты, которые мы делаем, если этим занимаемся, в чем нет ничего дурного, когда нужда заставляет. На следующий день мы еще до рассвета пустились в путь.
- Тебе не кажется, Алисия, что мы бежим от призрака, могущество которого создано нашим воображением? Не лучше ли возвратиться?
- Чем больше ты говоришь мне об этом, тем больше я убеждаюсь, что надоела тебе. Зачем ты взял меня с собой? Ведь это была твоя мысль! Уходи, оставь меня! Бог с вами, с тобой и с твоим Касанаре!
И она разрыдалась.
Я знал историю ее несчастной жизни, и мысль, что Алисия чувствует себя одинокой, опечалила меня. В те дни, когда мы с ней познакомились, ее хотели выдать за старика помещика. Она еще подростком влюбилась в своего двоюродного брата, бледного и хилого юнца, и тайно с ним обручилась; потом появился я, и старик, опасаясь, что я отобью у него добычу, засыпал девушку подарками и сжал кольцо осады при энергичной поддержке родственников Алисии. Тогда Алисия в поисках спасения бросилась в мои объятия.
Но опасность и теперь не миновала: старик, несмотря ни на что, не отказывался от мысли о женитьбе.
- Оставь меня, - повторяла Алисия, соскочив с лошади. - Мне ничего от тебя не надо. Я пойду пешком - по дороге найдется добрая душа. Мне ничего не надо от тебя, негодяй!
Я достаточно прожил на свете, чтобы знать, как неразумно отвечать рассерженной женщине, и продолжал молчать, враждебно молчать. Алисия, сев на землю, судорожно выдергивала пучки травы.
- Алисия, я убеждаюсь, что ты меня никогда не любила.
- Никогда!
И она отвернулась в сторону.
Потом она принялась жаловаться, что я бесстыдно обманываю ее:
- Думаешь, я не заметила твоих ухаживаний за девчонкой в трапиче? И сколько притворства, чтобы ее соблазнить? А еще говорил мне, что мы задерживаемся из-за твоего нездоровья. Если теперь ты позволяешь себе это, то что же будет дальше? Оставь меня! Я ни за что на свете не поеду в Касанаре, а с тобой никуда, даже в рай.
Упрек в неверности заставил меня покраснеть. Я не знал, что ей ответить. Мне хотелось обнять девушку, поблагодарить ее за ревность прощальным поцелуем. Разве я виноват, если она сама хочет, чтобы я ее бросил?
Когда я слез с лошади, намереваясь поговорить с Алисией по душам, мы вдруг увидели, что по склону холма спускается всадник и галопом скачет к нам. Алисия в испуге крепко схватила меня за руку.
Незнакомец, спешившись неподалеку от нас, подошел и снял шляпу.
- Позвольте вас спросить, кабальеро?..
- Меня? - резко перебил его я.
- Да, ваша милость. - И, откинув плащ, он протянул мне свернутую бумажку. - Вот вам повестка от моего крестного.
- А кто он такой?
- Здешний алькальд 1. [1 Алькальд - глава муниципалитета; в сельских местностях - староста.]
- Это не мне, - сказал я и возвратил бумажку, не читая ее.
- Значит, это не вы были в трапиче?
- Конечно, нет. Я еду интендантом 2 [2 Интендант - чиновник, возглавляющий интендантство (административная единица в степной, малозаселенной части Колумбии).] в Вильявисенсио, а эта сеньора - моя жена.
Получив такой ответ, незнакомец растерялся и не знал, как ему поступить.
- А я-то думал, - пробормотал он, - что вы те самые фальшивомонетчики, что останавливались в трапиче. Оттуда послали в село нарочного, чтобы начальство арестовало их, но крестный был в поле. Он открывает алькальдию только в рыночные дни. Кроме того, на его имя пришло несколько телеграмм. А ведь я теперь полицейский комиссар...
Не дав "комиссару" времени продолжить объяснения, я приказал ему подвести лошадь сеньоре. Алисия, чтобы скрыть свою бледность, опустила на лицо вуаль. Мы тут же двинулись в путь. Появившийся так некстати незнакомец проводил нас молча глазами, но потом внезапно вскочил в седло и, догнав нас, с улыбкой обратился ко мне:
- Ваша милость, распишитесь на этой бумажке, пусть крестный удостоверится, что я выполнил его поручение. Подпишитесь, как интендант.
- А есть у вас чем писать?
- Нет, но по дороге найдем. Я должен привезти расписку, иначе алькальд посадит меня.
- За что? - спросил я, не останавливаясь.
- Если верно, что вы назначены чиновником, помогите мне. Вышел такой случай... Кто-то украл телку, а подумали на меня. Меня арестовали, но крестный взял с меня подписку о невыезде, а потом, за отсутствием комиссара, определил меня на эту должность. Зовут меня Пепе Морильо Ньето, а прозвали Пипой...3 [3 Пипа - большая безобразная жаба.]
Болтливый плут продолжал ехать справа от меня, рассказывая о своих злоключениях. Он взял у меня узел с одеждой, положил его к себе на седло и заботливо следил за тем, чтобы он не упал.
- Мне не на что купить приличный плащ, и нужда заставляет меня ходить босиком. Извольте видеть, ваша милость, этой шляпе больше двух лет, и я привез ее из Касанаре.
При этих словах Алисия испуганно взглянула на Пипу.
- Вы жили в Касанаре?
- Да, сеньора, я знаю льяносы 4 [4 Льяносы - степная полоса между Кордильерами и Ориноко, лежащая на территории Колумбии и Венесуэлы; общее наименование южноамериканских степей, называемых также саваннами и пампой.] и каучуковые леса Амазонки. Немало ягуаров и змей убил я там с божьей помощью.
В эту минуту нам встретились гуртовщики, гнавшие скот. Пипа стал упрашивать их:
- Сделайте одолжение, дайте карандашик расписаться.
- Таких вещей не держим.
- Не говорите при ней о Касанаре, - шепнул я Пипе. - Едемте со мной, и при первом удобном случае вы дадите мне сведения, которые могут быть полезны мне как интенданту.
Докучливый Пипа тараторил без умолку, рассыпаясь в любезностях. Он заночевал с нами близ Вильявисенсио, превратившись в пажа Алисии и развлекая ее своей болтовней. И в ту же ночь он сбежал, украв мою оседланную лошадь.
Все эти мрачные воспоминания теснились в моей голове, как вдруг мое внимание привлекла яркая вспышка недремлющего пламени костра, разложенного в нескольких метрах от наших гамаков, чтобы предохранить нас от нападения ягуара и других ночных опасностей. Дон Рафо раздувал огонь, стоя перед ним на коленях, как перед божеством.
А между тем унылая пустыня продолжала молчать, и душу мою наполнило ощущение бесконечности, излучаемой мерцающими созвездиями.
И я опять вернулся к воспоминаниям. Вместе с угасшим днем навсегда ушла половина моего "я", и мне предстояло начать новую жизнь, отличную от прежней, рискуя погубить остаток молодости и самый смысл моих мечтаний, ибо, если бы они и расцвели вновь, их или некому было бы посвятить, или алтарь, для которого они предназначались, был бы занят неведомыми прежде богами. Алисия, наверное, думала о том же, и, усиливая во мне угрызения совести, она в то же время смягчала мою тоску, деля ее со мной, потому что и она сама летела, как семя, уносимое ветром, не зная куда и страшась земли, которая ее ожидает.
Алисия несомненно обладала страстным характером: в минуты отчаяния решимость торжествовала в ней над робостью. Порою она жалела, что не отравилась.
- Пусть я не любила тебя такой любовью, какой ты ищешь, - говорила она, но как ты решился воспользоваться моей неопытностью и обречь меня на несчастья? Разве я когда-нибудь забуду, какую роль сыграл ты в моей жизни? Чем ты оплатишь мне свой долг? Уж не тем ли, что будешь обольщать крестьянок на постоялых дворах и увлекать меня за собой, чтобы потом бросить. Если у тебя такие замыслы, то лучше не удаляйся от Боготы, - ты меня знаешь. Ты поплатишься за это!
- Тебе хорошо известно, что я до смешного беден.
- Мне все уши прожужжали этим, когда ты бывал у меня. Но ведь я прошу от тебя не денег, а места в твоем сердце.
- Зачем ты молишь меня о том, что я сам уже отдал тебе добровольно? Я все оставил ради тебя и самого себя отдал на произвол судьбы, не задумываясь о последствиях. Хватит ли у тебя мужества, чтобы страдать и верить?
- Разве я не всем для тебя пожертвовала?
- Ты боишься Касанаре?
- Я боюсь за тебя.
- Судьба одна, а нас двое.
Такой разговор вели мы вечером в одной из хижин Вильявисенсио, дожидаясь жандармского офицера. Наконец, перед нами предстал приземистый человек в форме цвета хаки, с седеющей шевелюрой, щетинистыми усами и несомненно пьяница.
- Здравствуйте, сеньор, - пренебрежительно сказал я ему, когда он остановился на пороге и оперся на саблю.
- О поэт! Эта девушка - достойная сестра девяти муз! Надо быть поласковее со старыми друзьями! И он обдал меня спиртным перегаром. Сев на скамейку рядом с Алисией и прижимаясь к ней, он прохрипел, хватая ее за руки:
- Какой бутончик! Ты уже забыла меня? Я - Гамес-и-Рока, генерал Гамес-и-Рока! Когда ты была маленькой, я сажал тебя на колени.
И он попробовал повторить это теперь.
Алисия вскрикнула, изменившись в лице:
- Нахал! Нахал! - И она оттолкнула его.
- Что вам угодно? - с негодованием закричал я и плюнул ему в лицо.
- Что с вами, поэт? Того ли заслуживает благородный человек, который хочет избавить вас от тюрьмы? Оставьте мне ее, я друг ее родителей, а в Касанаре она у вас погибнет. Я сохраню молчание. А вещественное доказательство - мне, мне... Оставьте ее мне!
Не дав ему кончить, я в порыве гнева сорвал с Алисии туфлю и, отшвырнув жандарма к стене, принялся бить его туфлей по лицу и по голове. Генерал, невнятно бормоча, рухнул на мешки с рисом в углу комнаты. Там он и заснул с громким храпом, а мы с Алисией и доном Рафо, полчаса спустя, уже ехали по бескрайним степям.
- Кофе готов, - произнес дон Рафо, подойдя к гамакам, затянутым сеткой от москитов. - Просыпайтесь, дети, мы в Касанаре.
Алисия приветствовала нас весело и ласково.
- Уже восходит солнце? - спросила она.