Прежде всего любовь - Гиффин Эмили 3 стр.

– Прекрасно, – говорю я.

– Прекрасно? В каком месте? Это ужасно! Она постоянно будет напоминать мне о том, чего у меня нет, – она выуживает с нижней полки бутылку пива, приготовленную для Нолана, и делает глоток, – и уж конечно миссис Уилл Карлайл захочет вступить в родительский комитет. Вот увидишь.

– Ты же учительница. Выбери родительский комитет сама, – предлагаю я, одновременно отвечая «нет» на приглашение на жуткий день рождения в одном из этих ужасных игровых центров, где проще заполучить сотрясение мозга или чесотку, чем повеселиться.

– В конечном итоге. Но все равно нужны волонтеры. Мамашки, которые поставят галочку в анкете. Так что, если желающих кроме нее не будет… – Джози вздыхает и не заканчивает предложение.

– Прежде всего, желающих будет человек пять, не меньше, – говорю я, думая о горящих энтузиазмом матерях в саду Харпер, – а если и нет, то можешь предложить это другой матери и надеяться, что Андреа ничего не узнает.

Хотя Джози уверяет, что учитель – одна из самых выматывающих эмоционально, физически и душевно профессий, мне постоянно кажется, что я что-то упускаю. Ее профессия вовсе не кажется мне такой уж сложной, особенно по сравнению с вечными интригами и давлением, которые царят в моей юридической фирме. Это я еще молчу про десять недель отпуска в году.

– Конечно, это до нее дойдет. Такие вещи всегда все узнают.

Я киваю. Тут она права. Матери всегда разговаривают. Честно говоря, если только жена Уилла не тактична сверх меры или не отказалась от любой информации о прошлом мужа, половина матерей уже наверняка в курсе сплетен об учительнице своего ребенка.

– А я тебе говорила, что нужно вмешаться, – я вспоминаю, как несколько недель назад продумывала ее разговор с директором и утверждала, что она должна потребовать перевода девочки в другой класс из-за «личных обстоятельств».

– К моменту появления списков класса было уже слишком поздно. Родители уже все знали.

– И? – спрашиваю я.

– И они узнали бы, что я попросила перевести Эди.

– И?

Джози смотрит на меня и отпивает пива.

– И то, что противоположность любви – равнодушие. А перевод ребенка в другой класс говорит, что мне не все равно.

– Как и то, что ты следишь за ней в соцсетях, – рискую сказать я, – но это тебя не останавливает.

Джози скалится, явно считая сталкинг признаком особой доблести.

– Я много лет не следила за Уиллом. Пока не узнала новости. И вообще, я только проехала мимо их дома… какой же это сталкинг. Я просто хотела посмотреть, где они живут.

– Ага, – говорю я, думая, что Уилл с женой вряд ли сочли бы такое поведение безобидным. Скорее стремным и неприятным.

– Я тебе говорила, какая у нее машина? – радостно спрашивает Джози.

– Ты упоминала минивэн, – говорю я, – может быть, это вообще его машина.

– Нет. У нее на бампере наклейка из колледжа Чарльстона. Ее колледж. Ее машина. Пристрели меня, если я сяду за руль минивэна.

– Ты забыла, что у меня тоже минивэн? – спрашиваю я, не понимая, намеренно ли она меня оскорбляет или у нее это выходит само собой.

– Разве ж об этом забудешь. Но я не хотела тебя обидеть. Мы же с тобой совсем разные.

– Да уж, – я удивляюсь, что у нас общие родители и нас воспитывали вместе.

Но потом я думаю, что она единственный человек в мире, с которым у меня общие гены и было общее детство. Я смотрю на часы – без десяти шесть, – я всегда так делаю, когда вспоминаю брата. Довольно долго я начинала день с мыслей о Дэниеле. Я думала о нем, не успев открыть глаза и оторвать голову от подушки. Теперь, когда прошло столько лет, я иногда держусь до самого полудня или даже позже. Но я все равно не знаю, говорит ли это о прогрессе или о чувстве вины. Чтобы избавиться от этого чувства, я кашляю и говорю:

– Спорим, Дэниел бы тоже водил минивэн?

Лицо Джози темнеет, как всегда бывает при упоминании Дэниела. Потом она трясет головой и отвечает:

– Конечно нет. Хирурги не водят минивэны.

– Практикующие хирурги с маленькими детьми еще как водят, – отвечаю я, думая, что в мире нет ничего приятнее крошечной кнопки, которая автоматически открывает дверь, прежде чем отстегнуть ремень безопасности, удерживающий беспомощного отпрыска.

– Практикующие хирурги с маленькими детьми и хорошим вкусом – нет, – говорит она.

– Спасибочки, – мрачно отвечаю я.

– Да пожалуйста, – улыбается она, подтверждая мои подозрения. Она наверняка обожает конфликты. Особенно со мной.

Я решаю рискнуть:

– Кстати, о Дэниеле. Вчера звонила мама…

– А что, мама теперь вместо Дэниела?

– Можно мне закончить?

Она пожимает плечами и поправляет меня, как свою ученицу:

– Да, ты можешь закончить.

– Она говорила о пятнадцатилетней годовщине, – начинаю я, тщательно подбирая слова и злясь за это на себя. Если бы я могла изменить в Джози только одну вещь – хотя я бы предпочла изменить многое, – я бы изменила ее отношение к смерти Дэниела. Глухую стену, которую она выстроила вокруг него и памяти о нем. Так же, как наш отец.

– Годовщина? – говорит она, берет пиво и снова ставит на стол, не отпив. – Вряд ли это можно назвать годовщиной.

– Ну, технически это она.

Она трясет головой.

– Годовщина – это праздник. Годовщина свадьбы там или чего-нибудь хорошего… не аварии и смерти.

Это единственное, что она сказала о Дэниеле за много лет, и слова «авария» и «смерть», произнесеные вслух, кажутся мне маленькой победой.

– Годовщина – это дата, в которую что-то случилось. Хорошее или плохое, – говорю я как можно мягче.

Я почти собираюсь обнять ее, но у нас в семье это не принято. Мы не обнимались многие годы. Поэтому я остаюсь сидеть за столом и смотреть на нее с безопасного расстояния.

Джози сглатывает, смотрит на ногти на ногах, выкрашенные ярко-оранжевым лаком. Я помню, как говорила ей, что людям с толстыми пальцами следует отдавать предпочтение нейтральным цветам. Наверное, я вела себя грубо, но это же была шутка. Она испугалась, но потом заявила, что лучше уж толстые пальцы, чем толстые ноги, и с тех пор красит ногти в самые дикие цвета.

Когда она поднимает взгляд, я обращаюсь к ней по имени:

– Джози? Ты слышала, что я сказала?

Она говорит: «Да».

– Мама хочет, чтобы мы что-нибудь сделали. Втроем. Или даже пригласили папу.

– Так поговорила бы сначала с ним, – рявкает Джози. – И вообще, у него новая девушка.

– Да? – спрашиваю я, ощущая одновременно негодование и зависть. Выходит, она с отцом ближе, чем я. – И давно?

– Не помню… несколько месяцев.

– Я ее знаю? – мне кажется, что у них все не слишком серьезно. В его «Фейсбуке» нет никаких следов женщины, а все его девушки всегда это делали: постили фотографии, часто из поездок или из его дома на озере Бертон, отмечали его в записях, чтобы появиться в ленте его друзей.

Она пожимает плечами:

– Ее зовут Марсия. Она судебный репортер.

Джози начинает колотить по воображаемой клавиатуре, и я представляю себе девушку с огромной грудью и красными акриловыми ногтями.

– И сколько ей лет?

– Почему ты всегда спрашиваешь?

– А почему нет?

– Не знаю… за сорок. Она в разводе, двое сыновей. И что же мама собирается устроить на эту жуткую годовщину? Маскарад? Сеанс спиритизма?

– Джози! – кривлюсь я.

– Что? Мама верит в эту хрень.

– Она не верит в спиритизм! Только в знаки…

– Это ужасно. Нет никаких знаков. Дэниел не создает радуги и не подбрасывает на тротуар монетки, – презрительно говорит Джози, – и ты так и не ответила на мой вопрос. Что именно она собирается устроить в память жуткой автомобильной аварии?

– Не знаю… может, съездить куда-нибудь.

– Ты считаешь, что это правильно? – спрашивает Джози, смотря мне в глаза. – Уехать в тропики…

Я перебиваю ее, пока она не наговорила лишнего.

– По-моему, дело тут не в правильности и неправильности. И я не сказала ничего про тропики! Она говорила про Нью-Йорк.

– Почему?

– Из-за Софи.

– Какой такой Софи?

– Ну тебя, Джози. Ты прекрасно знаешь… Подружка Дэниела.

– Почему они до сих пор общаются? Это нездорово.

– Может быть. Может, для этого она и хочет в Нью-Йорк. Все закончить.

– Закончить? Мередит, Дэниел погиб пятнадцать лет назад, – глаза у нее стали стальными.

– Я знаю, – говорю я.

Она смотрит на меня, прежде чем ответить.

– И знаешь что? – я не успеваю сказать ни слова. – Они бы все равно расстались. Она бы разбила ему сердце. Или наоборот. И в любом случае мама бы ее возненавидела, как возненавидела всех наших бывших, и давно бы уже забыла Софи. А вместо этого…

– Вместо этого Дэниел погиб, – говорю я, думая, что это все правда. Смерть Дэниела все изменила. Навсегда. И вот об этом Джози постоянно забывает.

Лицо Джози становится пустым, и она заявляет, что собирается поговорить с Харпер.

Я вздыхаю и смотрю ей вслед. Через несколько секунд я слышу, что они с Харпер визжат от смеха. Это подтверждает одну из моих теорий о сестре. То ли она использует детей, чтобы прятать свои настоящие взрослые чувства. То ли она сама еще ребенок.

Примерно через полчаса Джози возвращается в кухню с Харпер на буксире. Находит свои туфли и говорит:

– Ладно, это было круто, но я пошла.

– И куда? – спрашиваю я, хотя мне вовсе не интересно.

– Хочу поужинать с Гейбом, – она бросает пустую бутылку в мусор.

– Вы же живете вместе, вам мало? – спрашиваю я, думаю, когда это все наконец достигнет логического завершения. Что бы они ни говорили, я точно знаю, что мужчина с женщиной не могут «просто дружить», особенно если они вместе снимают квартиру.

– Ты не поверишь, но у нас обоих бурная социальная жизнь. Так бывает, когда у тебя есть друзья.

Она явно хочет поддеть меня, потому что считает, что количество друзей важнее качества. Чем больше фотографий ты постишь, чем больше на них людей, тем веселее ты живешь. Ей тридцать семь, но она так и не переросла концепцию популярности.

– Ага, – говорю я, – ну ладно, хорошо провести время.

– Обязательно. Спасибо, – она закидывает сумку на плечо.

Харпер хватает ее за руку и просит не уходить. Я злюсь. Против моего ухода дочь никогда не возражает. Быть матерью немного сложнее, чем просто приходить поиграть на часок-другой.

– Мне пора, солнышко, – Джози наклоняется поцеловать Харпер в пухлую щечку, а потом выходит.

Я провожаю ее и успеваю заметить имя Гейба на экране телефона. Воображаю, что она обо мне говорит.

– Пока, Джози, – говорю я и почему-то не хочу, чтобы она уходила. Точнее, хочу пойти поужинать вместе с ней.

– Пока, – она не отрывается от телефона.

Я несколько секунд смотрю ей вслед и окликаю ее по имени. Она оборачивается, и длинные светлые волосы закрывают лицо.

– Ты хотя бы подумаешь о том, о чем мы говорили? – я не хочу кричать имя Дэниела. – Пожалуйста.

– Да, конечно, – отвечает она весело. Она не просто врет, но хочет, чтобы я это видела. – Обязательно.

Глава третья. Джози

– Как раз вовремя, – говорю я Гейбу, когда он подсаживается ко мне в баре «Локал Три», куда мы регулярно ходим.

Указываю на жареного морского черта и холодный арбузный суп, которыми я его соблазнила. Он, видите ли, заявил, что слишком устал, чтобы слезать с дивана. Он не просто любит поесть, он настоящий гурман, и его всегда можно выманить куда-то едой. Особенно если я обещаю заплатить, что я сделала сегодня, написав ему сообщение от Мередит.

– И что она сделала на этот раз? – спрашивает он.

Я не сообщала ему никаких подробностей нашего разговора, просто сказала, что он мне нужен, чтобы избавиться от «эффекта Мередит». Так я называю комплекс ужасных ощущений, который регулярно обеспечивает мне сестра.

– Через две минуты, – говорю я, – посмотри пока на это.

Я протягиваю ему телефон и смотрю, как он читает письмо, которое пришло только что, пока я парковалась.

– Как интересно, – тянет Гейб, кладя телефон обратно на стойку, – и что ты думаешь?

Это мне в Гейбе нравится. Он всегда спрашивает, что я думаю, прежде чем сказать, что думает сам. Мередит поступает наоборот. Остальные люди тоже.

– Не знаю, – говорю я, – может быть, это как в той пословице? Типа держи друзей близко, а врагов еще ближе?

– Может, – говорит он, – но, вообще, я не вижу тут скрытых мотивов. По-моему, она просто хочет подлизаться к учительнице.

– И как ты оцениваешь тон письма? – спрашиваю я, мечтая услышать его беспристрастное мнение.

– По-моему, оно довольно милое.

Я неохотно киваю. Гораздо проще ненавидеть жену Уилла, чем смириться с тем, что она может оказаться приятной женщиной.

– Ты ей ответила? – спрашивает он, прихлебывая пиво «Свитуотер», которое я тоже ему заказала.

– Пока нет.

– А ответишь?

– Ну да. Придется. Положено отвечать на все письма от родителей.

– А ты всегда соблюдаешь правила, да? – улыбается он.

– Ну, вообще-то да. Хотя бы в школе. Брать ее в родительский комитет главной?

– А что это значит?

– Андреа достаточно выразительно это описала, – говорю я как можно ехиднее и пытаюсь изобразить французский акцент, – она будет координатором связи с другими родителями, – я не совсем понимаю, чего хочу добиться. Подчеркнуть, что она выбрала выпендрежное выражение?

– Ну так кинь ей кость, – предлагает Гейб, – это будет знак доброй воли.

Я морщусь.

– Господи, Джо. Забудь уже Уилла. Это в прошлом.

– Знаю, – говорю я, вспоминая, что после Уилла у меня были одни серьезные отношения и еще пяток других.

– Вообще, я не думаю, что ты его по-настоящему любила, – говорит Гейб.

Я это от него уже слышала. Хотелось бы в это поверить, но никак не получалось. Особенно теперь, когда я познакомилась с дочкой Уилла. Я думаю о просвете между ее зубами и чувствую что-то похожее на настоящую боль.

– Бред, – говорю я, – конечно, любила.

Гейб пожимает плечами.

– Твои действия говорят об обратном. Ты разрушила эти отношения.

– Нет, – отвечаю я, думая, что он единственный из всех знает, что там все было намного сложнее.

– Да. И теперь посмотри на себя.

– Ты о чем?

– Ты торчишь тут со мной и ешь сэндвич со свининой, – говорит он. Тоже мне, король самоуничижения.

– А что не так с моим сэндвичем? – улыбаюсь я. Мне уже стало лучше.

Гейб – мой лучший друг-мужчина, и уже довольно давно. Я всегда его так называю, хотя сама не понимаю почему. Он просто мой лучший друг, независимо от пола. Он тоже вырос в Атланте и даже учился со мной в начальной школе, но ушел в школу Атланта Хай, когда его выгнали из нашей Ловетт-скул. Он влез в компьютерную систему и подделал оценки своим друзьям (менять свои собственные оценки ему не пришлось). Так что, если не считать редких встреч в компании, мы почти не были знакомы вплоть до выпускного курса в Университете Джорджии. Это случилось сразу после смерти Дэниела. Гейб пришел на похороны вместе со своей семьей, но само по себе это ничего не значило, потому что на службе было несколько сотен человек. И вообще, я ничего толком не помню. А потом он послал мне написанную от руки записку, которую я заметила. Там не было ничего особо выдающегося, он просто выражал соболезнования и говорил, что все уважали и любили моего брата. Его все уважали и любили, Дэниел был хорош во всех отношениях, но Гейб хотя бы нашел время сообщить мне об этом. Так что когда через пару недель я увидела его в «Ист-вест бистро» в Афинах, то подошла сказать ему спасибо.