Я заплакал так сильно, что и вдохнуть не удавалось, будто всё моё нутро оказалось прямо в горле.
Но раскрыв глаза, увидел лицо Елены Петровной. Она встала и пошла в мою сторону. Моя мама прижимала ближе к себе, и мои глаза жгло, в груди разрывалось что-то. Так сильно там что-то разрывалось, что я пугался от мыслей, что оно разнесёт меня на куски, и меня больше не станет. Но я боялся не за себя, а за свою маму. Боялся, что она тоже, как Елена Петровна, будет сидеть и также плакать, не желая больше жить. А этого я хотел меньше всего.
Последнее, что помню, как мама Марка приблизилась ко мне, и моя мама отпустила моё плечо, Елена Петровна присела прямо возле меня и прижалась всем телом. Я растаял в ней, и дальше уже не помнил ничего. Всё остальное, как во сне: в тиши и подальше от чужих глаз.
Только мысли в голове не давали покоя, которые твердили, что это моя вина. Ещё кто-то в моих мыслях обрёл голос, и я услышал его: «Это ты виноват! Трус! Ты виноват. Перестань плакать. Из-за тебя он умер. Это всё ты, скотина. Ты виноват. Трус! Перестань плакать. Будь мужчиной. Будь взрослым и признай, что это ты виноват. Из-за тебя он умер. Перестань плакать».
Я закрывался ладонью, чтобы никто не видел слёзы, но я оказался каким-то образом на коленях Елены Петровной, и я ненавидел себя за это. Она плакала. Я ощущал слёзы на своих щеках, и думал о том, каким может быть вина одного человека. Как он может искупить свою вину, если он не хотел никому зла. Голос в голове продолжал безжалостно твердить:
«Перестань плакать. Это твоя вина».
Но я продолжал прогонять эти мысли. Моя мама говорила, что я проплакал весь тот день, и пришёл в себя лишь на следующее утро, но я в это не верил. Мне кажется, я пришёл в себя сразу. А как иначе, я ведь уже взрослый. Я каждое утро, вот уже полгода как, смотрелся в зеркало, когда умывался, и говорил себе, что я уже повзрослел. Конечно, я подумал о том, что плакать так много нельзя и перестал рыдать. А как иначе, ведь я уже взрослый. Но потом подошёл мой папа.
На следующее утро после похорон я сидел на своей кровати, брат листал какой-то журнал, пытаясь скрывать это от меня, но я просто смотрел в окно на улицу. Не хотелось даже в школу ходить, изучать что-нибудь, а когда зашёл папа, я удивился этому. Он вошёл в нашу комнату, брат подпрыгнул, пытаясь спрятать журнал, пока отец подсел ко мне, не обращая никакого внимания на другие вещи. Словно ему наплевать, что тут происходит, пока его нет, или он просто обо всём уже знает и поэтому никогда не принимал во всём этом участия, но тут он сам вошёл в нашу с братом комнату, сел на мою кровать и заговорил со мной.
Его опечаленные и серьёзные глаза уставились сначала в пол, а потом он поднял их на меня.
– Когда я был маленький, – начал отец, – в нашей деревне умер один мальчик. Он бегал всегда хорошо, даже когда собака дяди Пети гонялся за ним, пока он воровал его яблоки из сада. Мы все там воровали. Ну, детство такое у нас было, понимаешь. Я хочу сказать, что он, этот мальчик, уже и не помню, как его звали, и его однажды не стало. Он болел чем-то долго и умер. Просто не стало, и всё. Я не так хорошо его знал, но мне было печально. Он не был плохим мальчиком, чтобы заслуживать смерти, нет! Конечно нет! Не помню, сколько тогда мне было лет, но тогда мне твой дедушка сказал, что его родителям придётся с этим жить. Научиться с этим жить. Я не понимал о чём он говорил, но повзрослев, понял. – Папа повернул моё лицо в свою сторону, чтобы мы встретились взглядами, и продолжил. – Сынок, Марк был отличным парнем, я хорошо его знал, но если ты хочешь, чтобы он всегда тобой гордился, то ты должен смириться с тем, что дальше придётся обходиться без него. Пожалуйста, Саш, пойми. Если раньше ты считал, что ты уже взрослый и это были лишь мысли мальчика, то теперь всё изменилось. Сынок, тебе необходимо научиться жить с этим горем. Просыпаться каждое утро, ходить в школу, общаться с нами и быть тем хорошим мальчиком, которого мы все знаем. Если у тебя это получится, то ты повзрослеешь. На самом деле повзрослеешь. Я хочу, чтобы ты это понял. Пожалуйста, сынок.
Я не знал, как жить с горем. Это всё равно, будто я хотел, чтобы Марк умер. Будто я специально сам всё устроил, но это не так. Это, чёрт возьми, не так! Папа говорил какую-то ерунду. Взрослые часто говорят ерунду, что я и не понимаю никогда, но в этот раз, будто что-то поменялось. Папа был другой. Всё вокруг уже было другим. Он говорил как-то иначе, и слушал я его уже по-другому. Будто с тех пор я узнал что-то, но описать это не мог. Хотя ведь мог, я всего лишь узнал, что мой лучший друг умер. Как я мог не узнать об этом? Он умер прямо у меня на глазах. Как я, чёрт возьми, мог не узнать об этом? Как?
Мама говорила тогда, что перед тем, как похоронить Марка, я обещал приходить к нему каждое утро перед школой. Она сказала, что я и не смотрел ни на кого, пока говорил, даже кричал. Оказывается, я поднял голову с колен Елены Петровны и громко крикнул, что обещаю никогда его не забыть, и каждое утро навещать его здесь, потому что мой друг теперь здесь.
Я его не забыл и не забуду. Сам Марк каким-то образом помог пережить боль утраты. Позже я узнаю, что мне предстояло познакомиться на кладбище с беременной Алисой Погодиной, которая в свои пятнадцать лет умела быть взрослой и отважной. У неё я многому научусь. Как же так в жизни происходит, что люди после смерти остаются лишь в памяти? Но ведь это тоже важно. Как сказала однажды Алиса Погодина: «Не умрёт никогда тот, о ком всегда будут помнить».
В каком-то смысле, именно она открыла меня, как человека…
Алиса
Я помню, как встретил её. Утро. Кладбище.
Девушка в ярко жёлтой куртке у могилы отца. Накинутый капюшон скрывал её волосы. Она сидела, упёршись коленями об металлическую ограду могилы, и разговаривала с отцом, будто он рядом и всё слышит. У неё был такой тревожный голос, что мне сразу захотелось её обнять. Но, конечно, не сделал этого. Я бы не смог. Не хотел ей мешать. Со стороны показалось, что ей шестнадцать лет, а может на год меньше, а может и на год больше.
Когда проходил мимо Алиса, та не обратила на меня никакого внимания, будто и не слышала. Наверное, будь я постарше, посмелее, подошёл бы к ней, сказал, что мне очень жаль, посочувствовал, поговорил, обнял, а может и вместе с ней расплакался, если бы она заплакала. Обычно люди на кладбищах плачут. То есть, для этого приходят. Погрустить, помолчать, а потом и всплакнуть. Но не Алиса. Я, конечно, сужу по себе. Вот уже три недели прошло со дня гибели Марка, и я каждое утро его здесь навещаю. Но я обычно молчал, никогда не разговаривал. Даже не знал, что так можно. Думал, на кладбище, возле умерших, только шепотом беседовать можно, а когда один, и вовсе лучше молчать. А тут девушка в жёлтой куртке пришла и испортила все мои знания насчёт всех этих дел. Видать я ничего не знаю.
Помню её голос. Никак не могу забыть. Такой тонкий, немного дрожащий голосок, будто сейчас расплачется. Он до сих пор звучит у меня в голове, словно проигрыватель заело, и нельзя его выключить, так и играет в этой коробке между двумя моими ушами. Одни и те же слова, снова и снова. Никуда от них деться не могу, хоть они для меня ничего особенного и не значат:
«…назвать его в твою честь. Я знаю, что ты любила бы его, как я. Пап, я скучаю, я не знаю, что делать. Но пап, пожалуйста, не ругай меня, я старалась быть хорошей, как ты говорил, правда, я старалась и…».
Отрывок из разговора с её отцом, который в это время лежал под землёй.
Наверное, она рассказывала про своего нового парня. Я не знаю. Какой-нибудь одиннадцатиклассник, спортсмен, подающий большие надежды в школе, активист, везде и во всём первый, отличник и вообще, самый крутой парень на всей Земле. Она, наверное, хотела познакомить его с ним. Чтоб провалиться этому парню. Впрочем, нет. Не желаю ему этого. Просто я хотел познакомиться с этой девушкой. Не знал же тогда, что через день получится так, что она сама со мной заговорит. Ни за что бы не смог предположить такое. Скорее, я купил бы себе Бентли, чем мог подумать о таком всерьёз.
Тем утром я дошёл до Марка, рассказал, что было у меня прошлым вечером, рассказал, что мы проходили в школе, как и обещал ему в день похорон, а потом ещё сильнее стало грустно и я пошёл в школу. Мама иногда говорит мне, чтобы я ходил к нему реже, хотя бы раз в неделю, чтобы себя не расстраивать, но я не хочу поступать так. Это же мой друг. Мой лучший друг. Может он и перестал теперь расти, но он всегда останется для меня другом. Иногда я мысленно спрашиваю у него совет насчёт новых видеоигр. Он всегда знал, какой лучше. Он мог прочитать название, посмотреть на рисунок героев и уверенно так сказать: «Вот эта самая крутая». И всё, так оно и выходило. Всегда мысленно спрашивал. Стоял напротив могилы пристально всматривался в плиту с его снимком, и думал. Сильно думал. Но в тот день я решил не думать. То есть, подумать, а потом вслух у него спросить. Помню, я озирался несколько раз по сторонам, чтобы убедиться, что я один. Рядом никого не было, но я помнил, что девушка в жёлтой куртке где-то неподалёку.
В тот день я лишь одно предложение произнёс вслух:
«Привет Марк, это я, твой друг, Алекс».
Обычно я стоял минут десять. Иногда больше, иногда меньше. Когда я пошёл обратно, я снова видел ту девушку в жёлтом. Она уже встала и, видимо, собиралась уходить, потому что, как только я сравнялся с ней, она тронулась с места. Помню, как колотилось сердце у меня в груди, не чувствовал ног, не чувствовал рук, я шёл и пытался размягчить напрягшееся лицо, чтобы не показаться полным придурком перед девушкой, но это не удавалось. Так и шёл рядом с ней, с бешеным сердцем и одеревенелым лицом, и больше у меня ничего не было. Лицо и сердце. Иногда мой топот заглушал шумы сердца. И вокруг больше ни звука. Хоть птичка какая зачирикала, но нет.
Краем глаза я увидел, как Алиса взглянула на меня, но я боялся взглянуть в ответ. Она может на полголовы меня выше, и мне пришлось бы немного запрокинуть голову, так как шла она уж очень близко, но я этого сделать не смог. Как сказал бы Марк: «сдрейфил». Не знаю я, что произошло. Просто не смог. Так каждый раз бывало, когда нужно что-то кому-то сказать важное, или, как здесь, просто посмотреть и улыбнуться, но нет. Сердце стучало, словно уже у самого горла, и может меня именно это испугало. Я даже заметил, как она взглянула на меня и улыбнулась. А я, придурок, даже посмотреть на неё не смог. Вот придурок! Умру один и девственником. Что толку, что я стал взрослее, как говорил папа, если я на девушку посмотреть не могу.
Не сбываются эти желания с Нового года. Второй год подряд загадываю желание, чтобы самоувереннее стать, храбрее. И как же? Где результат? А нету. Всё ложь и обман.
Мы шли вместе долго. Она молчала, и я молчал. Пару раз я пытался её опередить, ускориться, чтобы рядом не идти, но не удавалось. Она нагоняла обратно. Мы шли слишком долго, и я забеспокоился, что могу опоздать на уроки. Дойду наконец до школы, а уроки уже кончились целый час назад. И вечером мне влетит от отца. Та дорога до ближайшей остановки, будто вытягивалась и не хотела кончатся. Обычно я этот путь за две минуты проходил, а в тот день мы с девушкой шли минут тридцать, никак не меньше. Просто магия какая-то.
А вдруг я понравился ей, поэтому далеко не уходит от меня. Вдруг познакомиться хочет. Хотя, обычно ведь так не бывает, правда? Как я могу понравиться такой девушке?! Никак не мог. Глупости всё это…
Но Алиса всё равно сделала мне этот день незабываемым. Прямо перед тем, как встать на остановке, я всё-таки бросил на неё взгляд и увидел, за тот короткий миг, когда она ещё была рядом, а уже потом начала отдаляться, её край лица и коричневые волосы. Я посмотрел, ноги прекратили свои движения, и я замер ненадолго. Прошёлся вдоль остановки туда-сюда. Затем вернул взгляд к ней, и не отрывал взора от её желтой спины, что удалялась от меня ещё несколько минут, пока жёлтое пятно не исчезло за углом здания.
Никогда прежде не садился на скамейку остановки. Никогда прежде не нравился жёлтый цвет.
Мне вдруг захотелось крикнуть, но так, чтобы никто не услышал. Оббежать весь город, но так, чтобы никто меня не увидел. До сих пор не знаю, что со мной происходило. Но желание было подраться с кем-нибудь, но я никогда не дрался. Станцевать на сцене, хоть я жутко стеснялся всегда. И хотелось, чтобы первый урок была физкультура, где можно будет прыгать, бегать, бросать мяч. Откуда-то во мне взялась лишняя энергия. Я точно знал, что она лишняя, ведь не было никогда со мной такого – значит, она лишняя, раз я обходился прежде без неё.
Сегодня во время перемены снова встречу Лизу Головешкину, девчонку из параллельного класса, и сегодня я с ней уж точно заговорю. Так я думал, сидя на скамейке остановки. Уверен был, что смогу. Просто остановлю её в коридоре, хотя это не просто, ведь она всегда не одна, а с подругами, и почему они всегда с подругами, никогда не ходят по одному. Остановлю и скажу, что она мне нравится. А потом приглашу в кино. Она сразу согласится. Конечно согласится: у неё не останется выбора, если я буду уверен в себе. А я буду уверен. Вот сейчас я готов перевернуть хоть целую остановку. К тому же, именно так, и именно такими словами полгода назад Марк пригласил девчонку из другой школы. Он смотрел ей прямо в глаза, и та согласилась. Марк-то конечно так может уверенно, он всё-таки, на целых полгода меня старше. Был. Скоро я догоню его, и тогда смогу так же, как он, вести себя уверенно с девчонками. Да со всеми смогу вести себя уверенно.
Конец ознакомительного фрагмента.