Ну конечно, я никому не скажу, тем более что я даже не знаю того парня...
К физику по фамилии Русик я шла с большой неохотой. Ну чему он может научить новому, если сама Аэлита сказала моей маме, что мне не нужен репетитор по физике? И жил этот Русик в противном районе плохо освещённых хрущоб. И гаражи у него во дворе разрисованы хулиганами. Я вчиталась в одну надпись над смешной собачкой: «Жучка булку не доела. Неохота. Надоело!» Это явно доморощенный дворовый поэт постарался. Официальные поэты писали правильные рифмы: «Хлеба к обеду в меру бери. Хлеб — драгоценность, им не сори».
В тесной квартирке физика толпилось человек десять учеников. Я ринулась к книжным полкам. Сколько книг! Какая необычная подборка! Кроме обыкновенной художественной классики — математика, физика, психология, философия. Энциклопедию «Britannica» и журнал «National Geographic» до этого я никогда в глаза не видела. В Советском Союзе они не продавались. Оказывается, были люди, которые тратили в зарубежных поездках несчастные поменянные двадцать долларов на книжки, а не на джинсы. Увы, я плохо понимала английские слова. А на книги и журналы, как пояснил мне потом Русик, он ухитрился подписаться в командировке, когда полгода преподавал в Африке, и случилось чудо — ему перевели подписку в Советский Союз.
Русик весело поблёскивал глазами, улыбался и давал нам задачки одна позаковыристей другой. При прощании Русик разделил нас на две группы. Одна — будущие студенты-медики, вторая — мы с парнем из маткласса моей школы, который собирался поступать в МИФИ.
Физик оказался потрясающе интересным человеком. Он знал всё на свете, и не просто знал — он живо интересовался всем на свете, а это немножко другое. Его в своё время учили сосланные в наши края опальные московские профессора. Не только физике. И он тоже делился со своими учениками своим взглядом на жизнь, своим подходом к науке. Он говорил: «Главное — уметь задать вопрос. Не надо принимать ничего на веру, даже самое очевидное. Всегда спрашивай, почему это так. Люди, которые задались вопросами над вещами, вроде очевидными для всех, и сделали самые выдающиеся открытия».
Русик подпитывал каждое моё любопытство стопкой книг из своей библиотеки. Стоило заинтересоваться, скажем, многомерностью, так он тут же подсовывал почитать Мартина Гарднера — американского математика и популяризатора науки. Показал слайды картин Сальвадора Дали. Я очень гордилась, что мне, в отличие от других, Русик разрешает брать свои драгоценные книги домой.
Русик не был похож ни на одного из известных мне взрослых. А я на ура воспринимала даже самые сумасшедшие его идеи. И с готовностью помогала их воплощать. Для начала мы остались после уроков (он преподавал в моей же школе в девятых классах) и склеили из плексигласа пирамиду, чтобы проверить все те небылицы, что писали о «золотом сечении». Свежей мумии фараона или чашки Петри с бактериями у нас не было, но старое ржавое лезвие нашлось. Не заострилось оно в «золотом сечении»!
Если честно, то я надеялась, что лезвие заострится. Ну должно же существовать в мире что-то необыкновенное и ещё не изученное. Очень хотелось увидеть своими глазами что-нибудь чудесное и потом измерить это.
В тот день, когда мы окончательно решили, что опыт не удался, вернее, дал отрицательный результат, домой я вернулась расстроенная. А там меня ждала ещё одна неприятная новость. Звонил Родионов с сообщением, что его кладут в больницу. Я перезвонила. Родионов густым своим голосом спокойно сказал, что ложится в хирургию, наверное, надолго, на месяц. Посоветовал мне не прекращать заниматься, решать и решать задачи из сборника Сканави и варианты вступительных билетов. А когда он вернётся, мы наверстаем теорию. Трубку взяла его жена и прерывающимся голосом сказала, что мне лучше поискать себе нового репетитора. Мне показалось, что она сейчас заплачет.
А потом стало известно, что случилось с Родионовым. Гангрена. Срочно нужна ампутация ноги. Новость была такой ужасной, что о ней говорили не вслух, а вполголоса. «Заядлый курильщик». «Диабет».
В школе меня отозвал к окну Виталик: «Что б-будешь делать?» Я пожала плечами: «Ждать».— «Ты что, не п-понимаешь, что его п-продержат очень долго, даже п-при благополучном исходе?» Мама Виталика работала врачом — правда, не в том отделении, куда положили Родионова.
«Я п-перейду заниматься к Т-татьяне»,— сказал Виталик.
Я молчала.
«Сходим после уроков, навестим его?» — неожиданно предложил Виталик.
Мы шли вдоль каштановой аллеи. Мягкое солнце бабьего лета светило сквозь позолоченные кроны. Под ногами валялись треснувшие «ёжики» с орехами внутри. Я еле удержалась, чтоб не начать их собирать. Так просто, без цели набрать их в карманы пальто и портфель. На крыльце «бурсы» (шахтёрское ПТУ № 9) стояли «бурсаки», курили, кричали что-то грубое и весёлое одновременно. Виталик тоже принялся рассказывать что-то весёлое, похохатывая. Даже не верилось, что в такой солнечной жизни бывают серьёзные несчастья.
В отделении хирургии мы спросили у медсестры, в какой палате Родионов, и затоптались в нерешительности. Сильно пахло больницей. Стены, грубо выкрашенные бледно-голубой масляной краской, навевали уныние. К холодильнику у поста подходили пациенты в одинаковых застиранных синих халатах и полосатых штанах. Какой-то дядечка вынул из пасти холодильника банку с чем-то вроде супа, спросил, к кому мы, и взялся проводить, расспрашивая по дороге о погоде. Он толкнул дверь, в палате все замолчали и уставились на нас. Я поискала глазами Родионова.
Укрытый белой простынёй до подбородка, он большой глыбой лежал на кровати и бессмысленно рассматривал потолок. Ещё больше, чем когда-либо, напомнил мне Голову в Тронном зале Изумрудного города.
«Учитель, к вам пришли ученики!» Слова дядечки из-за тишины прозвучали слишком уж торжественно. Родионов перевёл на нас глаза, лицо постепенно оживилось, губы зашевелились. Но он ничего не сказал. Виталик нашёлся первым, бойко заговорил о школе.
«Больше решайте»,— наконец услышали мы Родионова и дружно закивали. Засобирались уходить. «Я не знаю, когда меня выпишут. Обратитесь к другому репетитору»,— прозвучало нам вслед.
У меня комок застрял в горле, а потом прорвало: «Я подожду! Буду решать Сканави и ждать вас!» Виталик дёрнул меня за руку.
У дверей я обернулась. «Голова» с тоской рассматривала потолок. Дома я рассказала маме, что навещала Родионова и хочу дождаться, пока его выпишут. «А что, его уже прооперировали?» — участливо спросила она. Я не знала. Я побоялась рассматривать простыню, не отводила глаз от его лица.
Жизнь шла своим чередом: в школе началась «Зарница». Русик накопал статей про биокруг и загорелся его смастерить. Я тоже. Штука простая, якобы подтверждающая наличие биополя. Биополя! Родионова всё ещё держали в больнице. Звонить его жене я стеснялась.
Как-то ко мне подошёл Виталик и опять позвал заниматься к Татьяне. Мол, компания там собралась интересная, сама Татьяна не против, если я присоединюсь. И ребята зовут. Я отказалась.
Потом сама Татьяна встретила меня в коридоре и предложила перейти к ней. Я молча потрясла головой. Татьяна посмотрела на меня своими проницательными голубыми глазами, внятно сказала: «Родионов в больнице. Никто не знает, когда он поправится. Давай я тебя подготовлю». Подождала. Пожала плечами и отстала от меня.
Школа играла в «Зарницу». Ежегодное мероприятие. Целый месяц каждый класс назывался отрядом, назначались командиры и комиссары. Все ходили в зелёных рубашках и галстуках, что для девочек было разнообразием после надоевшей школьной формы. Только вот отдавать приказы, рапортовать, маршировать нам в десятом классе казалось несолидно. К апофеозу «Зарницы», её кульминации — смотру строя и песни — надо было выбрать песню и пройти с нею в спортзале перед комиссией, состоящей из Щуки, комсорга школы и военрука. Подавляющее большинство классов не заморачивалось и пело «Белая армия, чёрный барон».
Наш класс собрался обсудить песню. Вместо того чтоб быстренько одобрить «Барона», готовящего царский трон, в то время как Красная армия всех сильней, мы начали дружно возмущаться. «Почему мы, как первоклашки, должны участвовать в этом балагане?» — «Мало того, что целый месяц играем в войнушку, так ещё и оставайся после уроков, репетируй!» — «Нам что, делать больше нечего?»
«А что, если спеть что-нибудь, гм, нескучное?» — предложил Генка.
Мысль поняли, стали наперебой предлагать варианты. Смеялись. Оглянулись на Виталика — командира отряда, но он хохотал больше всех над задумкой.
Никогда ещё ни один класс так старательно не оттачивал строевое мастерство, как мы в том году.
Перед смотром ко мне домой заглянул Андрюха. Рассказал, сияя: «Только никому! Щука нагрянула с облавой в туалет, всех засекла, а меня обнюхивает, карманы велела вывернуть — ничего! Доказательств нету!» Да, принюхивающаяся Щука — это зрелище. «И что ты сделал с сигаретой?» — поинтересовалась я. «Заранее подпорол эмблему на рукаве школьной формы и сунул туда окурок». Мне не хотелось оставаться в долгу. Я похвасталась, чтó наш класс готовит на смотр строя и песни. Андрюха ахнул. Его геройство померкло в его глазах. Он забормотал, что какая жалость — не его класс додумался до такого. «Но как же Виталик? Ему военрук такую характеристику в танковое училище накатает после этого — мало не покажется!»
Виталик отмахивался от предостережений — уж очень нравилась идея. В назначенный день мы построились в спортзале. Рассчитались по номерам, перестроились в колонну, выполнили все равнения и повороты, чеканя шаг, строем прошли мимо комиссии. Военрук сиял. В дверь спортзала просунул голову Андрюха, потом пара его друзей.
«П-песню запе-вай!» — гаркнул Виталик.
И мы грянули «Хромого короля», жизнерадостного, но совершенно не подходящего для такого мероприятия:
Железный шлем, деревянный костыль,
Король с войны возвращался домой.
Солдаты пели, глотая пыль,
И пел с ними вместе король хромой.
Я краем глаза видела, как сползла довольная улыбка со Щукиной физиономии, как вытаращился военрук, как поперхнулась от приглушённого смеха комсорг школы.
Троянский бархат, немурский шёлк
На башне ждала королева, и вот
Платком она машет, завидев полк...
После этого затянул соло Генка, имитируя женский голос:
Она смеётся, она поёт...
Допеть нам не дали. И домаршировать.
Андрюха умчался рассказывать школе новость.
Нас ругали за аполитичность. Припомнили заодно сбор макулатуры в прошлом месяце, когда наш класс по документам сдал бумаги больше, чем вся школа, вместе взятая, включая наш класс. Генка предложил брать потихоньку из общей кучи связки с макулатурой и сдавать их ещё раз и ещё раз. Их честно взвешивали. И записывали. Но когда перемеряли всю кучу, то долго не могли понять, как такое произошло. Вычислили наш класс, просуммировав сданное по фамилиям каждого класса. И вычислили самого Генку, который «сдал» самое нереальное количество макулатуры. Щука требовала, чтоб его исключили из комсомола. Комсорг школы не стала ей напоминать, что он единственный не комсомолец в школе. Он не вступал «принципиально». Но отдуваться приходилось за это всему классу: мы говорили комсоргу школы, что Генка не готов, он недостоин, мы его не рекомендуем. И она на время закрывала глаза на подобное безобразие.
В смотре строя и песни нам дали последнее место. «Зарница» закончилась. От Родионова не было никаких известий. Я сама не знала, почему я так упорствовала. Но я его упрямо ждала.
Русик смастерил биокруг. Очень простое устройство: кольцо из полоски бумаги с бумажной перемычкой по диаметру. Оно осторожно надевается на стоящую вертикально иглу так, чтобы находилось в равновесии. Как только к этой конструкции подносишь ладони, кольцо начинает вращаться. У меня оно крутилось в одну сторону, у Русика в другую. У его жены вообще начинало в одну, замедлялось и меняло направление на противоположное, что объяснялось, согласно статьям, которые перевёл Русик, нашими разными биополями.
Мы наигрались, пришло время задуматься. «Гм,— Русик то приближал руки к биокругу, то удалял до полной его остановки.— Ну и почему это не может вызываться тепловыми эффектами? Как будем их исключать?» К моей гордости, мысль о вакуумном колоколе пришла к нам в головы одновременно.
На следующий день в школе я просто сгорала от нетерпения. Как же долго иногда тянутся уроки. Наконец мы встретились в школьной лаборантской кабинета физики и провели долгожданный эксперимент. Первый, контрольный,— без колокола. Круг вертелся, и по-разному. Под колоколом, сколько я ни прижимала ладони к стеклянной поверхности, биокруг не шелохнулся. У Русика тоже. Без колокола он завертелся опять.
«Какой вывод?» — усмехнулся Русик.
«Биополя в стекле или вакууме не распространяются!» — мне не хотелось смириться с мыслью, что биополей вообще не существует. Ну что ж он смеётся, неужели он сам не расстроился?
Наш класс, наверное, простили за попытку срыва важного политического мероприятия «Зарница». А может, дали шанс исправиться. Поскольку именно нам поручили выделить из своих рядов двух комсомольцев для проведения новогодних утренников в школе. С кандидатурой Деда Мороза решилось всё быстро. Кто, как не Пашка — самый красивый, самый высокий, самый обаятельный блондин нашей школы? Снегурочка? Класс обернулся, прозвучала моя фамилия. У меня сердце чуть не выпрыгнуло из груди. С Пашкой! Вдвоём! Столько времени вместе! Да это же просто мечта любой девушки нашей школы. Ох уж эта моя манера за грубостью скрывать смущение. «С Пашкой? Да ни за что!» — выпалила я. Тут же вызвалась претендентка на роль Снегурочки. Она сама попросилась. Увы, никто не стал меня уговаривать. Перед физкультурой в раздевалке девчонки посмеивались надо мной: «Как же ты такую возможность упустила?» «Снегурочка» смотрела гордо. «Очень мне надо!» — я гордо вздёрнула нос, тщательно маскируя досаду.
На зимних каникулах от Родионова известий всё ещё не было. В первый день школьных занятий ко мне подошёл Вошик. Мы с ним в последнее время незаметно для себя подружились. Началось всё с обсуждения олимпиадных задач. Потом стали делиться книгами, которые читали. Я ему вручала «Чайку» Ричарда Баха или «Степного волка» Гессе со словами: «Обязательно прочти!» — а он мне Жоржа Амаду и тоже требовал обязательного прочтения и обсуждения. Я его сводила в городской музей. А он мне подарил набор открыток с репродукциями Рериха. Так и не признался, где достал.
Вошик потоптался и сообщил, что занимается математикой с Лисовским. Я знала, кто это такой. Бывала в прошлом году у него в школе в его математическом кружке. Хороший математик, но не Родионов. Считался одним из лучших в городе. Вошик довольно решительно заявил мне, что я сегодня иду с ним к Лисовскому. Никаких возражений слушать не стал. Он, мол, ему про меня всё рассказал, Лисовский предлагает позаниматься со мной, всего лишь пока Родионов отсутствует. Вошик сыпал доводами. «Тебе понравится, мне ж нравится. А если нет, то никто не заставляет». Потом перешёл на умоляющий тон. «Попробуй». И я согласилась. Попробовать.