Внезапно в кустах поблизости слышится какое-то шевеление – я резко поворачиваюсь, готовый ко всему. Ветки трясутся, потом раздвигаются, и из кустов выходит собака. Точнее выскакивает или как там про нее сказать – у нее нет одной лапы, и она передвигается какими-то неимоверными рывками. Увидев меня, она останавливается в замешательстве и нервно водит носом.
Я знаю, она чувствует мой запах. Запах Смерти. Животные всегда чуют его, я уже в этом не раз убеждался. Я медленно встаю и делаю несколько осторожных шагов в ее направлении.
У нее слезятся глаза, шкура в какой-то слизи, на боку я вижу рваную гноящуюся рану – похоже, она побывала в серьезной переделке. Возможно, попалась такому же Охотнику как я. Хотя... – все-таки не такому, от меня Жертвы не уходят.
Я смотрю на нее и, как ни странно, мне не хочется ее убивать. Возможно, в другой раз... – но точно не сегодня. Она не вызывает у меня никаких чувств, кроме презрения – презрения к мертвецу, которым она уже наполовину и является. Как ни крути, а ей осталось недолго – я это сразу вижу.
Собака по-прежнему настороженно глядит на меня, потом странно дергает головой и делает несколько осторожных шагов в моем направлении. Я тоже шагаю навстречу, маня ее рукой – иди ко мне. Собака медленно подходит.
Я беру ее за голову и глажу. Собака успокаивается и опускается на землю, подгибая под себя целые лапы. Четвертая торчит уродливым обрубком. Я сажусь рядом с собакой на корточки.
Я глажу ее, собака ластится и закрывает глаза. Рана на ее боку очень серьезная, я вижу куски гниющего мяса – мне кажется, или там копошатся белые черви? – ясно одно: она - не жилец на этом свете. И поэтому я не буду ее убивать. Она уже принадлежит Смерти, нехорошо забирать у Старухи ее добычу.
Река матово блестит, вода подхватывает опавшие листья и несет их вниз по течению; вода уносит все.
Возможно, когда-нибудь я уеду отсюда. На юг, как собирался это сделать Одноглазый. Или в те края, о которых рассказывал Пилигрим. Возможно, когда-нибудь и мне повезет, как повезло сейчас этой собаке – ведь она наткнулась на настоящего Охотника, и он ее не убил. Возможно, мои раны затянутся, а не будут гнить, как у животного в моих ногах. Возможно, когда-нибудь это произойдет. Но сейчас у меня Договор. И только благодаря тому, что я еще ни разу не нарушил его условий, я живу.
Я сижу на земле, погруженный в свои мысли, собака дремлет, положив голову ко мне на колени. Солнце медленно клонится за верхушки деревьев на том берегу. Холодает. А скоро начнет смеркаться. Я смахиваю пелену грез, окутавшую меня, возвращаясь в реальность. Я понимаю, что нужно идти, возвращаться на Живодерню. Я легонько пихаю собаку.
Она нехотя открывает глаза и смотрит на меня. Я отстраняюсь и показываю ей: иди, иди прочь. Она стоит на месте как вкопанная. Я махаю ей рукой: убирайся. Собака продолжает стоять. Тогда я замахиваюсь на нее – и этот жест она понимает. Она вспоминает, с кем имеет дело. Ее притупленные болезнью инстинкты вновь возвращаются к ней. Она отскакивает на несколько шагов и застывает, глядя на меня. Возможно, она испытывает мое терпение.
Я кидаю в нее подобранной с земли палкой, палка ложится на землю в нескольких сантиметрах от нее. Собака взвивается и скачет к кустам. В ее движениях есть что-то жалкое и смешное. Но я не смеюсь.
Она исчезает в кустах, а я разворачиваюсь и начинаю подниматься наверх по крутому береговому склону. Мне нужно домой, на Живодерню.
Часть обратного пути я решаю совершить через городские окраины – час уже вечерний и вряд ли во дворах много народу. Так что можно проскользнуть незаметным. Солнце садится за крыши многоэтажных домов, в стеклах расплываются кровавые кляксы.
Я даже не иду, но крадусь бесшумной походкой Охотника. Я должен быть незаметен, я – просто тень, плод воображения, рожденный призрачными осенними сумерками.
Людей мне не попадается – и это хорошо. Лишь в одном из дворов в песочнице играет маленькая девочка. Вокруг нее разбросаны пластмассовые ведерки и совочки, топорщатся куличики, слепленные из песка. Она собирает букет из опавших листьев. Когда я прохожу мимо нее, она отрывает свой взгляд от букета и пристально смотрит на меня. Я смотрю ей в глаза. Она улыбается беззубым ртом и тянет букет мне.
Честно говоря, я в растерянности. Она хочет мне его подарить? Я смотрю на нее, она улыбается. Мир переворачивается с ног на голову. Мне никогда не дарили подарков. Никогда.
Словно в трансе я беру этот букет – обычные листочки, красные и желтые, немного тронутые осенним тлением. Я не знаю, что такое получать подарки. Равно как и дарить их. Со мной такое впервые. Девочка смеется.
Возможно, это вам покажется странным, но я убегаю оттуда. Внутри меня словно что-то взорвалось. Прочь, прочь отсюда.
Бегу, крепко сжимая букетик из опавших листьев, а на глаза наворачиваются слезы. Я никогда не плакал. Даже в детстве, запертый в темном чулане на несколько дней. Никогда. Со мной это тоже впервые.
Мимо проносятся блочные коробки домов, неровные силуэты деревьев, тени и сумеречные призраки. А еще листья. Одни опадающие листья кругом. Карусель моей жизни, смех маленькой девочки. Все сливается в душащий горло ком безудержных слез. И он рвется наружу – в этот осенний вечер, в сгущающуюся темноту, в пустоту этого холодного мира.
Дорога выплескивается в поле – это старый аэродром, - а я все бегу и плачу, лицо мое обдувает ледяной ветер, который срывает мои слезы и бросает маленькими дождинками на землю.
За перелесок, скрывающий от людских глаз заброшенный поселок, садится огромное красное солнце.
Сегодня я принимаюсь за починку дома. Сначала я вытаскиваю с чердака всю рухлядь и скопившийся мусор, затем отдельно, очень аккуратно, мои Инструменты, и после этого осматриваю крышу. В нескольких местах крупные щели, во время дождя через них затекает вода. Мне нужны доски и резина. Я отправляюсь в поселок.
Погода сегодня достаточно ясная, иногда в разрывах туч выглядывает солнце, я чувствую, что значительно похолодало. Похоже, зима уже не за горами. Значит, нужно торопиться.
Дома здесь – такие же развалюхи, как и мой. Но, как говорится, с миру по нитке. Я осматриваю их, нахожу доски, гвозди, кусок жести и камеру от автомобильного колеса. То, что надо.
Проходя мимо дома Безумной Старухи, я вижу ее на крыльце. Она стоит, немного согнувшись и облокотившись на перила, сзади нее склонился невысокий бомж с грязной бородой, штаны у него спущены, я вижу его член. Он задирает юбку Безумной Старухи и придвигается к ней. Старуха издает какой-то нечленораздельный звук. Они начинают мелко трястись, как собаки на случке. Незнакомец склоняется ближе к Старухе, он двигается так, словно танцует какой-то танец, Старуха еле слышно завывает. Отвратительное зрелище, скажу я вам.
Я быстро удаляюсь прочь. Вы, наверное, захотите спросить, а было ли у меня с девчонками это, ну вы понимаете, что? Нет, не было. И я не расстраиваюсь. У меня есть развлечения и поинтересней.
Я возвращаюсь в дом. Беру молоток, который когда-то нашел в сарае, и нож – все, что необходимо мне для ремонта. Я разрезаю камеру на узкие полосы резины, беру жесть, доски и поднимаюсь на чердак.
Первым делом я принимаюсь за самые большие щели. Я заколачиваю их досками, а поверху пускаю резину и жесть. На всякий случай изнутри еще приделываю картон – его у меня на чердаке навалом. Затем берусь за щели поменьше, заделываю их тем, что осталось. Из прогнивших досок выползают маленькие жучки и муравьи, на неровной поверхности крупными каплями выступает впитавшаяся вода.
Закончив со щелями в крыше, я принимаюсь за окна. Я заколачиваю их наглухо, утепляю кусками поролона, найденного на свалке, и мхом. Получается довольно криво, но по мне – так сойдет. Пейзажами я все равно любоваться не собираюсь.
В самом конце я ремонтирую пол. Он местами просел и грозит обвалиться вниз. Я укрепляю его, как могу, – досками и жестью. Лучшего здесь уже не придумаешь.
Через пару часов с чердаком покончено. Напоследок я сколачиваю себе новую лежанку, убираюсь – и мое жилище приобретает новый вид. Теперь здесь можно зимовать.
Конечно, в морозы я, бывает, очень сильно мерзну, но здесь в любом случае лучше, чем на улице. От холода меня обычно спасает костер, я не гашу его почти никогда. Рядом с ним складываю большие камни, которые приношу из сада, - они впитывают тепло и потом еще долго его хранят.
Следующим делом я возвращаю на место мои Инструменты, за исключением Карателя, и спускаюсь вниз. Я убираюсь и здесь, а заодно охочусь на крыс. В этом мне помогает Каратель. За время уборки я убиваю двух, головы им откручиваю руками. Я слышу, как с легким треском лопаются их позвоночники.
Внизу я тоже заколачиваю все окна, щели между досок заделываю картоном. Убираю листья, залетевшие в дом, их оказывается огромная куча – я вытаскиваю ее во двор и поджигаю. Серый горький дым ползет в сад.
Я подкидываю в огонь палок и сжигаю в костре обезглавленные трупы пойманных мною крыс. К запаху дыма примешивается запах горелой шерсти и мяса. Трупы сжимаются и чернеют, потом вспыхивают – и уже через несколько минут от них ничего не остается, ветер подхватывает серый пепел и швыряет в меня.
Я беру Каратель и иду в дом. Скоро у меня есть еще пара обезглавленных крысиных трупов. Их ждет та же участь, что и их предшественников.
Я подкидываю сухих веток в костер и выношу из дома все гнилье и рухлядь – их я тоже сжигаю. Пламя поднимается высокое и горячее.
Я вскидываю Каратель над головой и начинаю скакать вокруг костра. Да здравствует Великий Вождь! Да здравствует Бесстрашный Охотник! Да здравствует Безжалостный Живодер!
Я пляшу как неистовый. Из-за спины на меня смотрит мой частокол из крысиных голов. Ура! Ура! Ура! Всем вам конец, пришел Смерти гонец!
Я жгу костер до самого вечера. Сумерки падают на брошенный поселок темной громадой, воздух словно густеет, из черных проемов окон смотрит пугающая неизвестность. Ветер разогнал тучи, и ночь сегодня будет ясной. Одна за другой звезды зажигаются на небосводе, маленькие, словно крысиные глазки; щурясь, они смотрят в этот земной мир, полный страха и отчаяния. Они чувствуют каждую боль на земле.
Затемно я возвращаюсь в дом. И сразу понимаю, что здесь кто-то есть. Я вскидываю Каратель, он хищно ощеривается своим ржавым зубом, готовый кусать и рвать плоть. Но из темноты выступает фигура. Это Пилигрим. Он вернулся.
Мы смотрим друг на друга с полминуты. Его глаза прячутся в складках морщин, они тусклы, но мне кажется, что Пилигриму стоит лишь захотеть, и в них блеснет огонь. Пилигрим первым начинает разговор.
- Здравствуй.
Опустив Каратель, я отвечаю:
- Здравствуйте. Решили вернуться?
- Как богу будет угодно. Пути его неисповедимы. Куда уж мне, грешной душе… – он разводит руками. – Все решает бог, а мы лишь выполняем его указания. – Пилигрим смотрит вверх, но потом переводит взгляд на меня. – А ты как поживаешь?
- Ничего.
- Скоро зима… - при этих словах Пилигрим вздыхает.
- Да, я знаю, я к ней подготовился.
- Никто не знает, что будет. Никому не дано знать…
- Но я знаю, я уверен, - я же здесь уже не первую зиму.
Пилигрим сцепляет пальцы и кладет их на живот.
- Никто не может быть уверен. Зима будет холодной, очень холодной. А ты совсем ребенок…
- Неправда! Никакой я не ребенок, я могу о себе позаботиться. Зима мне не страшна.
- Знаю, - опять вздыхает Пилигрим, - этот мир проклят, если дети в нем обречены на такое существование.
- Я – не ребенок, - продолжаю настаивать я, - и мне нравится моя жизнь.
- Ну, ну… А как твои животные? – вдруг спрашивает Пилигрим.
Неожиданный вопрос. Мне совсем не хочется, чтобы кто-то знал про мои эксперименты, даже Пилигрим.
- Какие животные? – пытаюсь отвертеться я.
- Те, которых ты держишь в сарае.
Черт, откуда он знает? Никто не должен знать о Живодерне. Это мой секрет.
- Не удивляйся, я знаю многое. Зачем ты их мучаешь?
- Я их не мучаю.
- Ты лжешь мне, а ложь – это грех. Нельзя грешить. Скажи лучше правду.
- Я их не мучаю…
- Человек не должен причинять боли другим живым существам, будь то зверь или птица, рыба или насекомое…
Да что он знает? Что он знает о боли? Или о ненависти. Или о служении Смерти.
Пилигрим же продолжает:
- Я знаю, это не твоя вина. Плохие люди научили тебя этому, это они поселили в твоей душе жестокость. Но ты не должен быть таким. Ты должен уметь прощать.
- Я не умею прощать…
- Ты должен научиться.
- Нет, не должен.
- Путь, на который ты ступил, ведет во тьму.
- Пусть так. Я люблю тьму. Она дала мне то, чего не дали другие.
- Ты не прав и ты в этом убедишься.
Мои нервы на пределе. Старик лезет туда, куда ему лезть не следует.
- Черт побери, я сам знаю, что можно, а что нельзя. И я прав.
- Не чертыхайся. Господь тебе судья. Но ты еще вспомнишь мои слова.
Пилигрим расцепляет пальцы и идет мимо меня. Он выходит из дома. Я иду следом. Он быстро удаляется по дороге, я провожаю его взглядом.
Нет, это я прав. Его бог не дал мне ничего, совсем ничего. Наоборот, он всегда забирал то немногое, что у меня когда-либо появлялось.
А вот Смерть действительно научила меня многому, из ничтожного червя она превратила меня в настоящего хищника. А быть хищником гораздо лучше этого сраного смирения, проповедуемого святошами, развея не прав?
В небе выползает огромная луна. Ночь – самое лучшее время для убийства. Да, да, я решил – надо кого-нибудь убить. Слова Пилигрима что ли так на меня подействовали? Этот бог – вонючий ублюдок, плевать я на него хотел.
Я беру Инструменты и иду на Живодерню. Нет никакого бога, я сейчас вам это докажу. Нет, и никогда не было. Или я – не я.
У стены по-прежнему болтаются обезглавленные трупы моих жертв. Вокруг них летают мухи. Я вижу, как в почерневшей плоти ковыряются белесые черви, их много, они пожирают мертвецов. Еще я ощущаю достаточно сильный запах разложения. Запах Смерти.
Я вытаскиваю из клеток двух кошек и для начала обрубаю им хвосты Большим Ножом. Они верещат и дергаются, но я их не отпускаю. Пусть орут громче, пусть бог их услышит, если он есть. И посмотрим, что он на это скажет.
Одну я подвешиваю у стены, рядом с трупами, продев крюк сквозь кожу на загривке. По ржавому крюку течет кровь. Кошка дергается и орет. Я заживо вспариваю ей брюхо, из него выползают внутренности. Кошка в агонии дергает лапами, и кишки выползают все больше.
Вторую я обливаю бензином – он у меня специально припасен для маленьких Игр с Огнем. Потом отпускаю, кошка дает деру. Но еще раньше я бросаю в нее зажженную спичку.
Нет картины смешней, чем горящая кошка, метающаяся с дикими криками по саду. Правда, метается она недолго – через минуту падает и замирает. Я вижу лишь, как судорожно подергиваются ее лапы, но скоро и они застывают навсегда. Я подхожу и осматриваю ее. Она еще дымится, я чувствую запах паленой шерсти и горелого мяса.
Я возвращаюсь к первой. Та все еще шевелится, дергая лапами, на которые наматываются ее кишки. Ну что, Пилигрим, видишь – нет никакого бога! Ему плевать на этих тварей. Так же, как и на меня.
Я добиваю кошку Разящей Пикой и возвращаюсь в дом. Уже достаточно поздно и пора спать. За сегодня сделано многое. По крайней мере, я могу быть уверен, что дом готов к зиме, а это мое единственное укрытие от надвигающихся холодов.
Я засыпаю, думая о боге. Какое глупое слово! Ведь его нет. Нет, черт побери! С чего вы взяли, что он есть? Скажите мне. Я слушаю. Чего молчите?
Я скажу вам. Его нет. Нет. Нет! Не-е-е-т! Зато есть Страх. Есть Боль. Есть Ненависть. Есть Смерть. Это-то вы, надеюсь, поняли? Или зачем я вам все это рассказываю уже который день.