как чья-то рука из-за порога тычет его в бок...
Так вот. Теперь о панцире. Он принадлежал самому Салаху ад-Дину. Луче-
зарный герой древности (с тех пор прошло более трех веков) получил этотпан-
цирь от прославленного короля инглизов мелика Рика — Ричарда Львиное Сердце
— при заключении перемирия, когда войска христианских рыцарей были на гра-
ни полного разгрома. Благородные противники очень уважали друг друга и обме-
нялись множеством ценных подарков. Из них не последнее место по ценности за-
нимал и румский панцирь. Толкователи событий древности утверждают, что пан-
цирь ковали в Милане специально для Ричарда, не зная, что ошибаются в разме-
рах. Могучий торс повелителя инглизов оказался чересчур объемист, и Не сужде-
но было чудесной, неслыханно прочной и легкой стали прикрывать грудь, в кото-
рой билось «львиное сердце».
Панцирь Саладина попал к бахрийским султанам, от них — к «башенным»
черкесам. Последним надевал его мой всеясный родич мелик Каншао аль-Гури.
Считается, что серебристая броня панциря — кстати, она не подвержена ржавчине
— обладает волшебной силой и непроницаема для стрел, дротиков, лезвия топора
или наконечника копья. И все-таки эта волшебная сила не спасла Каншао во вре-
мя сражения с полчищами султана Селима. Правда, стрела угодила ему не в пан-
цирь, а в горло, и наш мелик умер, захлебнувшись кровью.
Войскам, изрядно поредевшим в бою, пришлось отступить.
Мой дядя Туманбей, уже пожилой и слабый здоровьем человек, стал по-
следним черкесским меликом Египта.
Вскоре он вызвал меня для очень важного и секретного разговора.
Беседовал он со мной не в тронном зале, а в своем .любимом «оружейном
покое», где по стенным коврам было развешано столько великолепных луков и
колчанов со стрелами, клинков в драгоценных ножнах, столько щитов и мушкето-
нов, что их хватило бы для вооружения сотни всадников. В углу, на низком столи-
ке черного дерева, занимал свое почетное место панцирь Саладина.
Туманбей с усталым лицом полулежал на диване. Меня он заставил сесть на
дамасскую кожаную подушку, туго набитую шерстью. Мелик приказал слугам и
нескольким приближенным выйти из комнаты, и мы остались с ним наедине.
— Мысроко, тебе я доверяю не меньше, чем своему старшему сыну, — тихим
голосом начал Туманбей. — Как ты думаешь, выдержим ли мы новый натиск сул-
тана, собирающего силы для решительного сражения?
Вопрос оказался для меня неожиданным. Я ответил, что не думал о серьез-
ных опасностях для нашего государства.
— Вот и Каншао тоже не думал, — с горечью подхватил дядя. — Он, конечно,
много заботился о стране.
Строил каналы и дороги, возводил красивые мечети и ветряные мельницы,
увлекался школами и библиотеками. Даже о паломниках подумал: вырыл новые
колодцы на пути в Мекку. Но лучше бы он больше думал об укреплении нашей
военной мощи. Сколько денег он расточил на поощрение поэтов и музыкантов! А
ведь нашей армии не хватает запасных лошадей...
Я согласился с тем, что нельзя сокращать конницу, И в самом деле: даже де-
сяток самых лучших поэтов не заменит одной хорошей лошади.
— Сейчас мы поговорим о другом, племянник, — монарх приподнял с по-
душек свое грузное тело и повернул голову в сторону черного столика. — Тебе зна-
ком этот панцирь. Почему он не спас Каншао? Знаю, знаю: стрела попала ему в
горло. Но почему магические силы панциря не отвели эту стрелу в сторону? Не
знаешь? А я догадываюсь. Аллах вразумил... Хотя мы давно приняли ислам, но
никто из нашей семьи в последние годы не ходил в Мекку, чтобы помолиться в
священном храме Каабы. Я хочу, чтобы это сделал ты, Мысроко. Под халатом у те-
бя будет панцирь, которым ты дотронешься до небесного Черного камня. А затем
попросишь кого-нибудь из важных мулл или шейха сделать на панцире надпись:
аят из корана или воззвание к аллаху Айнану, Меджиду. Думаю, что из девяноста
девяти имен аллаха самые подходящие в нашем случае как раз эти два: Айнан и
Меджид — Истинный и Всемогущий.
Мелик помолчал, сдвинул тюрбан набекрень, почесал потную плешь и про-
должил:
— Я бы сам совершил этот хадж, но мне теперь нельзя отлучаться из Каира.
А главное, по дородности своего тела я, как и тот монарх с львиным сердцем, все
равно не смог бы втиснуться в это стальное одеяние. Носить панцирь и стоять во
главе нашего войска придется... моему Мысроко. Священная реликвия поможет
тебе разбить турок. Ты — главная моя надежда.
О столь высоком назначении я мог лишь только мечтать. Но мне недавно
исполнилось всего тридцать шесть лет, и я не думал, что моя мечта осуществится
так скоро.
— Наш всеясный, да хранит его аллах, смутил мою душу, — сказал я после
некоторого раздумья. — Ведь у него есть сын, а кроме того, найдется несколько
воителей постарше и поопытнее меня.
Туманбей досадливо махнул рукой:
— В голове моего сына — одни кобылы — и четырехногие и двуногие. Мо-
жет, у него и появится со временем государственная мудрость, но командовать
войском он никогда не сможет. А эти твои старшие... почти все они погрязли в
роскоши, развлечениях да в мелочном петушином соперничестве. Нет, решено! И
я объявлю о своем решении, когда ты вернешься... Денег не забудь с собой взять.
Сейчас позову казначея... А, обойдешься своими? Это хорошо. Ведь наша казна,
сам знаешь... Побольше тогда возьми. Придется иметь дело со священниками.
Они, конечно, святые люди, но на звон золота откликаются быстрее, чем на при-
зыв муэдзина, да простит мне аллах! Ну, ладно, бери панцирь и иди. Устал я... От-
правляйся сегодня же, после вечернего намаза...
* * *
Сборы не заняли много времени. Еще не успели сгуститься вечерние сумер-
ки, как мы с Тузаром в сопровождении десяти хорошо вооруженных всадников
уже скакали и ту сторону, в которую во время молитв обращались наши взоры.
Ночь, день, еще одна ночь и один день, и плодородная долина мутного Ни-
ла осталась позади. Теперь наш путь пролегал по пустынным местам, где могли
встретиться лишь редкие стоянки кочевников-бедуинов да шайки степных пира-
тов, состоящие из беглых рабов, дезертиров и прочего отребья всех цветов кожи;
пестрота их одежд спорила с пестротой вероисповеданий. Однако мы не были
трусливыми купцами или заурядными паломниками (кстати, последние и не но-
сят с собой денег). Мои бесстрашные и прекрасно обученные витязи могли не бо-
яться шайки презренных воров и грабителей, дa же если бы она состояла из сотни
головорезов.
Через несколько дневных переходов мы вышли к берегу Красного моря, уз-
кой полосой вклинивающегося между берегами Африки и аравийской землей, ро-
диной пророка. В течение последующих недель наша дорога то удалялась от мор-
ского побережья, то вновь проходила по береговой кромке. Неприятно теплой со-
леной водой мы иногда смывали с себя желтую дорожную пыль, но это ненадолго
приносило облегчение. Вода в Красном море не то, что в Ахыне: она так сильно
насыщена солью, что при высыхании оставляет на теле белесый налет, раздра-
жающий кожу. Прибавьте сюда яростные лучи солнца — в начале весны почти та-
кие же жгучие, как и летом, прибавьте сюда душный ветер хамсин, несущий в те-
чение пятидесяти дней во время разлива Нила тучи мельчайшею песка и пыли из
южных краев страны, и вы поймете, что значит путешествие по бесконечным про-
сторам Египта. В редких скудных колодцах вода накапливается медленно, ее едва
хватает, чтобы напоить лошадей. Слава аллаху, арабские кони мало потеют и хо-
рошо переносят жажду.
Мы торопились и потому позволяли себе отдых лишь между полуденным и
вечерним намазом — в самое жаркое время суток. И еще наши лошади получали
небольшую передышку перед рассветом.
Из Каира мы выезжали в новолуние. И вот через день после рождения но-
вого лунного ятагана наши кони без всяких понуканий вдруг ускорили свою
прыть и к ночи примчали нас к воротам шумного и грязного караван-сарая.
И ночью это заведение хитроумного и неопрятного араба, бессовестно оби-
рающего путников, не успокаивалось, жило своей суматошной жизнью. Храпели,
валяясь у костров, только стражники, призванные наводить ужас на пиратов пус-
тыни. Купцы проверяли тюки с товарами, их слуги и охранники возились с мула-
ми и верблюдами; матросы, занимающиеся перевозом путешественников в Джид-
ду — на другой берег моря, играли, несмотря на религиозный запрет, в кости и
громко бранились; вокруг булькающих котлов и шипящих жаровен крутились
завшивевшие дервиши: их лица были отмечены печатью святости и благочестия.
Верблюжий помет, отбросы пищи, зловонные помои, тучи надоедливых
мух, едкий кизячий дым, крики людей, рев ишаков — и за все это надо еще и пла-
тить звонкой монетой, если хочешь дать отдых лошади, съесть, наконец, кусок
свежей козлятины и провести ночь под крышей. Без особого труда, но с помощью
двойной платы, нам с Тузаром удалось попасть на единственное судно, стоявшее в
это время в бухте. Хозяин — опытный мореход из Кувейта — соглашался взять на
борт только двух лошадей, и я решил оставить свою свиту в караван-сарае — на
этом берегу. Ведь от Джидды до Мекки — всего один переход для опытного наезд-
ника: мы с Тузаром должны были скоро вернуться. Ведь и корабль пересекал уз-
кое море не больше чем за два дня.
В Джидде нам пришлось купить по паре кусков белого полотна, чтобы
обернуть ими наши грешные тела, и продолжать путь к священной Мекке уже в
ихраме — одежде паломника. Только у меня под ихрамом был панцирь Саладина,
под панцирем — легкий кожаный иодкольчужник. Тузар прятал под своим по-
крывалом увесистый мешочек с золотыми монетами и острый кинжал Паши
обычные одежды и доспехи были увязаны и крепкие вьюки и приторочены к сед-
лам.
На следующий день, чуть только на востоке стало светлеть небо, копыта
наших коней уже вздымали пыль кпд дорогой, ведущей к городу пророка Магоме-
та.
Еще издали завидели мы знаменитые меккские холмы, названия которых —
Анаба, Хира, Тура, Сафа (трех остальных не помню) — были знакомы нам с детст-
ва. Мы ускорили бег наших скакунов и к заходу солнца уже въезжали в ворота
Мекки. Сотворив молитву и оставив коней на постоялом дворе, расположенном у
южной пены юрода, мы отправились к центру, где чуть в стороне от торговых ря-
дов возвышалось квадратное строение, все четыре стены которого были снаружи
задрапированы черной тканью. Так вот он, священный храм Кааба!
На небольшой площади перед входом в мечеть стоил разноголосый гомон:
как полчища вшей над одеждой дервиша, здесь кишели толпы нищих, бормочу-
щих молитвы; легионы крикливых мелких торговцев, продающихячменные ле-
пешки, шарики сушеного сыра, финики каленые орехи, всевозможные чудодейст-
венные снадобья для лечения ран, желудочных болезней и слабоумия; водоносы,
бьющие звонкими медными чашечками о пузатые бока тонкогорлых кувшинов;
сборщики пожертвований, наделенные во славу аллаха особо тонкими и пронзи-
тельными голосами. Пробившись сквозь толпу, я вошел в мечеть. Тузар остался на
площади. Мы решили, что прирожденному воину не стоит связывать себя теми
ограничениями и условностями, которые сан хаджи может наложить на его, Туза-
ра, основное жизненное призвание. Со мной это проще, так как князь, даже
имеющий духовный сан, в любых случаях остается в первую голову князем, а уже
во вторую — хаджой.
Внутри мечети было тихо и сумрачно. На полу, устланном коврами, стояли
на коленях и отбивали поклоны правоверные ревнители ислама. У северной и
восточной стен сидели муллы; перед ними на деревянных подставках лежали ог-
ромные книги в черных переплетах. Устремив взоры в окрытые страницы, муллы
беззвучно шевелили губами. Между святыми людьми как раз в северо-восточном
углу храма, на уровне груди человека, в стену, сложенную из белых камней, был
вделан Черный камень величиной с кабардинское седло. Именно этот камень,
драгоценней которого не был бы и алмаз того же размера и тысячи таких же ал-
мазов — пусть бы их даже хватило, чтобы только из них сложить стены мечети,
именно этот камень аллах сбросил с неба, когда увидел, что для строительства
храма не хватит одной гранитной глыбы.
В центре Черного камня, гладкого, как сталь моего панциря, оказалось уг-
лубление, получившееся, как я после узнал, от прикосновения множества губ. Не-
земной восторг овладел мною, слезы готовы были пролиться из моих глаз, оза-
ренных небесной благодатью. Сначала я прильнул к камню губами, а затем, чуть
отогнув сверху полотно ихрама, дотронулся до камня панцирем. Тихий короткий
звон стали прозвучал для меня райской музыкой. Ближний мулла встрепенулся и
подозрительно покосился в мою сторону. Однако я уже отошел от камня и звенел
теперь другим металлом. В окошечко портика для сбора пожертвований потекли с
моей ладони золотые арабские диргемы и персидские туманы. (Десяток этих мо-
нет я взял накануне у Тузара). Мулла зачарованными глазами проводил золото,
вздохнул и вновь погрузился в священную черноту Корана.
Главное дело было сделано. Оставалось встретиться с шейхом, принять от
него напутствие, выслушать благочестивые наставления и советы. Не забыл я и о
надписи, которая должна была украсить панцирь и умножить его чудесную силу.
Высокостепенный служитель ислама весьма любезно принял меня в своем
доме. (Этому приему содействовал, конечно, и крупный рубин в массивной золо-
той оправе, посланный шейху через его слугу). Крепкий белобородый старец в ог-
ромной чалме важно восседал на подушках, разбросанных по мягкому ковру. Его
цепкие узловатые пальцы неторопливо перебирали зерна гранатовых четок, а ма-
ленькие слезящиеся глазки бегали из стороны в сторону. Когда он узнал о цели
моего прихода и увидел панцирь, его приветливое лицо слегка вытянулось, паль-
цы стали перебирать четки с удвоенной скоростью, а глаза заслезились еще боль-
ше.
— Сын мой, — ласково сказал старик. — Теперь, когда ты приобщился к
главной святыне мусульманства, не возникают ли в тебе мысли о суетности и ни-
чтожество твоих мирских устремлений?
— Отец, каждыйиз нас просто следует своему долгу, — ответил я. — А этот
долг определяется нашим происхождением, а также интересами рода и племени,
к которым мы принадлежим...
— Все это правильно, — перебил меня шейх. — Но я имею в виду и другое.
Пристало ли тебе, доблестному мусульманскому витязю, носить вместе с зеленым
тюрбаном гяурские доспехи? Ведьпанцирь твой выкован и, дамасскими оружей-
никами? О чем кричит и на кого щерится эта мерзкая львиная морда? Не вызов
ли это исламу, запрещающему делать изображения живых существ! Оставь пан-
цирь здесь. Мы выставим его на всеобщее обозрение и каждый правоверный смо-
жет (за небольшую, конечно, плату) бросить в презренную сталь камень или ко-
мок помета во имя аллаха милостивого, милосердного и пророка его Магомета. А
львиная морда пойдет на переплавку и пополнит тот небольшой запас золота, ко-
торыйнами предназначен для украшения мечетей.