Апчара чуть не разрыдалась.
Девушки остановились в растерянности. Они было обрадовались приезду настоящего военного. Он, конечно, знает, что такое рукопашный бой, и поставит обучение как надо или вовсе отменит это постыдное занятие. Последнее время среди доярок шел ропот. Напрасно Апчара уверяла подружек, что умение ударить кулаком пригодится не только для фашистов, что можно будет поставить на место и зарвавшегося мужа.
Азиза была на стороне Апчары:
— Вдруг тебя захотят похитить. Дашь по зубам непрошеному жениху, пока он свои зубы соберет, ты убежишь. Кулак в таком деле лучшее доказательство правоты и даже единственная защита. Или если немец набросится на тебя...
Разгорались споры. Потому теперь все ждали, что скажет Бахов.
Бахов обратился к Апчаре:
— Что вы сейчас отрабатывали?
— Нанесение удара правой рукой,— не задумываясь, ответила Апчара.
— А левой?
— И левой тоже.
Никто не смеялся. Раскрасневшиеся девушки отряхивались, поправляли на себе одежду, косынки, заплетали растрепавшиеся косы и с ожиданием поглядывали то на Бахова, то на Апчару, которая вертела в руках книжку Лермонтова.
— Так-так. Удар правой, удар левой. Великолепно! — Бахов оживился.— Я любовался вами издали. Какая сила удара! Бац! И несчастный муж просит пощады. Не так ли?
— Это лучше, чем вцепляться мужу в волосы и выдирать их.— Апчара хотела ужалить Бахова, намекнув на его лысину.
— Клянусь, это верно. Моя жена, к счастью, закончила эту операцию. Но скажите серьезно: чем вы занимались сейчас?
— Шли занятия по рукопашному бою.
— Я серьезно спрашиваю.
— И мы — серьезно.
— Кто вас этому научил?
— Сами.
— Вместо физзарядки, что ли?
— Нет. Это военные занятия.
— Есть инструкция?
— Письмо из райкома комсомола.— Апчара полистала книгу Лермонтова и извлекла оттуда письмо, подписанное Чокой Мутаевым. Бахов пробежал глазами директиву, против которой по существу нечего было возразить. Директива предлагала «обучать молодежь приемам рукопашного боя».
Бахов что-то пометил в своей книжечке и вернул письмо. Он посмеялся и объяснил, что девушки неправильно поняли директиву. Рассказал, что значат приемы ближнего боя, в частности рукопашный бой. Показал, как это надо делать, помог выбрать место для штурмовой полосы, подробно разъяснил, из чего должна состоять эта полоса, какие снаряды где нужно ставить, пообещал прислать на ферму инструктора-военрука и посоветовал пока прекратить отработку удара правой и левой. Тем бы дело и кончилось.
Но Бахов не удержался от соблазна рассказать о курьезе на заседании Комитета обороны. Успех был потрясающий. Удрученные плохими вестями с фронта, комитетчики смеялись до слез, как не смеялись ни разу с начала войны. Этот смех и обернулся против Чоки Мутаева, спустившего правильную директиву, но не разъяснившего, как ее претворить в жизнь. Чоку переключили на штаб пастбищ.
Сегодня, несмотря на плохую сводку Совинформбюро, услышанную по радио, Чока в радужном настроении. Каждая встреча с Апчарой для Чоки — это событие, и он не злоупотребляет своим счастьем. Мог бы ездить на ферму каждый день, но ежедневный праздник постепенно превращается в будни. Одно дело ехать к любимой девушке просто так, а другое дело — везти счастливую, радостную весть.
— Твой сон в руку,— скажет сейчас Чока Апчаре.— Ты увидишь брата.
Апчаре приснилось недавно, будто их ферма превращена в госпиталь и привезли раненого Альбияна. Он весь в кровавых бинтах и просит парного молока. А молоко, как назло, уже отправили на завод. Апчара бегает с пустой кружкой от доярки к доярке и нигде не может найти ни капли. Тут, откуда ни возьмись, появился Ку-лов и строгим голосом приказал:
— Иди домой. Лучшую корову с фермы забрали, а молока не найдешь?
Апчара проснулась в слезах.
— Твой сон в руку,— скажет теперь Чока.— Ты увидишь брата.
Чока не сомневался, что Апчара обрадуется известию. Она и раньше много раз просилась на фронт. Отговаривали: на кого оставишь бедную мать? Но Чока только ссылался на Хабибу. Он и сам не хотел разлучаться с девушкой. Отвезти посылки и вернуться обратно — это не страшно. Апчара будет в восторге. Это ей подарок от Чоки. Когда Мутаева попросили назвать лучшую комсомолку, чтобы в составе республиканской делегации сопровождать подарки для Нацдивизии, он не задумываясь назвал Апчару Казанокову. Никто не возражал. Все о ней слышали и раньше. Теперь только бы согласилась Хабиба.
Чока нетерпеливо ерзал на сиденье и все время просил шофера ехать побыстрее.
СБОРЫ И РАЗГОВОРЫ
Наступил день отъезда. С утра двор Хабибы стал похож на утренний базар. У каждой семьи был кто-нибудь в Нацдивизии, на фронте: сын, жених или брат. Каждый нес теперь посылочку или письмецо, чтобы отдать Апчаре. Она никому не отказывала. Письма складывала в свой школьный портфель, посылочки — в большие мешки. В тетрадь записывала, кроме того, кому что передать на словах. Каждый уговаривал Апчару отдать посылочку в собственные руки, и Апчара обещала, уверяла, клялась, что так и сделает. Ей казалось, что все будет похоже на парад в Нальчике. Полк за полком будут проходить мимо нее перед трибуной, она будет вызывать по своему списку бойцов и отдавать им посылки и письма, а также рассказывать о близких и родственниках.
Отдав Апчаре ящички, узелки и письма, люди не уходили со двора, а рассаживались тут же в тени деревьев. Начинались неторопливые разговоры. Причем новости были не проверены, слухи невероятны, догадки замысловаты, а предсказания нелепы. Все вертелось вокруг войны. Чем больше говорили о ней, тем тревожнее становилось на сердце.
— А правду ли говорят,— спросила Хабиба, обращаясь к мужчинам,— будто немцы хотят отравить Чопрак и погубить всех, кто пьет из него воду?
Женщины под грушей затихли. Неужели немцы пойдут на такое душегубство? Но уже доползали слушки о машинах, в которых удушают людей выхлопными газами. Насажают битком целый кузов и, пока везут до свалки,— готово, одни трупы.
Насчет отравления Чопрака разделились мнения. Кто считал, что отравить реку пустяковое дело. Сбросят с самолета ящики с ядом где-нибудь в верховьях, и потечет вниз отравленная вода. Другие спорили, что не хватит на Чопрак никакого яда, слишком он бурный, чтобы его отравить.
Апчара напустилась на Хабибу:
— Откуда ты взяла, что немцы дойдут до Чопрака? Пусть они оседлают даже ветер, все равно им не добраться до нас. А наша дивизия? А наш Альбиян? Клянусь, когда он ударит из своих минометов, немцы полетят, как разбитые горшки.
Почтальон Сентраль усмехнулся, сверкнул единственным глазом, которым, как говорят, он видит больше, чем иной двумя. И в этом есть доля правды, иначе где бы он находил деньги, чтобы каждый день быть навеселе. Недавно он принес двум матерям пособия за погибших на фронте сыновей. Одной досталось семнадцать рублей, другой только семь, хотя оба парня были призваны в один и тот же день и попали в одну и ту же часть. По злой воле судьбы оба и погибли в одном
ж
бою. В военкомате выяснилось, что бедняжку обсчитал Сентраль, аульский почтальон. За ним признавали только одно достоинство: никто не умел так красиво стоять у пиршественного стола в роли виночерпия. Сентраль стоял на одной ноге в знак уважения к сидящим гостям.
Теперь, сверкнув одним глазом, он насмешливо проговорил:
— Бедная Украина и Белоруссия. У них, видно, не было своего Альбияна с минометами.
— Разве их реки уже отравлены? — спросил кто-то из сидящих в тени.
Апчару задели слова Сентраля. Она распалилась:
— Может быть, Альбиян и не остановит всех немцев, но Сталин не отдаст Кавказ!
Апчаре было обидно до слез. Она видела, что ее слова не успокоили встревоженных женщин, не осадили одноглазого почтальона, разносившего по домам не только газеты с письмами, но н разные слухи. Он сбил с толку даже Хабибу, напугал ее и заставил натаскать полный дом чопракской воды — в запас, пока реку не отравили немцы.
Единственный глаз Сентраля от запальчивых слов девчонки разгорелся еще ярче.
— По-твоему, Украину, Белоруссию и Молдавию Гитлер взял с разрешения Сталина? Извини, мол, Иосиф Виссарионович, с твоего позволения я оттяпаю у тебя полстраны, а то очень жирно живешь. Так, что ли?
Апчара ударила с другой стороны.
— У тебя пораженческое настроение. Ты сеешь панику и предсказываешь крах.
Эту фразу она услышала на совещании от Бахова и теперь удивилась, как баховские слова приструнили Сентраля. Он сразу прикусил язык и даже спрятался в тень.
Сентраль, в сущности, не имя почтальона, а только прозвище. Обзванивая соседние аулы, он кричит в телефон: «Сентраль! Сентраль! Дайте район! Сентраль!»
Когда после слов Апчары Сентраль спрятался в тень, Питу Гергов крикнул ему вдогонку:
— Ты и здесь говоришь, как по телефону.
Все засмеялись. Под этот смех во двор Хабибы въехали верхом Бекан и Мисост. Люди вскочили. Смех затих.
Мисвст опередил Бекана и первым заговорил:
— Не стыдно скалить зубы, когда в глазах людей не свет солнца, а черный дым. Земля размокла от крови людей, а ваши лица в слезах от смеха!
— Ишак и тот один раз в жизни смеется,— хотел пошутить Питу.
— Люди должны смеяться.— Бекан покровительственно оглядел всех, приглашая сесть.— Плохо, если смех не идет на ум. Положить бы в эти ящики и узелки побольше смеха и отправить на фронт. Пусть смеялись бы наши дети на войне. Им, видать, не до смеха.
— И я о том говорю,— пробурчал Мисост.
— Ну, Апчара-Лашин, едешь к своему брату? Повезло тебе. Мне сын рассказывал, что твою кандидатуру приняли охотно. Еще бы! Диверсантов заарканила. Другой такой не найдешь. Я и то горжусь. Кто спросит, отвечаю: Апчара-Лашин из нашего аула, моя соседка, словно дочь мне. Ты там на фронте погляди хорошенько, как мои седла. Надежны они? Порасспроси джигитов. Может, кое у кого седла расклеились. Пусть напишут. Сразу пошлем. Не забудешь?
— Ты послал бы эти седла с посылками,— посоветовала Хабиба.
— Ездил в город, предлагал. Не берут. Четыре вагона одних посылок. Четыре полка — четыре вагона. А седло, говорят, военный груз. Пока посылают посылки с гостинцами. Каждому бойцу — отдельный ящичек.
— Хватит ли всем?
— Хватит. Они-то знают, сколько бойцов в дивизии. Никого не обидят. Кто раненым окажется, тому пошлют в госпиталь.
Апчара перебирала письма, связывала их пачками. Гора ящичков и узелков около нее росла.
— Командира дивизии увидишь — погляди на его седло,— попросил Бекан.— Как оно, в целости ли. По таким седлам раньше судили о мастерах. Настоящее кабардинское седло. Для сына делал. Подарок ко дню женитьбы. А теперь неизвестно, когда он женится.— Старик краем глаза поглядел на Анчару. Девушка, опустив голову, писала в тетрадке.— А и женится, зачем ему седло. Он больше на машине, не на коне. Понадобится — новое сделаю. Дай аллах, чтоб это было седло счастья...
Дай аллах, дай аллах! Пусть это седло не будет таким, из которого когда-то упал ты сам! — Как видно, Хабиба искренне желала старику добра, ему и его приемному сыну. Все вокруг поняли, о чем она Арборит.
— У Бекана беды и радости всю жйзйь связаны, как два стремени одного седла.
Аул помнит тот день, когда седельщик чуть не угодил, как говорится, под копыта коня. Это случилось в тридцатых годах, когда заказы на седла резко пошли на убыль. Все реже и реже благодарные заказчики, изумленные красотой и благородством Бекановых изделий, выжигали свои фамильные знаки, свои тавро на дверях седельщика. Но все же седельщик не сидел еще без работы. Табунщики гор, председатели колхозов и бригадиры иногда просили Бекана сделать новое седло, и он делал. Хотя и видел, что у самих заказчиков как-то потерялся и пропал вкус к кабардинскому седлу. Какое ни сделай, все хорошо.
Однажды ночью Бекана разбудил резкий стук в дверь. Выйдя на крыльцо, он увидел всадников. Один из них держал свою лошадь на поводу. Это были люди Бетала Калмыкова, как потом выяснилось, гнавшиеся за какими-то бандитами. Во время погони под всадником, который стоял теперь на земле, развалилось седло. «И было от чего развалиться,— подумал Бекан. Всадник, огромный и грузный мужчина, весил килограммов сто двадцать, не меньше. Всадники потребовали от него новое седло, и Бекан беспрекословно отдал им только сегодня сделанное. На этом бы дело и кончилось. Но, оказывается, и новое седло не выдержало грузного всадника. И произошло это будто бы на скаку, во время ответственной погони. Из-за Беканова седла будто бы бандитам удалось улизнуть. Бекана обвинили в пособничестве врагу. Пришлось оставить мирное седельное дело.
Долго Бекан не принимался за прежнее ремесло, да и не стало спроса на седла. Он сделался колхозным табунщиком, ведь лошадь, кабардинская лошадь всегда была главной его страстью. Ради лошадей, ради этих тонконогих, крутошеих красавцев и красавиц он и мастерил такие изящные седла: чтобы одно украшало и дополняло другое.
ш
О седельщике вспомнили, когда начала формироваться Нацдивизия и понадобилось много седел. Бекан Ди-данов срочно был вызван в Комитет обороны, где ему предложили возглавить все седельное дело республики. Отвели помещение, нашли сырье. Бекан знал всех седельщиков, забросивших теперь свое ремесло, и собрал их всех под одну крышу. Дело пошло на лад. Седельщик оказался на виду и в почете. К нему то и дело приезжали разные начальники. Особенно торопили его с личным седлом для командира дивизии. Это седло, конечно, Бекан делал собственноручно. Сам Бахов проверил седло комдива, прежде чем его отправили настоящему хозяину.
— Привет от старого Бекана передать не забудь! Полковник — опытный джигит, сразу оценил седло. Даже не хотел брать. Говорит, такому седлу место в музее. Привет ему передай,— попросил Апчару старый седельщик.
— Апчара больше смыслит в кулачном бое, а не в седельных делах,— пошутил Питу.
— Ты бы пришел да и научил! — Апчара едва не набросилась на зоотехника.— Наглец, смеется над нами!
— Ладно уж вам ругаться, нашли время,— строго посмотрела мать на развеселившегося Питу.— Немцы вон все ближе подходят.
— Вздумал шакал медведя проглотить. Но не по горлу кусок. Велик. Да и клыки у медведя острые.
— И клыки и когти у медведей дай бог, а шакал его мало-помалу глотает. Вон пол-России у него внутри,— перебил Бекана Мисост, который с некоторых пор вместо утреннего намаза аккуратно слушал радио, сидя на молитвенном коврике. Соседи думают, будто он снова стал верующим, достал с чердака старый молитвенный коврик, а Мисост понимает что к чему.— Россия велика, да неповоротлива. Шакал — хищник верткий, за горло — хвать, за ляжку — хвать, и, глядишь, жертва падает от потери крови. Так он Францию сожрал. Так же сожрет и нас.
— Не сожрет,— сердито возразил Бекан.— Допустим, по-твоему, укусит шакал за ляжку. Но пока он дойдет до головы, рана на ляжке заживет, или — обратная картина; пока пробирается от горла к хвосту, заживет гор-
ло. Кто-кто, а я-то знаю, какая она, Россия, из конца в конец.
— Может, и так. Но мы все равно,— не унимался Мисост,— оказываемся между двумя жерновами. Мы — малые народы. Начнут нас кидать из пасти в пасть, пропадем. У кого тут будешь искать защиту?
Мисоста переспорить — нелегкое дело. Бывало, что он сбивал с толку и городских докладчиков. Бывало, что умудрялся показать себя чуть ли не сподвижником Бетала Калмыкова.
Председательствующий на собрании обратится к народу: есть ли вопросы? Мисост тут как тут. Тянет кверху свой палец, похожий больше на желтый кукурузный початок.
— Есть вопрос. Вот вы сказали нам такие-то и такие-то слова. И будто эти слова сказал сам Бетал. Так это или не так?
— Да, я цитировал вам слова Бетала Калмыкова,— докладчик начинал бегать глазами по бумажке,— вот... страница...
— Не поразительно ли это, дорогие аульчане,— поворачивался Мисост к народу,— что слова Бетала и мои слова, те, что я недавно говорил около мечети, сходятся, как эти два пальца.