Антон Тарасов
Сказки PRO…
Письма к Лиде
Солнце светило в глаза, заставляя зажмуриться или закрыть глаза руками. Блошиный рынок был похож на муравейник: кипела торговля, что-то приносили и уносили, бесконечно торговались, приветствовали друг друга, прощались. Вся эта возня прекращалась лишь на ничтожные мгновения, когда рядом закрывался автомобильный переезд, и по железнодорожному полотну с ревом проносились электрички или товарные поезда.
Железная дорога была метрах в тридцати, не больше. Тогда продавцы, покупатели и случайные зеваки замирали, как знатные артиллеристы, открыв широко рты, и в таком состоянии пребывали до тех пор, пока поезд не скрывался вдали. Звук поезда хоть и временами оглушал, это быстро проходило. Расположенные с другой стороны железной дороги дома и гаражи, несомненно, усиливали звук и отражали его сюда, на толкучку. Хотя, без железной дороги под боком она была бы уже не та, что есть сейчас.
Часть очарования была бы потеряна, и, кто знает, возникла бы она вообще на этом месте или стихийно родилась где-нибудь еще.
– Сашечка, какая удача, что ты пришел! Здравствуй, мой дорогой! – меня окликнул давно знавший меня продавец, дядя Сема.
Дядю Сему знают, наверное, здесь все. Он торгует старыми книгами, но для него эта торговля сродни высокому искусству, требующему отдачи и даже жертвенности. Он работает лишь по будням, и по понятным причинам в субботу и воскресенье, в пору самого стремительного наплыва народа – на рынке его нет. Зимой и летом в своем полуистлевшем ватнике, с бородой, напоминающей только что вытащенные из воды морские водоросли, он заметно выделяется среди других продавцов. Да и товаром тоже, надо сказать. Где он берет свои книги, я не знаю, но я не раз покупал у него за сущие копейки столь редкие издания, что один лишь их поиск в библиотечных каталогах занял бы без малого неделю. Дядя Сема был знаком с моим отцом, но где и при каких обстоятельствах они познакомились, я рассказать не берусь. И не потому, что не хочу загромождать повествование, а просто не имею понятия.
– Добрый день, дядя Сема, – ответил я ему, натянуто улыбнувшись после перенесенного на ногах гриппа, ругая себя за то, что выбрался на рынок вместо того, чтобы сидеть дома и выздоравливать. – Спасибо за книжку про ботанические экскурсии. Вы были правы, отличная книга, прочел с удовольствием и решил оставить себе.
– Ну, право твое, не спорю, – дядя Сема с укором посмотрел на меня.
Он был в курсе того, что некоторые купленные у него книги я затем перепродаю за гораздо более серьезные деньги, но на это у меня были свои причины, главная из которых заключалась в отсутствии места в комнате.
– Ты даже не представляешь, Сашечка, что я тебе покажу сейчас!
Он произносил слово «сейчас» довольно старомодно, у него оно звучало как «сейтчас». Однажды я отправил своего знакомого на толкучку только затем, чтобы он послушал, как говорит дядя Сема. Но погода в тот день выдалась неважная, дядя Сема решил отсидеться дома, мой знакомый попал под сильнейший ливень, схватил пневмонию и долго точил на меня зуб.
– Та книга, которую ты меня просил найти, из списка – из твоего, – уточнил дядя Сема и принялся рыться в какой-то на редкость грязной коробке, набитой хламом и старыми газетами. – Вот, держи.
Я не верил своим глазам. Это был Трояновский. Я долго его разыскивал и, в конце концов, отчаялся, понимая, что невозможно найти того, чего в принципе нет. Оказалось, я ошибался. Мои руки в радости затряслись, перелистывая страницы. «Да, это он, конечно же, он! – волнуясь, думал про себя я. – Интересно, сколько он за нее спросит? Сейчас как загнет цену такую, что никаких денег не хватит. И что?»
Но и здесь я ошибся. Цена оказалась смехотворной. По обыкновению, чтобы не смущать зевак и не давать повода для зависти продавцам соседних точек, дядя Сема, щелкнув пальцами, набирал цену на большом калькуляторе, а потом поворачивал его дисплеем к покупателю и важно добавлял: «Рублей». Церемония повторилась и на этот раз, после чего я вынул бумажник, достал две перегнутые пополам купюры и передал дяде Семе. Он с довольным видом сунул их себе в карман. Но наивно было бы считать, что дядя Сема остается внакладе. Уж он-то такому никогда не позволит случиться.
– Да, и еще там, в книге, мой дорогой, обрати внимание, сзади приклеен конверт, вроде как потайной, а там письма, – добавил дядя Сема. – Я не стал его отрывать и выбрасывать, вдруг пригодится, и чего интересного почерпнешь.
Дядя Сема действительно ничего не выбрасывал из книг: ни закладок, ни разложенных между страницами для сушки листьев гербария, ни вышедших из обихода купюр, ни газетных вырезок. Последние были интересны, особенно если были как-то связаны с книгой, в которую вложены. Я открыл задний форзац книги. Конверт – только он не приклеен, а слежался, легко отклеивается. Конверт слегка пожелтел, а в нем какие-то то ли письма, то ли просто записки. Они были написаны на тетрадных листках в линейку синими расплывшимися чернилами. Из уважения к дяде Семе я решил не выбрасывать конверт тут же. Я захлопнул книгу, убрал ее в сумку и, попрощавшись, медленно пошел дальше.
– Будь здоров, Сашечка, заглядывай чаще, не забывай старика, – крикнул мне вслед дядя Сема, а я, не оборачиваясь, лишь утвердительно мотнул в ответ головой.
Есть коллекционеры, которые с маниакальным упорством разыскивают предметы своей страсти, а когда достают, то, не замечая ничего вокруг, бегут довольные домой, в самое укромное местечко. Там они с упоением разглядывают находку. А через час, а быть может спустя пару дней, здесь все индивидуально, им приобретенная вещь уже не кажется чем-то нереальным. Это просто вещь. Все, игра окончена, нужно искать новую, ту, которой еще нет. И чем сложнее ее отыскать, тем интереснее будет игра.
Но я не такой. Не спорю, мне интересны редкости, у меня есть свои цели, которых я пытаюсь достичь, собрать все книги определенных авторов. Но это всего лишь игра – и я это четко понимаю. Я не бегу с найденной книгой отсиживаться в чулане, разглядывая при свете фонарика каждую страницу. Не перетряхиваю переплеты толстых томов в поисках запрятанных в них царских червонцев. Это не по моей части. Вот и тогда безо всякого пиетета убрал книгу в сумку и пошел дальше, своей дорогой.
Ноги вязли в грязи пополам с почти растаявшим снегом. Обычная питерская весенняя слякоть. Я слегка подкашливал, давал о себе знать грипп. Но чувство того, что весна наступает, заставляло забыть о болячках. Я прошел мимо рядов с книгами, старыми игрушками, мебелью. Потом начались автозапчасти, какие-то электроприборы. Их продавцы считаются элитой толкучки, они смотрят на остальных свысока. В отсутствие покупателей одни из них переминались с ноги на ногу, другие сидели на своих складных стульчиках и попивали горячий чай из маленьких металлических термосов. Они не проявляли ко мне никакого интереса. Похоже, их безошибочная способность определять в толпе автомобилистов, радиолюбителей и прочий обеспеченный, а, главное, заинтересованный контингент работала без сбоев.
Последними шли вещевые ряды, где на раскладушках были навалены горы поношенной одежды. Я всегда проходил это место стороной. Мне оно казалось немного жутковатым. Откуда взята эта одежда, с чьего она плеча, почему от нее избавились – леший знает.
Я шел, куда глядят глаза. Мне было до того хорошо, что я не заметил, как стал приближаться вечер. Опомнился я где-то в Шувалово, на размокшей от весенней влаги грунтовой дороге, быстро вышел через поселок в город, сел на трамвай и через полчаса был уже дома. Предчувствие меня не обмануло: грипп снова обострился. Суставы крутило, першило в горле. Соседка по коммуналке за обещание поменять в кране на кухне прокладки дала мне банку малинового варенья. Помывшись кое-как под душем, я укутался в теплый свитер, натянул шерстяные носки и долго пил горячий чай, уплетая варенье. А уже еще через час лежал под одеялом и не мог преодолеть озноб. Конечно, мне было не до книги, как и не до учебы, и не до работы.
– Прививку нужно было сделать вовремя, – просвистел в трубку мой начальник. – А вообще все равно работы нет, и неизвестно когда будет, так что отболей, чтобы свои сопли не разносить.
Вообще-то он добрый и во многом прав. Какие заказы я мог комплектовать в таком состоянии? Вместо коробки скрепок положил бы коробку кнопок, а экспедиторам потом пререкаться с секретаршами, упорно доказывающими, что они заказывали совсем другое. Слушая рассказы о таких стычках, я стал ненавидеть секретарш и весь офисный планктон вместе взятый.
Я как следует выспался и весь следующий день нежился в кровати, глядя за окно, где качалась от ветра макушка дерева. Конечно, времяпрепровождение не самое продуктивное, но иногда можно позволить себе и такое. Я забыл и про книгу, и про остальные дела. Просто лежал, целиком предоставленный своим мыслям, и не сопротивлялся им. В голову лезла какая-то ерунда о недоделанных курсовиках, немытой посуде на кухне и обо всем прочем, что мне предстояло сделать, причем срочно. И эти мысли почти испортили мне настроение. И испортили бы окончательно и бесповоротно, если бы я не вспомнил о приобретенной книге. Сумка лежала рядом, нужно было просто протянуть руку и взять ее. Я это сделал с великим трудом, в суставе что-то болело и сильно отдавало в пальцы.
Вот же он, Трояновский. Весь в умилениях цветочками и букашками, в попытках донести до наивного читателя всю красоту первозданной, такой близкой природы. Я невольно зачитался и задремал. Должно быть, кто-то из соседей что-то уронил или просто громко хлопнул дверью. Я вздрогнул и проснулся. Книга выпорхнула у меня из рук и покатилась по одеялу. Где-то на полпути до пола она раскрылась – и из нее выпал конверт, про который я не вспоминал с того самого момента, как распрощался с дядей Семой на толкучке.
– Чуть не забыл! – сказал я сам себе, – Посмотрим, что там пишут.
Тянуться до пола было во сто крат тяжелее, чем до сумки. Это поймет каждый, кто хоть раз запускал болезнь, переносил грипп на ногах, но, будучи не в силах больше сопротивляться, падал в постель дня на два, а, может, и три. Но я все же дотянулся, хоть для этого и пришлось вылезти из-под одеяла и позволить ознобу вновь пробежаться по моему телу.
Конверт когда-то был зеленым, он был из такой бумаги, из которой делают обложки для школьных тетрадей. Но выцвел, особенно по краям. Внутри оказалось три обыкновенных тетрадных листа. Почему-то, рассматривая конверт на толкучке, я посчитал, что содержимое его гораздо внушительнее. Сверху на листках такими же расплывшимися и выцветшими чернилами, что и сам текст, были надписаны даты. Старомодная привычка, что уж говорить.
Я взял то, что было помечено самой ранней датой, маем 1963 года, и принялся разбирать.
«Здравствуйте, Лидия!
Я решил Вам написать. И да простите Вы меня за эту слабость. Как знать, решился бы я написать Вам, если бы не вторая встреча с Вами. Помните, в «Севере»? Вы там часто выступаете и, должно быть, не помните меня. Да, я один из многих, из десятков, сотен и тысяч – я не шучу – Ваших, Лида, поклонников. Вы поете прекрасно. В первый раз я услышал Вас давно, пару лет тому назад. Кстати, у нас есть много общего. Вы, оказывается, тоже оканчивали инженерно-строительный. Отчего-то не видел Вас тогда. И даже на развеселых посиделках с лэтишниками Вы не появлялись. Должно быть, шумные компании не для Вас. Понимаю.
Преклоняюсь перед Вашим, Лида, обаянием. И не один я. Простите, что письмо сбивчивое. Так просто, улыбаясь, целый час удерживать внимание, петь. Пишу и волнуюсь. Думаю о Вас, представляю, что увижу Ваше имя на афише. Вы ведь теперь часто выступаете в ДК Промкооперации. Это для меня праздник. Или когда слышу Вас по радио. Я очень надеюсь, что буду немного смелее и подойду к Вам после Вашего выступления хотя бы с букетом гвоздик. Заговорить вряд ли решусь. Не сердитесь.
Дата в верхнем правом углу письма была будто бы поставлена после. Тот, кто писал это письмо, но так и не отправил, решил, очевидно, сделать пометку уже после, чтобы не забыть. Только о чем?
«Письмо, как письмо, – подумал я. – Ничего примечательного. Как будто копаешься в чьем-то белье. Бр-р-р, неприятно даже. У кого из нас нет личной переписки».
Я торопливо спрятал письмо обратно в конверт и, не поленившись встать, положил этот конверт поверх старых газет, кипа которых у меня периодически накапливалась. Если бы в один момент перестали печатать все эти дешевых газетенки и бесконечную рекламу, которую раздают возле метро, то упал бы спрос на бумагу, вырубали бы меньше деревьев, и воздух стал бы намного чище. Не знаю, может быть, это исключительно мое субъективное мнение, но я бы предпочел остаться при нем. Если кого и интересует вся эта бесконечная реклама, то только не меня. Лучше бы печатали книги, интересные и как можно больше, на хорошей бумаге и с прочным переплетом.
Температура к моему огромному облегчению спала. Снова захотелось радоваться жизни. Да и просто пойти на кухню и подкрепиться стало возможным благодаря тому, что еда снова просилась в мой организм. Жизнь раскрашивалась в привычные краски, обрастала утраченными, было, на какое-то время заботами и тревогами.
Книга была действительно ничего. Я читал ее на кухне, подстелив на стол газету. Днем в коммуналке никого на кухне не было, все разошлись на работу или тихо сидели в комнатах. Почитать на кухне было роскошью, которую я редко себе мог позволить. Я восхищался неведомым слогом столетней давности, манерой изъясняться, объяснять сложное, научное или псевдонаучное простым языком с претензией на элегантность. Меня увлекала в старых книгах их убедительность, весомость, до которой современным изданиям еще очень далеко.
«Нет, эту книгу я точно никому не продам», – пообещал себе я и вспомнил, что не проверял электронную почту уже третий день. Размеренность моей жизни, метание между учебой, работой и книгами подчас делали меня рассеянным и забывчивым. Это не необязательность, а стечение обстоятельств, когда ничто не заставляет быть обязательным тебя, да и ты сам стараешься никого не упрекать в необязательности.
На электронной почте скопилось с десяток писем. Одно из них заставило мое сердце колотиться, я прокричал: «Ага!» и принялся потирать руки. Писал человек, который был готов купить сразу несколько моих антикварных книг. Купленные по дешевке у дяди Семы и еще где-то, они не пригодились мне. В них не было ничего из того, что представляло бы для меня интерес. И я решил их продать, запросив цену откровенно немаленькую, такую, какую мне позволила запросить моя совесть. А она в этот раз оказалась довольно терпимой к такому импровизированному бизнесу. Если быть точным, то за три неприглядных книги мой знакомый был готов выложить сумму, которую я не без труда зарабатываю за пару месяцев.
Мы договорились встретиться на следующий день, когда я закончу учебу и смогу без спешки дойти до конторы этого моего знакомого. Поражают меня иной раз люди. Да, человек успешный, при деньгах, шикарная машина и шикарная квартира где-то в центре. Статус, привилегии, даже охранник на входе в офис, интересующийся, с какой целью к Сергею Ивановичу я следую.
Этот самый Сергей Иванович, с которым я познакомился случайно на почве продажи книг, был молодым щеголеватым типом. Про таких говорят: «На понтах». Он брезгливо осмотрел книги. Я просто уверен, что красивые корешки его интересовали гораздо больше, чем само содержание. Впрочем, какое мне до того дело? Он, не моргнув, выложил кругленькую сумму. Я взял деньги – и совсем скоро забыл и про Сергея Ивановича, и про эти книги, и про остальное. Меня радовало то, что на полке освободилось место под новые находки – состояние, знакомое каждому коллекционеру и вообще таким увлекающимся людям, к которым причисляю себя я.
Так вот, поражают меня порой люди. Вроде и при деньгах, что-то страстно собирают, а лишают себя радости поисков и открытий. Им подавай все готовенькое, на блюдечке с голубой каемочкой. Их интересует состояние и цена. Они игнорируют детали и события – то, откуда взялась книга, какой путь проделала, кто ее бывшие владельцы. Дядя Сема таких собирателей чувствует за пару километров, конечно, если они преодолевают в себе отвращение и появляются на блошином рынке. И, конечно, дядя Сема не упускает возможность продать такому искателю приглянувшееся втридорога. Хотя, сбить в таких ситуациях цену ему, по его же словам, никогда еще не предлагали. Одним словом, мало. Мало ставить цену втридорога, нужно сразу раз в десять, не меньше.