При этих словах Карягин сделался багровым, покраснели даже высокие залысины его, на которые жидкими прядями стекали истонченные, словно больные, волосы, но он только вздохнул и снова ссутулился, созерцая свои сплетенные пальцы.
«Ну, ну, давай наводи критику, нам не привыкать», — выразила его усталая поза государственного человека, не привыкшего раздражаться по пустякам.
И потому, что он всем видом показывал, что дело, опять поднятое камцами, не заслуживает серьезного внимания, Груздев, рассказывая о проекте и его выгодах, стал обращаться только к активу обкома.
Как внушительно выглядел даже на фотографиях макет установки, сделанной по конкурсу, объявленному восемь лет назад! Груздев знал наизусть страницы текста, детали всех чертежей.
— Мы будем перерабатывать здесь три миллиона тонн нефти в год при обслуживающем персонале в пятьдесят четыре человека. По производительности труда каждый оператор выйдет в миллионеры. Одна эта комбинированная установка заменит комплекс из пяти отдельно стоящих, на которых было бы занято до полутора тысяч рабочих. Сократятся промежуточные парки и трубопроводы. Огромная экономия топлива, воды, пара и электричества. Себестоимость светлых продуктов снизится на двадцать два процента. — Груздев покосился на Карягина, сидевшего в той же безучастно усталой позе, в душе ворохнулась ярость: «Неужели надо доказывать такие очевидные истины? Что у тебя — равнодушие? Слепой консерватизм?» — И продолжал с нарастающей готовностью сопротивляться: — Мы сможем давать на этой установке бензин с октановым числом до восьмидесяти, а кроме того, получим сырье для выработки полипропилена и полиэтилена. На нашем Камском заводе создан собственный метод по полипропилену; и когда мы осуществим данный проект, то построим у себя промышленную установку вместо сегодняшней опытной. Ведь одна тонна пластмассы, которую мы получим буквально из воздуха, из отходов, которые сейчас сжигаем на факелах, заменит несколько тонн лучшей стали.
Члены обкома слушали с интересом. На многих лицах так и было написано: «Можно ли протестовать против того, чтобы вместо двух положить на стол народа сто караваев?»
И оттого, что польза дела была слишком уж очевидна, мало того — кричала о себе, возражение против предложения камцев в Госплане и трехлетняя проволочка в осуществлении проекта казались вредительством. Как раз это и вызвало кое у кого недоумение и сомнение в правоте Груздева: дескать, что-то здесь не то. Не загибаешь ли ты, дружище, расписывая выгоды своей установки?
Не оттого ли хмурился Молочков, а Карягин распрямился, сел в кресле поудобнее и даже повеселел?
Но большинство было явно «за».
— Обком обязан оказать самую решительную поддержку проекту, — сказал Мирошниченко, директор завода пластмасс из Светлогорска. — Я тут кровно заинтересован. Мы строим новые цехи, так почему я должен тащить сырье издалека, работать с колес, ежедневно высматривая, что показалось на подступах, когда свое сырье под боком? Мы с великой охотой перейдем с фенопласта на более прогрессивные полимеры. Полипропилен — чудо двадцатого века! Правда, Груздев не успевает нас обеспечивать им с опытной установки, да и дорого обходится его сырье, но, если камцы размахнутся на десятки тысяч тонн, все иначе заиграет! Давно пора по-настоящему взяться за нефтехимию, вместо того чтобы пускать в распыл народное добро!
— У меня тоже своя заинтересованность, — заявил Семен Тризна. — Автоматика-то делает свое дело: приходится сокращать рабочих в нефтяном районе. Да и молодежь подрастает… Женщин в городе много. О трудоустройстве людей надо думать! Поэтому я готов в доску разбиться, лишь бы помочь Мирошниченко укрупнить его производство. Но для этого ему нужны не наши добрые пожелания, а сырье — полимеры, которые даст комбинированная установка Груздева. Голосую за нее обеими руками.
Взяв слово для выступления, Карягин обвел присутствующих беглым, чуть удивленным взглядом водянисто-светлых глаз с колючими зрачками с булавочную головку, секундой дольше задержался на Груздеве, будто задетый его выражением, в котором светилась открытая враждебность, сокрушенно развел руками.
— Товарищи дорогие, я тоже стою за прогресс, и мы в Госплане делаем все для роста народного хозяйства. Не считайте меня за чудака, подрубающего сук, на котором он сам сидит. Было кое-что, требующее уяснения, доводки, как говорится… Но раз товарищ Груздев по-прежнему убежден (хотя иногда мы желаемое выдаем за реально существующее), я не вижу нужды препятствовать его добрым намерениям. Более того, считаю преступлением тормозить разумную рационализацию производства. Проект обещает несомненные выгоды. Однако послушаем, что скажет ваш непосредственный хозяин из совнархоза.
— Я не возражаю против проекта, — будто с трудом разомкнул узкие губы Молочков. — Но кто будет отпускать деньги на строительство? Совнархозу планируют средства отдельно на переработку нефти, отдельно на химию: производство серной кислоты, удобрений, на синтез спирта и синтез каучука. Стало быть, у нас чистые нефтяники и чистые химики, а тут получается нефтехимия — какой-то гибрид, незаконное дитя, усыновить которое мы неправомочны. Если вопрос решится в верхах и мы получим средства, тогда другое дело.
«Удружил, нечистый дух! — с негодованием подумал Груздев. — Вчера обещал поддержать, а сегодня высказался против и Карягину помог выкрутиться!»
— Мне думается, вопрос теперь надо ставить с общегосударственной точки зрения, — высказался, в свою очередь, Щелгунов. — В решениях партийного съезда и Пленума производству полимеров уделено большое внимание, и мы должны обратиться в ЦК с предложением, чтобы нефтехимию, это, как тут говорили, «незаконное дитя», усыновить.
Слушая Щелгунова, невольно поддержавшего противников проекта, Алексей понял, что при всем добром отношении обкома дело опять потребует много сил, времени и новых столкновений в Госплане. Ведь, по существу, против комбинированной установки Карягин не выступил, и это была для него самая удобная позиция. Если бы он опровергал, тогда можно было бы доказывать, бороться, а так он и его приятели все окутают ватой и опять заглушат, как три года назад.
Выслушав постановление обкома по своему вопросу, Алексей Груздев уже не вникал в то, о чем говорили на заседании, прикидывал, к кому надо обратиться в Москве.
«Раньше мы сражались с Безродными и свято верили, что придет пора, когда исчезнут бюрократы и консерваторы. Но вот новое время, новые песни, а разновидности этой породы не переводятся. Почему в Госплане не видят, как остро обстоит дело с нефтехимией?!»
А за обкомовским столом шел крупный разговор об автоматике. Теперь наступал, горячился Джабар Самедов, нападавший на Татарский научно-исследовательский институт, задержавший проект устройства показательной площади на Исмагилове.
Работая управляющим Светлогорского бурового треста, Джабар Самедов иногда говорил: «Смешно, но факт — ворочаю делами республиканского значения». Диплом инженера он получил почти в один год с Дроновым, Груздевым и Семеном Тризной, которые во время войны поневоле перешли на переработку нефти и, сменив специальность, учились тоже заочно.
Воспользовавшись коротким перерывом, Семен Тризна обрушился на Карягина:
— Мы ваши дополнительные «навески», конечно, выполним. Но учтите, что своим «воздушным валом» вы сбиваете работу на предприятиях. Как же так? Выполняйте добавку к плану, чем хотите, без учета потребности, без получения дополнительного сырья! В управлениях совнархозов беспомощно разводят руками: дескать, в Госплане дали нам, а мы — вам. Фабрики и заводы выпускают лишнюю, неходовую продукцию, а потом их лихорадит. И у нас такая же история: вот к Первому мая опять перевыполнили план, а теперь — стоп, нефть девать некуда, все емкости заполнены и откачки по нефтепроводу не дают. Вам-то горя мало, лишь бы лишний процентик себе приписать, а нам это дубинкой по лбу. Мы ведь не можем нефть на землю выливать или временно сокращать рабочих. И вообще… как это объяснить коллективу? Рабочие, конечно, стерпят, они видят, что жизнь в районе за каких-нибудь двадцать лет шагнула вперед на столетие, но ведь неумение планировать бьет их по самому дорогому — по любви к труду.
Петру Георгиевичу удалось наконец вставить свое словечко, и он начал кротко и нудно разъяснять… И чем сильнее волновался Семен, тем больше стоицизма проявлял Карягин.
«Плетет, будто паук паутину, — с тяжелой неприязнью думал Алексей Груздев, искоса наблюдая за тем, как Карягин машинально вертел в руках статуэтку, оставленную кем-то из художников на столе секретаря обкома. Удивительно спокоен. Странно получается: чем выше стоит человек над производством, тем меньше ответственности он несет за выполнение плана. А мы за все отвечаем».
После перерыва снова вернулись к автоматике. Тут больным местом оказался будущий показательный участок Исмагилово в Светлогорске. Директор Светлогорского нефтяного управления Семен Тризна сам напросился в совнархозе на это дело, а вот теперь разгорелась перепалка.
Оно и понятно: скважины, уже пробуренные на участке рабочими Джабара Самедова, законсервированы, а закачка воды в пласт на соседней площади идет своим чередом, и оттого пластовое давление на Исмагилове так поднялось, что бурить дальше становится невозможно.
— Только и жди открытого фонтана! — сердито крикнул Самедов, опять нарушая порядок заседания.
Горячий он, но в совнархозе его ценят; Иван Наумович Сошкин однажды сказал о нем:
— Горячий человек в работе поостынет, обломает рога, гораздо хуже холодный, такого зажечь не всегда удается.
Дмитрий Дронов не приехал на заседание обкома — видно, держат дела гиганта химкомбината, который возводится на Каме, рядом с нефтеперерабатывающим заводом Груздева. Подумав об этом, Алексей сразу затосковал, стал ерзать на стуле, то и дело поглядывая на часы.
«Сижу здесь, а там карбамидную установку принимают. Справится ли с приемкой Долгополов? Слабоват товарищ для должности главного инженера! Все надо самому проверять, а сегодня заседание, завтра — другое…»
С той стороны стола, где сидел Карягин, что-то треснуло. Груздев метнул туда взглядом и чуть не расхохотался: Петр Георгиевич с необычным для него смущением, даже растерянностью, смотрел на сломанную им статуэтку — обезглавленную фигурку гипсового мальчика, играющего в мяч. Довертел-таки! Все сделали вид, что ничего не заметили, а Груздеву почудилось в этом нешуточное предзнаменование: его нефтехимия — «незаконное дитя» в руках бюрократа: скорее свернет голову, чем узаконит.
— Лет двадцать жизни отняли у меня ученые-проектировщики, — пожаловался Джабар Самедов Груздеву, сходя по лесенке, когда самолет, пробежав по каменистой земле, остановился у зданий Светлогорского аэродрома.
— Ничего. Мне один Карягин навредил так, что до самой смерти не забуду! — Груздев обернулся к шагавшему следом очень бледному Семену Тризне. — Что, товарищ начальник, опять укачало?
Семен молча махнул рукой, но, сев в машину и опустив стекло, высунулся наружу.
— Ты насчет Карягина говоришь… А им что, плановикам! Если бы они собственным карманом отвечали за просчеты, тогда, конечно, аккуратнее бы вели себя!
Дина Ивановна Дронова, ездившая в область по делам как главный геолог Светлогорского управления, скептически усмехнулась, усаживаясь рядом с Семеном. Машина покатила.
Груздев ехал за ними, откинувшись в угол на заднем сиденье, угрюмо хмурился. С шофером, татаркой Глендем, он разговаривал редко и даже побаивался этой хорошенькой вдовушки.
По обе стороны асфальта мелькали новые веселые поселки; окрашенные серебрянкой резервуары светлели на косогорах. Повсюду в долине, привольно распахнувшейся среди плюшево-зеленых гор, виднелись ряды водоприемных скважин, фонтанные елки, а возле них громадные нефтебаки — мерники и большие стаканы «трапов», тоже покрашенные под цвет серебра. У нефтедобывающих скважин над поставленными в сторонке трубами вздымались багрово-оранжевые факелы: сжигался попутный газ.
Алексей не мог равнодушно смотреть на эти пылающие факелы: варварски уничтожалось неисчислимое, баснословное богатство — сырье для нефтехимии, для полиэтилена и полипропилена, которые могут заменить самые крепкие волокна, самые лучшие стали. Смешно сказать: газ жгут потому, что нет труб для газопроводов и обустройства промыслов, а могли бы из этого газа получить столько прочнейших пластмассовых труб, что всю страну опоясали бы ими. Хватило бы благоустроить не только города, но и деревни.
Такие мысли вызвали у Груздева неприятное, почти болезненное чувство, и, чтобы отвлечься, он стал припоминать разговоры за обкомовским столом.
«Семен-то как расходился! Правильно сказал. Молодец! Но здоровьем заметно сдал: раскормила его Танечка — дороден и рыхловат (плохо, когда женщина целиком уходит в домашнее хозяйство). И детей они балуют. — Груздев мельком взглянул на Глендем, зорко смотревшую на дорогу: катили навстречу гиганты бензоцистерны, подводы из совхоза с весенней редиской и луком; нацеленно пригнувшись к рулям, перегоняя друг друга, мчались велосипедисты. — Должно быть, к кроссу готовятся. — И снова о Танечке: — Раскормила Семена, а теперь инфаркта боится. Да и как не быть инфарктам: горим, словно в огне».
Но, прогоняя невеселые мысли, пришло на ум воспоминание о совместной работе с Тризной и Дроновым. Несколько лет бились, а создали-таки турбобур, совсем вытеснивший роторное бурение: заставили плясать на забое одно долото-шарошку при неподвижных бурильных трубах. Сразу повысились скорости бурения! Настоящая революция произошла в буровом деле. Даже американцы приехали покупать советские турбобуры.
Повернув голову, Груздев встретился в зеркальце с черными, слегка приподнятыми к вискам глазами Глендем. И вдруг опять ощутил холодок одиночества. А ведь была попытка через несколько лет после смерти Елены еще раз устроить свою жизнь.
Глядя на изумрудно-зеленые под солнцем высокие холмы, Груздев думал о прошлом, где все заполнено трудом, бесконечной борьбой, полосами побед и срывов и где так трагично обрывались считанные дни личного счастья. Лишь однажды образ Елены был оттеснен в его душе другой женщиной, но не вовремя пробудилось и это чувство… Шла война. Уже отгремели сражения в Сталинграде, а военные события все нарастали: советские войска двинулись в наступление. В тылу, как и на фронте, напряжение огромное. Везде госпитали. Бледно-серые лица раненых виднелись и за окнами вагонов, и за стеклами автобусов — отовсюду везли солдат на поправку. На вокзалах днем и ночью мелькали носилки — тысячи женских рук бережно выгружали подходившие эшелоны. Страна, как добрая мать, отдавала своим обескровленным сыновьям лучшие помещения, лучший кусок, окружала их заботой, теплом и лаской.
Груздев тогда работал начальником цеха нефтеперерабатывающего завода. Отстукивал ему тридцать четвертый год, и он искренне считал себя человеком пожилым, уже отжившим для нежных чувств, поэтому в толк не мог взять, как это люди влюбляются, женятся и разводятся, в то время когда на долю народа выпало столько тяжких испытаний. Однако, несмотря ни на что, жизнь текла своим ходом; одни оплакивали горестные утраты, другие радовались, найдя личное счастье. Дошла очередь и до Груздева…
Все началось с пустяков: попала соринка в глаз. Поневоле «наплакавшись», он подался в ближний госпиталь к глазному врачу. Приняли его быстро… но ему показалось, что у него язык отнялся, когда, деловито постукивая каблучками, подошла женщина в белом, с гладким обручем зеркала, надетым, как корона, на белокурую голову, отягощенную узлом густых волос. Взяла за щеки теплыми ладонями, повернула и так и этак, лицом к свету, близко, в самую душу, посмотрела серыми глазами, в глубине которых, словно в прозрачных родничках, вспыхивали солнечные искры. «И пропал казак!..»
Соринку из глаза Рита удалила шутя, зато сама, как заноза, засела в сердце, закружила Груздева сразу и тоже увлеклась без оглядки. Нежная и смелая, замечательный врач и своевольница-хохотунья, такой она осталась в его памяти после года совместной жизни. Все оборвалось страшно.
Оказалось, что у Риты был муж, командовавший полком на Южном фронте. После недолгого раздумья она сообщила ему о своем решении остаться с Груздевым. Он ответил заносчивым письмом: дескать, не дорого плачено и не больно жаль. Но потом затосковал и, нарушив воинскую дисциплину, попал в штрафной батальон.