По обычаю, контр-адмирал пригласил сначала офицеров в кают-компанию (на «щуках» это третий отсек). Командир подробно доложил ему обо всем, что было сделано на корабле в последние дни. Затем комбриг ознакомился с предварительной прокладкой пути перехода от базы в район боевых действий и заслушал доклад командиров подразделений лодки о готовности людей и техники к автономному плаванию.
Пока комбриг беседовал с командным составом лодки, Алексей Петрович Байков разговаривал с Долгополовым и Бахтиаровым. Речь шла о настроении моряков и плане партийно-политической работы в походе. В заключение комиссар лодки заявил:
— Какие бы испытания ни выпали на долю экипажа, я уверен — никто не дрогнет.
Когда мы, политработники, присоединились к беседе контр-адмирала Виноградова с офицерами, он напомнил о строжайшей бдительности, которая должна была проявиться прежде всего в скрытности перехода корабля на боевые позиции.
— Учти, командир, — предупредил он Столбова, — при выходе из Кольского залива не исключена возможность встречи с вражескими лодками. В этом районе требуется чрезвычайная бдительность и осторожность от каждого моряка. Вопросы есть?
Вопросов не было.
— Тогда пошли к людям.
Все свободные от вахты матросы и старшины собрались во втором отсеке. Устроились кто как сумел: одни сидели на койках, другие стояли, а краснофлотец по фамилии Музыка, весельчак и балагур, расположился прямо на палубе, подвернув ноги по-восточному, под себя.
Контр-адмирал Виноградов и полковой комиссар Байков разговаривали с подводниками тепло и задушевно. Они пожелали боевой удачи и выразили уверенность в благополучном возвращении лодки.
В ходе беседы мичман Кукушкин заверил командование, что экипаж с честью выполнит приказ Родины и будет уничтожать врага, не щадя своей жизни. Потом комбриг и начальник политотдела попрощались с каждым подводником в отдельности. Было видно, что Николай Игнатьевич Виноградов и Алексей Петрович Байков хорошо знают здесь каждого человека. И когда они на прощание жали членам экипажа руки, то произносили слова, согревавшие сердца людей. Одному советовали, чтобы тот не горячился и не суетился в тяжелой обстановке, другому «по секрету» сообщали, что он представлен к ордену за прежние заслуги и по возвращении получит награду, третьего просили присмотреть за новичками, недавно назначенными на его боевой пост. Это создавало на корабле хорошую атмосферу. Люди чувствовали себя свободно и весело. То и дело подшучивали друг над другом, да и с начальством держали себя непринужденно. Когда комбриг пожимал руку краснофлотцу Музыке, тот, хитро улыбаясь, сказал:
— Товарищ адмирал, передайте, пожалуйста, командиру береговой базы, чтобы он к нашему возвращению позаботился о поросятах. А за нами дело не станет.
— Я могу вас заверить, — улыбнулся в ответ контр-адмирал, — поросята будут.
Этот разговор о поросятах для некоторых читателей, видимо, нуждается в пояснении. Дело в том, что во флоте тогда существовал обычай: экипажу подводной лодки, вернувшейся из боевого похода, устраивали товарищеский ужин. И главным блюдом на таком ужине были поросята. Их подавали по числу потопленных судов. Флотские шутники в ту пору говорили, что у поросят даже рефлекс выработался: как только над гаванью раздавались победные залпы подводников, животные вперегонки бежали к камбузу.
…Над заливом уже опустилась ночь, когда в отсеках «четыреста второй» раздался дробный перезвон. Это сигнал «По местам стоять, со швартовых сниматься!».
Одевшись потеплее, командир поднялся на мостик. Вскоре он отдал распоряжение:
— Отдать кормовые!
Швартовая команда действовала расторопно. «Щука» медленно отошла от пирса, развернулась посреди бухты и легла на курс норд. Затаившийся в темноте Полярный молча провожал подводную лодку. Только с поста охраны водного района вдруг замигал узкий лучик света. Вахтенный сигнальщик Харитонов громко, чтобы на мостике все слышали, читал:
— «Командиру подводной лодки „Щ-402“.
Желаем личному составу лодки больших боевых успехов, счастливого плавания и благополучного возвращения.
Командующий флотом.
Член Военного совета флота».
— Сигнальщик! Передайте на пост, — распорядился Столбов, — «Благодарим за пожелания, приказ командования будет выполнен».
Будни и праздники в море
Подводную лодку резко тряхнуло и повалило на борт. Главный старшина Николай Хромеев от большого крена чуть не вывалился из койки. Он только что сменился с радиовахты и собирался отдохнуть. Однако не тут-то было. Корпус лодки тряхнуло еще сильнее, и Хромеев все-таки оказался на палубе.
— Держись, браток, — весело крикнул ему торпедист Мельников, державшийся обеими руками за трубопровод.
Вставая, Хромеев закусил губу. Потом он несколько минут массирует колено, смахивая с глаз непрошеную слезу.
Боль была, видимо, адской. При таких ушибах в нормальной обстановке впору обращаться к врачу. Но здесь было не до медицинской помощи. Сильно прихрамывая, Николай отправился в радиорубку. Сейчас его волновала не боль, сколь бы жгучей она ни была, а целость аппаратуры, которую в такой шторм, чего доброго, могло сорвать с места.
А шторм все усиливался. «Щуку» бросало из стороны в сторону так, что указатель кренометра стремительно ходил по шкале от упора до упора.
Едва Хромеев пролез через переборочную дверь в центральный пост, как очередная волна накрыла мостик и через рубочный люк вниз хлынул поток воды. Вахтенного трюмного Ивана Вангатова отбросило в сторону, а Николай еле удержался за переборку. Вода в центральном не успевала стекать в трюм и устремилась в соседний аккумуляторный отсек. Это уже было опасно, поскольку грозило замыканием батареи на корпус. Хромеев быстро сообразил и захлопнул дверь, прижавшись к ней всем телом.
Тем временем Вангатов, отфыркиваясь, крутил маховики клапанов на водяной магистрали. Потом он пустил помпу на откачку воды из трюма за борт.
Вода в центральном пошла наконец на убыль. Хромеев, превозмогая боль в колене, двинулся в сторону радиорубки. Вангатову он сказал:
— Держись. Тебе не так тяжело, как командиру и ребятам на мостике.
Люди на мостике действительно выбивались из сил. Видя, что обычное время между сменами вахт — четыре часа — в такой обстановке им не выдержать, командир приказал сменяться через два часа. Промокшие до костей, закоченевшие от холода рулевые-сигнальщики и вахтенный офицер спускались внутрь лодки, торопливо сбрасывали прорезиненные плащи и вытирали лицо полотенцем. Кожа на лице от едкой соленой воды начинала шелушиться. Посидев у электрической грелки около двух часов, они опять поднимались на мостик, чтобы сменить товарищей.
Зима в 1942 году даже для Севера выдалась на редкость суровой. Морозы на побережье Баренцева моря доходили до сорока градусов. Сильные штормы еще более усугубляли обстановку плавания. Но что бы там ни было, походная жизнь шла своим чередом. По пути на позицию, как обычно, офицеры разъясняли своим подчиненным конкретные задачи, вытекающие из боевого приказа. Редактор стенной газеты мичман Кукушкин готовил выпуск боевого листка. Примостившись на раскладном стуле у компрессора воздуха высокого давления, он просматривал поступившие заметки, отбирая те, которые надо было дать в первую очередь.
По совету командира этот боевой листок посвящался борьбе за скрытность перехода подводной лодки в заданный район. «Каждый курящий, — писал в своей заметке помощник командира Сорокин, — должен отдавать себе отчет, что брошенная за борт папироса или пустая коробка демаскирует корабль. В ночное время надо проявлять особую аккуратность при курении. Малейшая искра может быть замечена врагом».
«Будь бдителен, — напоминал в другой заметке штурман Леошко. — Выйдешь на мостик, наблюдай, помогай сигнальщику увидеть противника раньше, чем он обнаружит нас».
Боевой листок призывал сигнальщиков к особенно бдительному несению вахты. Это было вызвано тем, что на пути возможно появление плавающих мин.
Рядом с Кукушкиным устроился электрик, он же корабельный художник Евгений Парфентьев. Он рисовал в углу листка фигуру наблюдателя на мостике. Наблюдатель получился чуть похожим на старшину 2-й статьи Ивана Харитонова.
Харитонов же в это время готовился к заступлению на вахту. Он с трудом натянул дождевик поверх ватной куртки. Потом надел длинные резиновые сапоги, плотнее завязал шапку-ушанку.
Подошло время смены, и Харитонов полез на мостик, предварительно спросив разрешения у вахтенного офицера. Его предшественник краснофлотец Максименко неторопливо сообщил, каким курсом идет лодка, направление и силу ветра, посетовал на плохую видимость и сильные снежные заряды, после чего с облегчением нырнул в рубочный люк. А Харитонов, взобравшись на площадочку, специально устроенную для сигнальщика-наблюдателя, окинул острым взглядом горизонт, пытаясь рассмотреть сквозь густую пелену висящего над морем тумана зыбкую поверхность моря.
Вахтенный офицер лейтенант Захаров чувствовал себя на мостике тревожно. Его не очень успокаивали однообразные доклады Харитонова: «Горизонт чист». Какой уж тут горизонт, когда видимость всего два кабельтова. А что там дальше, в тумане? Какая невидимая опасность подстерегает подводную лодку? И командир почему-то долго не выходит на мостик. Все-таки, когда он рядом, на душе спокойнее.
— Мина, правый борт десять, дистанция два кабельтова!
Голос у Харитонова громкий и твердый. Захаров метнулся к ограждению мостика, увидел медленно выплывающее из тумана черное пятно, крикнул рулевому:
— Лево на борт!
— Есть, лево на борт!
О мине доложили в центральный пост. Раскачиваясь на высокой волне, зловещий шар приближался, увеличиваясь в размерах.
— Мина на траверзе, — доложил Харитонов как полагается, хотя вахтенный офицер видел это и сам.
Захаров прикидывал на глаз расстояние — не забросит ли мину волной на лодку… Нет, отвернули вовремя. Молодец сигнальщик! От сердца отлегло.
В этот момент на мостик вышел командир. Захаров подробно доложил обстановку и принятые им меры. Столбов проводил глазами мину, которая уже уходила за корму, похвалил верхнюю вахту за бдительность и расторопность. Потом склонился над люком и крикнул в центральный пост нижнему вахтенному:
— Передайте по отсекам: за бдительное несение вахты старшине второй статьи Харитонову, обнаружившему плавающую мину в плохую видимость, объявляю благодарность и ставлю его в пример.
Пришлось мичману Кукушкину в уже готовый боевой листок подклеивать новую заметку. Она очень хорошо подкрепляла призывы к бдительности. И то, что нарисованный Парфентьевым сигнальщик чуточку походил на Харитонова, тоже оказалось кстати.
Впрочем, встреча с миной была все-таки будничным событием. А на следующий день плавания нас ждал праздник. Наступило 23 февраля.
Красная Армия и Военно-Морской Флот отмечали свою 24-ю годовщину в обстановке жестоких боев с немецко-фашистскими захватчиками. И все же это был праздник. Он напомнил о славных традициях советских воинов, о победах, которыми начали свою героическую историю Вооруженные Силы первого в мире государства рабочих и крестьян. Нашего государства. Нашей Родины. История, традиции укрепляли веру в то, что фашистам не сломить советских людей, что и в этой войне не на жизнь, а на смерть окончательная победа будет за нами.
Экипаж «четыреста второй» готовился торжественно отметить этот праздник. С утра свободные от вахты навели чистоту в отсеках, побрились, а кое-кто даже ухитрился погладить форму одежды первого срока.
Мы с комиссаром тоже занялись своим туалетом. Попутно вспоминали о том, как проходил этот день в предвоенные годы — торжественный подъем флага на кораблях, праздничные приказы…
— Надо бы постараться принять по радио приказы Народного комиссара обороны и Наркома Военно-Морского Флота.
— Хромеев и Васильев занимаются этим, — ответил Николай Афанасьевич.
Едва он проговорил это, как в отсек вошел радист Васильев. Он протянул комиссару толстую конторскую книгу, в которую радисты записывали принятые по радио сводки Информбюро, и доложил:
— Все записали. И приказы, и последние известия.
— Очень вовремя, — обрадовался Долгополов, — большое спасибо.
Внимательно прочитав записи, мы с комиссаром пошли по отсекам проводить беседы.
Краснофлотцы и старшины уже ждали. Каждый хотел знать о событиях на фронтах, каждого волновали известия с Большой земли. Подводники сосредоточенно слушали правдивые и суровые слова из приказа Наркома: «Врагу нанесены серьезные удары, но мы не должны успокаиваться, враг еще силен… Мы знаем, что победа не приходит сама, ее надо завоевывать в упорных боях».
Жгучая ненависть подводников к врагу была ответом на сообщения Советского информбюро о неслыханных зверствах гитлеровцев на нашей земле.
Рулевой Николай Максименко достал из кармана мятый треугольник письма.
— Разрешите прочитать. От сестренки получил перед походом.
Голос у него срывался, на глазах блестели слезы. «Когда пришли к нам немецкие гады, — читал срывающимся голосом Максименко, — они надругались над нашей мамой. Нет теперь у нас больше мамы. Мы похоронили ее. Если бы ты знал, что творят немецкие разбойники! Уму непостижимо. Все забрали, до последней нитки, что не могли увезти — сожгли, разрушили.
Мы остались холодные и голодные. Теперь, после нашествия дикарей, не осталось у нас ни хлеба, кур, ни картофеля. Будь они прокляты, презренные фашисты! Зверь, самый подлый зверь на двух ногах. Коля! Бейте гадов! Отомсти за смерть нашей мамы, за наши мучения, за наши слезы».
Спокойно все это слушать было невозможно. Старший краснофлотец Данилов вскочил с места:
— Я клянусь, что не пожалею своей жизни, чтобы отомстить за пролитые слезы наших родных и близких. Да, мы знаем, что победу надо завоевывать в упорных боях. И фашисты почувствуют, что у нас хватит сил для их полного разгрома!
Клятву Данилова поддержали все, кто находился в отсеке.
— Дали фашистам под Москвой, и еще дадим!
— За всех наших матерей и сестренок!
— Мы еще искупаем гадов в Ледовитом океане!
Потом разговор пошел о боевых делах североморцев. Назывались имена прославленного летчика Сафонова, морских пехотинцев сержанта Кислякова и краснофлотца Сивкова. И конечно же своих товарищей-подводников.
Речь о героях корабля особенно интересовала пятерых молодых краснофлотцев, которые были новичками на «щуке» и впервые участвовали в боевом походе. Это о них беспокоился на партийном собрании комсомольский секретарь Васильев. Да и ветераны лодки с удовольствием вспоминали различные эпизоды предыдущих походов. В центре этого разговора, вполне естественно, находилось все, что было связано с потоплением первого вражеского корабля, когда экипаж «Щ-402» открыл боевой счет подводных сил Северного флота.
Сейчас, через много лет, трудно воспроизвести этот коллективный рассказ подводников о своем корабле.
Помню только, что получился он интересным и произвел на новичков большое впечатление.
Разговор о боевом пути корабля начался издалека, с первого дня войны, когда «четыреста вторая» находилась в заводском ремонте. Выйти в море она пока не могла, но ее экипаж включился в боевые действия сразу.
Первыми вступили в бой с ненавистным врагом подводники (слева направо) М. Горожанкин, А. Мельников, А. Бахтиаров и Г. Данилов. Огнем управляет лейтенант Н. Захаров
Еще не было объявлено о вероломном нападении фашистской Германии на нашу страну, а над Полярным раздался рев сирен воздушной тревоги и из-за сопок показалось несколько вражеских самолетов. Торпедисты секретарь партийной организации Алексей Бахтиаров и Арсений Мельников, мотористы Михаил Горожанкин и Григорий Данилов бросились к орудию и немедленно привели его в готовность к стрельбе.
Вокруг загрохотало. Стреляли зенитчики с берега и с находившихся поблизости кораблей. Вели огонь по самолетам и подводники «четыреста второй» под руководством лейтенанта Николая Захарова.