Меня обвиняли в соучастии в краже макровея. И мне грозит два года тюряги. Я заплакал. Ну не хотел, а заплакал. Влипнуть из-за этого мерзавца, Заура, которого я так пока и не видел, – куда его подевали, может, отвезли в другой участок… Наконец успокоился, стал объяснять, что к чему… Через час состоялся суд. Переводчица молчала, точно уснула. Сказала лишь, что все идет пока неплохо, нечего переводить. Судья стукнул по столу молотком и вызвал следующего подсудимого. Меня отвели в канцелярию, вручили повестку на следующее заседание, которое состоится через два месяца. Вручили жетон на метро, полтора доллара на автобус и отпустили на все четыре стороны. Восемь раз за эти два месяца я ездил в суд, на встречу с адвокатом. То его не было, то переводчика. Эти поездки мне обошлись только на дорогу в тридцать долларов. Хорошо, адвокат был казенный, ему платило государство. Исписали гору бумаг… А суд так и не состоялся. Почему, не знаю. Адвокат сказал, что дело закрыли. Такая вот история.
– А что с этим Зауром?
– Черт его знает. Я так и не видел мерзавца. Из магазина-то меня поперли…
Пока мой новый знакомый рассказывал свои истории, пейзаж за окном как-то густел, холмы выросли в небольшие, но внушительные горы, и поезд, извиваясь, осторожно полз мимо них, словно стараясь не задеть. Подъем оказался настолько крут, что у меня заложило уши. Виктор Федорович посмотрел на часы, поднялся и, отойдя к буфету, по-хозяйски, не оглядываясь, стал набивать карманы всякой дармовой снедью. Ну и молодец, думал я, делая вид, что увлечен созерцанием ландшафта.
Внезапно горы закончились, точно их отрезало. Показались первые строения Тринидада. Интересно, почему дали название далекой островной республики Тринидад этому зачуханному городу, угнездившемуся в горах Колорадо?
Может, потому, что и там и здесь проживали индейцы? И какие индейцы! На землях Колорадо жили племена анасази, древних индейцев-каннибалов. Археологи раскопали здесь жилища анасази, в которых сохранилось множество доказательств кровавых и жестоких пиршеств аборигенов. Может быть, и на островах Вест-Индии любили лакомиться себе подобными, не знаю. Во всяком случае, в земле обоих Тринидадов покоятся останки воинственных индейцев и их жертв…
А Виктор Федорович шагает по платформе зачуханного вокзальчика с рюкзаком в руках. Судя по тому что он сошел с площадки соседнего вагона, ехал он в третьем, сидячем классе. А на смотровую площадку его вознесло любопытство и, думаю, желание полакомиться на халяву. И слава богу – Америка не обеднеет. Удачи ему, бедолаге, и хоть какого-нибудь заработка…
Среди пассажиров, покидающих поезд, я увидел и мессенджера Боба, несущего на плечах голубые лыжи. У Боба было заспанное лицо и стянутые в гузку губы – вероятно, он… насвистывал.
Джейн и Джек из Аризоны
Поезд летел под уклон так ретиво, словно за ним неслись духи древних индейцев анасази, желающие полакомиться машинистом.
Во время ланча за мой столик подсела чета пожилых американцев. Я приметил их еще на смотровой площадке. Они были сосредоточенны и лишь изредка вскидывали свои фотоаппараты, чтобы запечатлеть нечто их заинтересовавшее в однообразном ландшафте штата Нью-Мексико, который сменил за Тринидадом унылую панораму Великих равнин Колорадо. «Любопытно, – думал я, – если это семейная пара, то почему фотографируют один и тот же объект? А если каждый из них сам по себе, то почему так схожи внешне, словно прожили вместе лет пятьдесят?» Мужчина был сед, с прической «ежик». И она седа, с ковриком коротких, но тщательно ухоженных волос. У него меленькие блеклые глаза под дряблыми веками, и у нее глаза – бусинки, чуть увеличенные косметикой. У него короткий нос, с лиловыми прожилками на кончике; у нее – вздернутый носик, «лакированный», словно только с мороза. У него крупные «слоновьи» уши со сросшимися мочками. А у нее вот наоборот – изящные уши, в мочках которых, точно снежинки, мерцали жемчужные капли… И одеты они были как-то одинаково. Словно Бог их создал под копирку. «Наверное, у них и голоса похожи, – думал я. – Жаль, что помалкивают…» Мое любопытство утолил приход официантки. У мистера оказался низкий адмиральский голос с пиратской хрипотцой, у миссис – тонкий, почти девичий голосок. «Слава богу, хоть здесь четкая разница», – подумал я и улыбнулся. Пара тотчас ответила мне улыбкой, как бы объединившей их лица в одно лицо…
– Очень быстро едем, – заметил я. – Похоже, машинист отправился на ланч и оставил тепловоз на усмотрение дьявола.
– Не может быть, – озабоченно ответила миссис.
– Он шутит, – отрубил мистер. – Не волнуйся, Джейн. Мне стало неловко. Впрочем, возможно, старушка подтрунивала надо мной…
– Летим, точно русская тройка, – произнес я.
– Что такое «русская тройка»? – вопросила миссис.
– Ну… в России так говорят про быструю езду. Три лошади, запряженные вместе.
– А что, в России нет автомобилей? – Лицо пожилой миссис осветила улыбка удивления.
Я коротко засмеялся. Или дамочку выпустили из психушки, или, наоборот, она указывает мне мое место…
Угрюмо умолкнув, я повернулся к окну… В вагоне включили освещение – поезд влетел в туннель, не сбавляя скорости, что показалось мне довольно рискованной манерой езды; во всяком случае, перед туннелем принято снижать скорость – зона ограниченной видимости…
Туннель так же внезапно кончился, как и появился, – освещение вагона поглотил густой солнечный свет. И картина за окном стала веселее, насыщеннее красками. Горная гряда как-то боком уходила к хвосту нашего состава. Точно «пояс стыдливости», гряда отделяла аскетичную северную часть страны от легкомысленной южной…
– Джек говорит, что вы из России, – произнесла миссис, пошептавшись со своим спутником. Я кивнул. – Неужели вы из России?
Я еще раз кивнул, стараясь справиться с куском мяса, но он, как назло, плохо прожевывался.
– Да, мэм, я здесь в гостях. А живу в России, в Петербурге. Меня зовут Илья.
Немыслимо исковеркав, миссис повторила мое имя, назвав свое и своего «хазбенда».
Джек хранил суровое молчание, как подобает настоящему мужчине при не совсем понятном кокетстве супруги с незнакомцем.
– Я слышала, что в России по улицам городов бродят медведи, – заявила Джейн, подобно персонажам некогда расхожих статей наших журналистов-американистов.
Мне тогда казалось, что это их придумка, дабы показать невежество американского обывателя, – оказывается, нет. Впрочем, и наши люди хороши. Помнится, на встрече в Сосновом Бору с сотрудниками Ленинградской атомной станции солидный с виду гражданин задал вопрос: «А правда, что в Америке узаконен брак между гражданином и его автомобилем?! Я сам читал в газете, что во Флориде был зарегистрирован подобный брак». Гражданин был серьезен, он был уверен в диких правовых вольностях заокеанской страны, а главное, в массовости подобного дурачества. Что ответить? Я вздохнул и сказал: «Правда». Гражданин сел на место в ореоле всеобщего уважения к его осведомленности о жизни загадочной Америки…
Оставив жестковатый бифштекс, я придвинул розетку с фигурным сиреневым муссом, аппетитно подрагивавшем в такт движению поезда.
– Видите ли, мэм, на улице, где я живу, медведей нет, не буду хвастать. А вот на соседней они встречаются. Особенно в пабах. Сидят, пьют мед, закусывают еловыми шишками.
Старушенция распахнула меленькие гляделки, точно дитя на тюзовском спектакле «Малыш и Карлсон».
– Мистер шутит, – мрачно пробасил Джек, внезапно проявив в своем мирном облике пиратскую свирепость.
«Ну их к бесу, – подумал я. – Чего доброго, дед даст мне в ухо за насмешку над его безмозглой женушкой. Мало мне было здесь скандала в ресторане! Не хватает заиметь репутацию поездного бузотера».
Но громкий смех Джека прервал мои мысли – настоящий американский смех-бельканто. Даже не верилось, что тщедушный старикан может так хохотать.
– Хо-хе-ха… Паб с медведями! – громыхал Джек. – Я представляю… Вы остроумный молодой человек…
Я подхихикнул – больше оттого, что оказался «молодым человеком»; интересно, на сколько мой визави старше меня?
– Джейн, сэр, верит в любую чушь, если слышит ее от незнакомого, – продолжал Джек. – Я рассказываю ей серьезные истории – не верит, а от постороннего – верит всему. И так – все шестьдесят лет, которые мы женаты…
– Оставь, Джек, – произнесла Джейн. – Ты и сейчас говоришь ерунду… Когда ты пришел недавно и сказал, что сломалась сеялка у Тома Бредли, я поверила. А что оказалось? Она вовсе не сломалась, просто их рабочий уехал на Майями с какой-то девкой…
– Вот еще, – растерялся Джек и принялся что-то негромко бормотать, скрежеща, точно таракан в углу.
«Им обоим немногим меньше двухсот лет», – я и впрямь почувствовал себя молодым человеком.
Джейн отмахнулась от мужа сухонькой кистью, похожей на куриную лапку, и обратилась ко мне с просьбой поведать еще что-нибудь о России.
Судя по ее эрудиции, мне придется рассказывать о России примерно с времен Владимира Красное Солнышко… Я пожал плечами и обменялся взглядом с мрачным Джеком – кому приятно, если жена уличает во лжи? И видимо, дело не в сеялке Тома Бредли, тут дело поважнее, и я в это дело оказался невольно втянут… Несколько минут мы сидели молча, в ожидании кофе.
– Неужели ты полагаешь, Джейн, – не выдержал Джек, – что я ходил к этой косоглазой Анжеле?
– Ты? К Анжеле? Ха! – ответила Джейн. – Если бы ты смог одолеть хотя бы полпути до ее ранчо, тебя надо было бы лишить медикера, как симулянта. – Очи Джейн сверкали, она сейчас как будто помолодела. – Ты просто сидел с этим сукиным сыном Бредли в пабе и пил… мед, закусывая еловыми шишками. Но зачем лгать – «сломалась сеялка»?!
Джек взглянул на жену, перевел взгляд на меня, взглянул в окно и тяжко вздохнул. Достал из кармана плоскую коробочку с ментоловыми дольками «Тик-Так», выбил одну и отправил в рот, предъявив на мгновение чудесные белые зубы…
– Многие фермеры Аризоны поставляют в Россию зерно, – проговорил Джек. – Неужели в России нет своего зерна?
– Вы живете в Аризоне? – уклонился я от ответа. – Говорят, очень красивый штат.
– О да! – встрепенулась Джейн. – У нас очень красивые горы. Вы видели Гранд-каньон? Нет? Вы многое потеряли… Когда Джек вернулся из военного госпиталя, мы поселились неподалеку от Гранд-каньона, тамошний воздух помог Джеку оправиться после ранения. Джек воевал во Вьетнаме. Там ему прострелили легкое, и доктора из Хьюстона это легкое удалили, – докладывала Джейн. – Джеку сейчас восемьдесят семь, из них он тридцать пять лет живет без одного легкого. А все благодаря Гранд-каньону и Национальному парку. А в России есть свой Гранд-каньон? Нет, в России не может быть Гранд-каньона, потому как Бог все лучшее, что мог создать, отдал Америке. Но самое прекрасное Бог подарил Аризоне.
– А чем Нью-Мексико хуже? – сварливо проскрипел супруг.
– Джек, не говори ерунду, – отмахнулась Джейн. – Что можно сравнить с Аризоной?
В течение пятнадцати минут я узнал все о чете Уэбстеров. О пятерых детях, восемнадцати внуках, самому младшему из которых – Гарри – исполнилось два года. Кстати, они возвращаются из Колорадо, где отметили день рождения внука Гарри… Есть еще шестеро правнуков и, вы не поверите, мистер, – один праправнук, но Уэбстеры его не видели, он живет с семьей правнучки на Аляске… Ну разве можно пожаловаться на то, что Бог забыл семью Уэбстеров?! Недаром Джейн Ему напоминает об Уэбстерах каждый день в их маленькой баптистской церкви. Но не думайте, что мы только просим у Бога, мы Ему помогаем. Джек, к примеру, лучший механик по наладке сеялок, его знают во многих штатах. А сама Джейн долгие годы трудилась в Армии спасения. Добровольно. Весьма богоугодное дело. Она и сейчас там трудится, правда, не так активно, как раньше…
Я слушал милую болтовню вполуха. Судьба этих людей напоминала мне спокойную равнинную речку, на берегах которой не видно даже рыбаков-любителей. Или безвкусный резиновый американский хлеб, батон которого можно стиснуть в кулаке, отпустить, и он вновь примет свою форму. А что, собственно, меня не устраивало в этой истории? Что меня глухо раздражало? Что эти люди не прошли испытание революцией, очередями, блокадой, мизерной пенсией, которой едва хватает на неделю жизни, унижениями, которых даже не замечаешь? Тогда бы я принял всерьез их долгую жизнь? Как же травмировано наше представление о нормальном человеческом существовании. А ведь им тоже наверняка немало пришлось испытать, но только в своем, американском понятии ценностей жизни. Судьба того же старика Джека. Воевал, был тяжело ранен: лишиться легкого – не пустяк. Но главное – он с одним легким живет долгой нормальной жизнью…
Мой отец, Петр Александрович, был ранен в легкое на Малой Земле, под Новороссийском. Двумя осколками. Так осколки и сидели в нем – операции на легком у нас тогда не делали. Отец с ними сроднился, он и ушел из жизни вместе с осколками, шестидесяти семи лет от роду. Но как он жил?! Умный, эрудированный, интеллигентный человек, он не знал и одного дня душевного покоя. Неудачник? Невезунчик? Допустим… Но таких в моей стране куда больше, чем счастливчиков. Именно их жизнь моему травмированному сознанию кажется нормой, а не жизнь этой лучезарной четы из штата Аризона. И самое печальное – когда я здесь, в Америке, встречаю людей с ущербной судьбой, они мне ближе, чем эта чета Уэбстеров. Таков нерадостный итог тех извращений, которые на генетическом уровне укоренились в моем сознании. Возможно, поэтому у многих моих соотечественников не укладывается в голове тот факт, что американцы со страстью берут на воспитание российских детей. И не просто детей, а больных, инвалидов, обреченных на нелегкую жизнь. Что эти америкашки «выделываются»? С жиру бесятся? Наше сознание отучилось принимать доброту как форму существования. Ущербность, борьба непонятно за что, злость и эгоизм стали… нормой жизни целых поколений моих соотечественников. Как выбраться из этого мироощущения? Не знаю. Утешает лишь то, что народ, обживший землю, открытую Колумбом, на протяжении своей истории сталкивался с такими же проблемами и перешагнул через них. Конечно, не весь народ, далеко не весь, – какая-то часть, пусть достаточно малая, сформировала новую общность людей – американцев. Не каждый, кто живет в Новом Свете и может похвастаться американским гражданством, имеет право назвать себя американцем. Американец – это особая форма мироощущения, особый образ мысли. Меня нередко смешат потуги многих эмигрантов, вчерашних маргиналов, играть роль американцев. Особенно когда они возвращаются на родину, в Россию…
Джек расписался на счете за ланч. Пододвинул счет Джейн, протянул ручку. Джейн расписалась… Кто-то из них мог бы проставить «общую» подпись, как-никак – муж и жена. Как бы не так: плюрализм – основа американского миропонимания…
Поднявшись, они направились к двери, ведущей на смотровую площадку. Маленькие, седенькие, похожие друг на друга, как два лепестка с одного цветка. Закинув на плечи ремешки своих фотоаппаратов, они шли, чуть отстранясь друг от друга, – в Америке не принято идти с дамой под руку. Взявшихся за руки я еще встречал, а под руку – не припомню…
Я спустился в свое купе – сказывалась привычка вздремнуть часок после обеда. А дьявол подзуживал не тратить светлое время дня на сон, подбивал вернуться к смотровой площадке – все равно с приходом темноты делать будет нечего, можно будет пораньше лечь спать. Так я и просидел в нерешительности у окна своего купе, созерцая штат Нью-Мексико, что торопился к хвосту состава.
От горизонта вновь надвигалась горная гряда, подобно серым грозовым облакам. Штат Нью-Мексико называют еще «Очарованной землей». Но все очарование, вероятно, спрятано в горах, потому как взгляд мой пока обозревал унылую февральскую степь. Пустынную, необжитую. Изредка пейзаж оживлял приблудный автомобиль. Или трейлер… Лунный пейзаж. Где-то в этих местах прячется знаменитый Лос-Аламосский ядерный исследовательский центр, в котором компания гениальных физиков завершила «Манхэттенский проект» – первую атомную бомбу. Впечатление такое, что унылый пейзаж – следствие испытания в 1945 году этого мрачного создания человеческого гения…