– Здесь надо быть предельно осторожным! – доносится между кожаных перчаток второго вахтенного.
На мостик поднимается командир. Он клянет погоду и говорит:
– Смотрите в оба, юноша! Здесь чертовски плохое место!
Внезапно он обрушивается на наблюдающего за правым кормовым сектором:
– Держи свое при себе, а не то нам придется повесить тебя сушиться на бельевой веревке!
И спустя некоторое время:
– Нечего здесь делать, если не можешь справиться с морской болезнью. Но уж если тебя занесло сюда, привыкай к морю, как можешь.
Он назначил учебное погружение на 16.30. После долгой стоянки в доке лодка в первый раз уйдет под воду и будет отбалансирована, чтобы, когда раздастся боевая тревога, заполнение цистерн погружения и дифференцирование лодки заняло как можно меньше времени. К тому же необходимо убедиться, что все отверстия впуска-выпуска и заглушки в порядке.
Команда «Очистить мостик к погружению!» дает сигнал к началу действий. Зенитные пулеметы исчезают в башне боевой рубки. Трое наблюдателей и вахтенный офицер остаются на мостике.
Раздаются приказы, рапорта, трель звонков. Позади оба дизеля заглушены и отсоединены от винтов. Вместо них к ведущим осям подключили электромоторы и запустили их на полную мощность. Одновременно с остановкой дизелей широкие трубопроводы, ведущие наружу – для выпуска отработанных газов и забора свежего воздуха – перекрываются. На посту управления мигает сигнал «Готов к погружению», поступивший из дизельного отделения. Носовой отсек тоже сигнализирует «Все готово». Наблюдатели спустились с мостика внутрь лодки. Глянув вверх в проем шахты боевой рубки, я увидел, как вахтенный офицер поспешно поворачивает маховик, который задраивает башенный люк.
«Проверить клапаны выпуска воздуха!» – приказывает шеф. Тут же один за другим поступают доклады: «Первый!», «Третий, обе стороны!», «Пятый!», «Пятый готов!»
Это звучит как магическое заклинание.
– Все клапаны в норме! – докладывает шеф.
– Погружение! – доносится снизу.
– Есть погружение! – отвечает за своих людей шеф.
Матросы на посту управления немедленно открывают люки аварийной эвакуации. Воздух, который держал лодку на плаву, с оглушительным шумом вырывается из цистерн. Операторы рулей глубины[17] переводят носовые плоскости круто вниз, а кормовые в положение десять градусов вниз. Лодка клюет носом, который стал заметно тяжелее; стрелка глубинного манометра медленно двигается по делениям шкалы. Еще одна волна напоследок ударяется о башню боевой рубки, а затем внезапно наступает тишина: мостик скрылся под водой.
Наступает гнетущая тишина – теперь не слышно ни шума разбивающихся о корпус волн, ни вибрации дизелей. Радио молчит. Радиоволны не могут проникнуть в глубину. Даже жужжание вентиляторов смолкло.
Я весь внимание. Когда-нибудь могут обратиться ко мне.
– Десять на нос, пятнадцать на корму! – командует шеф. Носовой дифферент лодки корректируется. Поток воды от винтов подхватывается глубинными рулями, повернутыми вверх, и постепенно центр тяжести смещается к корме. Теперь вышли последние остатки воздуха, задержавшегося в цистернах плавучести и сообщавшего лодке нежелательную подъемную силу.
– Лодка удифферентована! – докладывает командиру шеф.
– Закрыть воздушные клапаны! – раздается в ответ команда.
Клапаны, расположенные сверху цистерн плавучести, через которые вышел воздух, перекрываются на посту управления вручную при помощи маховиков, соединяющихся тягами.
– Погрузиться на тридцать метров! – командир застыл, опершись скрещенными руками на стол, поверх которого разложена морская карта.
Шеф стоит за спинами двух операторов так, что указатели рулей глубины, индикаторы глубины, дифферента, шкалы и стрелки глубоководных манометров находятся перед ним, как на ладони.
Стрелка манометра поворачивается. Пятнадцать метров, двадцать, двадцать пять.
Слышится лишь приглушенное гудение электромоторов. Где-то далеко в трюме тоненько, одиноко капает вода. Шеф смотрит наверх. Включив карманный фонарик, он отправляется осматривать трубы по левому борту. Течь прекращается сама собой.
– Так-то лучше! – негромко произносит шеф.
Лодка вздрагивает.
Кажется, Старика это совершенно не касается. Кажется, что неподвижный взгляд по-прежнему устремлен в точку впереди, но время от времени, не поворачивая головы, он бросает быстрые взгляды по сторонам.
Стрелка манометра приближается к тридцати. Ее движение постепенно замедляется. Наконец она замирает. Лодка перестает погружаться. Она висит в толще воды подобно дирижаблю, но все-таки чувствуется, что центр тяжести по-прежнему смещен к корме. Она не поднимается и не опускается, но еще не встала на ровный киль.
Шеф начинает выравнивать лодку:
– Перекачать воду вперед!
Вахтенный Турбо открывает клапан, спрятанный за трубой перископа. Шеф отдает приказание изменить положение гидропланов. Теперь даже без продувки цистерн лодка начинает подниматься. Очень медленно стрелка манометра начинает двигаться в обратном направлении. Заданная глубина достигается динамически – лишь посредством горизонтальных рулей и поступательной тяги винтов.
Шеф не перестает отдавать распоряжения операторам рулей глубины. Наконец раздается голос командира:
– Подняться на перископную глубину!
Он порывисто встает и тяжело поднимается в башню.
– Впереди – двадцать вверх, сзади – пять вниз! – это уже шеф.
Водяной столбик в приборе Папенберга уже начал медленно опускаться. Шеф наклоняется в сторону, поворачивает голову назад и докладывает в башню:
– Перископ чист!
Каждое колебание столбика воды в Папенберге означает, что лодка качнулась вверх или вниз. Операторы глубинных рулей пытаются серией четко выверенных по времени движений крыльев нейтрализовать взлет или падение лодки раньше, чем они отразятся в Папенберге, потому что тогда будет уже поздно: либо перископ слишком высунется из воды, выдав атакующую лодку врагу, либо он уйдет под воду, и командир не сможет ничего увидеть в решающий момент.
Шеф ни разу не оторвал взгляд от Папенберга. Впрочем, как и оба оператора гидропланов. Показания прибора чуть заметно колеблются. В лодке царит полная тишина, если не считать раздающееся время от времени басовитое гудение мотора перископа.
– Вахте мостика приготовиться! Надеть плащи! – доносится из башни голос командира.
Дозорные на мостике, завязав зюйдвестки под подбородками и надев свои непромокаемые плащи, группируются под люком башни.
– Приготовиться к всплытию!
В кормовом отсеке кочегары сейчас накачивают солярку внутрь дизелей, чтобы они могли немедленно заработать.
– Всплытие!
Шеф до упора поднял носовой руль, а задний поставил на пять градусов. Он приказывает продуть балласт.
Сжатый воздух с резким свистом устремляется в цистерны.
– Выровнять давление!
Внезапная моим глазам становится больно – это понизили избыточное давление внутри лодки. В лодку сверху врывается струя свежего воздуха – люк боевой рубки открыт. Включенные вентиляторы гонят внутрь лодки мощный поток воздуха.
Затем следует серия команд машинному отделению:
– Левый дизель приготовить к запуску!
– Левый электродвигатель стоп! Переключить привод!
– Левый дизель малый вперед!
Дифферентные цистерны опять наполняются водой. После этого командир отдает приказание:
– Продуть цистерны дизелями!
Выхлопные газы двигателей выдавливают воду из цистерн плавучести. Это экономит сжатый воздух. Есть и другое преимущество: маслянистые отработанные газы предотвращают коррозию.
Цистерны плавучести продуваются одна за одной. Командир, наблюдающий с мостика, как пузыри воздуха всплывают вдоль бортов лодки, может определить по ним, продуты ли цистерны до конца. Спустя некоторое время он сообщает вниз:
– Все продуты. Экипажу покинуть посты погружения!
Лодка опять превратилась в надводное судно.
Командир приказывает:
– Правый дизель приготовить! Правый электродвигатель стоп! Переключиться! Правый дизель малый вперед!
Шеф встает, расправляет плечи, потягивается и смотрит на меня вопросительно: «Ну, как?»
Я согласно киваю и, как боксер после проигранного раунда, без сил усаживаюсь на мешок картошки, прислоненный к столу с навигационными картами. Шеф берет пригоршню чернослива из ящика, который стоит рядом со столом, открытый для каждого, и протягивает мне:
– Поднимает настроение! Да уж, мы несколько отличаемся от простых, обычных кораблей.
Когда Старик исчезает, шеф спокойным голосом замечает:
– Еще не все на сегодня. Старик называет это «вытряхнуть усталость из старых костей». Ничто не ускользает от его внимания. Он все замечает. Нам достаточно ошибиться один раз, и одно учение будет следовать за другим.
На его столе под толстой целлулоидной пленкой лежит морская карта. Она пока чистая, нанесены лишь границы берегов. Суша за ними абсолютно белая, как будто там ничего нет: ни дорог, ни городов. Это карта моря. То, что расположено на суше, не имеет значения для моряка. За исключением, может быть, некоторых ориентиров и обозначенных маяков. С другой стороны, здесь показаны все мели и песчаные банки у входов в устья рек. Карандашом от Сен-Назера прочерчена зигзагообразная линия. На ней крестиком отмечены наши последние координаты.
Наш основной курс – триста градусов, но я слышу приказы, отдаваемые рулевому. Опасность со стороны вражеских подлодок не дает нам лечь на прямой курс.
На посту управления дозорный, свободный от вахты, разговаривает с Турбо, вахтенным, который не стал сбривать свою бороду, пока лодка находилась в гавани, и теперь выглядит точь-в-точь как викинг:
– Интересно, куда нас услали на этот раз.
– Похоже, к Исландии.
– Вряд ли. Держу пари, что на юг! В длительное патрулирование в южных широтах. Ты только вспомни, что мы взяли на борт.
Это еще ни о чем не говорит. Да и какая нам разница? Нам все равно нескоро добраться до женщин на берегу, в какую бы сторону мы ни направились.
Турбо уже давно на борту лодки. С апломбом повидавшего виды морского волка он опускает уголки рта, наполовину скрытого спутанной бородой, снисходительно похлопывает собеседника по плечу и объясняет ему:
– Мыс Гаттерас при свете луны, Исландия в тумане – ты наверняка повидаешь мир, если попал на военный флот.
Перед ужином командир отдает приказ о глубоководном погружении, чтобы проверить лодку на прочность.
Он хочет знать, выдержат ли внешние заглушки большую глубину.
Лодкам класса VII–C разрешено погружаться на сто метров. Но так как воздействие глубинных бомб уменьшается с увеличением глубины, на которой происходит взрыв (более плотные слои воды поглощают взрывную волну), лодкам нередко приходится погружаться глубже ста метров, чтобы уйти от преследования. Какую предельную глубину может выдержать корпус высокого давления, т. е. какова максимальная глубина погружения – кто знает? Те, кто глубоко погружался, не могут быть уверены в том, что достигли предела. Команда узнает об этом только, когда раскалывается корпус.
Снова звучит последовательность тех же команд, что и во время дневного погружения. Но мы не выравниваем лодку на тридцати метрах. Вместо этого мы опускаемся глубже. Лодка движется тихо, как мышь.
Внезапно раздается резкий скрежет, жуткий, раздирающий душу звук. Я замечаю встревоженные взгляды, но Старик даже не пошевельнулся, чтобы остановить скольжение вниз.
Стрелка манометра замерла на ста семидесяти метрах. Опять скрежетание, на этот раз вместе с глухими царапающими звуками.
– Здесь не самое лучшее место, – как будто сам с собой разговаривает шеф. Он втянул щеки и с выражением смотрит на командира.
– Лодка должна выдержать это, – лаконично отвечает командир. Только теперь до меня доходит, что лодка скребет днищем по скалам.
– Это зависит только от нервов, – шепчет шеф.
Противный звук не умолкает.
– Корпус давления выдержит нагрузку… Но вот шурупы и руль… – жалуется шеф.
Командир, похоже, оглох.
Слава богу, скрежет и царапание прекратились. Лицо у шефа серого цвета.
– Звуки прямо как у поворачивающего трамвая, – замечает второй вахтенный офицер.
Старик тоном добродушного пастора разъясняет мне:
– В воде звук усиливается в пять раз. Много шума, но это не страшно.
Шеф шумно глотает воздух, как будто его, тонущего, только что вытащили из воды. Старик с видом врача-психиатра, исследующего интересного пациента, смотрит на него, а затем объявляет:
– На сегодня достаточно! Всплываем!
Снова читается литания, слова которой состоят из команд, сопровождающих подъем на поверхность. Стрелка манометра движется по циферблату в обратную сторону.
Командир и наблюдатели поднимаются на мостик. Я следую следом за ними и занимаю позицию за мостиком, на так называемой «оранжерее». Здесь, между четырьмя зенитными пулеметами, достаточно места. Сквозь перекрещивающиеся балки ограждения, как сквозь деревянную обрешетку настоящей оранжереи, можно видеть, что происходит вокруг и внизу. Хотя мы идем с крейсерской скоростью, вода бешено бурлит и пенится. Она вскипает мириадами белых пузырьков, полосы пены переплетаются между собой, чтобы через мгновение снова разлететься в клочья. Я чувствую полное одиночество. Совсем один на железном плоту в безбрежном океане. Ветер старается спихнуть меня в воду; чувствуется, как сталь начинает вибрировать при его порывах, случающихся ежеминутно. Перед глазами постоянно проплывают новые пенные узоры. Приходится заставить себя оторвать от них взгляд, чтобы не задремать.
Внезапно за спиной раздается низкий, протяжный голос Старика:
– Прекрасно, правда?
Затем он исполняет свою медвежью пляску. У него это называется «потянуть ноги».
Прищурившись, я смотрю на заходящее солнце, которому удалось найти просвет в облаках.
– Приятный океанский круиз в военное время! Что еще надо человеку?
Взглянув на носовую часть лодки, он добавляет:
– Самый подходящий для моря корабль – и с самым большим радиусом действия.
Теперь мы оба смотрим назад. Командир прищелкивает языком:
– Кильватерная струя! Наглядный пример бренности существования: ты смотришь на нее – а она исчезает на глазах!
Я не решаюсь взглянуть на него. «Философический бред» – именно так он назвал бы подобные рассуждения, если бы услышал их от любого другого. Но он развивает свою мысль дальше:
– Даже мать-земля немного снисходительнее; по крайней мере, она не отказывает нам в иллюзии.
Я прижимаю язык к зубам и издаю тихое шипение.
Но Старика не сбить с курса:
– Это же очевидно. Она позволяет нам тешить себя иллюзией, что мы увековечиваем себя на ней – записываем свои деяния, воздвигаем памятники. Только, в отличие от моря, она дает себе небольшую отсрочку прежде, чем стереть наши следы. Она может подождать даже несколько тысяч лет, если это необходимо.
– Знаменитая морская образность мысли опять предстает во всем блеске! – единственное, что я с трудом нашелся ответить.
– Вот именно! – говорит старик, ухмыляясь мне прямо в лицо.
Моя первая ночь на борту: я пытаюсь расслабиться, чтобы прогнать все мысли. Наконец, волны сна докатываются до меня и начинают укачивать, но не успел я как следует погрузиться в них, как они выбрасывают меня снова на берег. Я сплю или бодрствую? Жара. Резкий запах масла. Вся лодка дрожит мелкой дрожью: двигатели передают свой ритм самой крошечной заклепке.
Дизели работают всю ночь напролет. Каждая смена вахты сгоняет сон, как рукой. Стук люка, раздающийся всякий раз, как его открывают или плотно захлопывают, возвращает меня назад в реальность с той грани, за которой наступает забытье.
Пробуждение здесь тоже сильно отличается от пробуждения на надводном корабле. Вместо океана в иллюминаторе глаза видят только резкий электрический свет.