Вчера капитан попросил Ральфа и Зигфрида быть у комендатуры в одиннадцать вечера. В полной экипировке. Зачем? Узнаете, мол, в одиннадцать вечера. Капитан круто изменил свое отношение к «курортникам» после нескольких стычек с партизанами, в которых Зигфрид и Ральф вели себя как настоящие герои. В первый раз им просто повезло – вовремя среагировали, будучи в охранении, а потом, преследуя уходящих в лес диверсантов, многих застрелили. Для Ральфа дело несложное. Отец с малых лет брал его на охоту. Мало кто из сослуживцев Мюллера мог похвастаться таким же незаурядным умением класть пули точно в цель.
Все последующие стычки проходили менее стремительно и с переменным успехом. Но капитан двух товарищей приметил и больше не придирался.
– Послушай, ты долго будешь сходить с ума с этим лафетом?
– Господин ефрейтор, поскольку мне больше нечем заняться, я занимаюсь чисткой орудия. Не надо?
– Надо. Продолжайте, Антонеску.
«Бесполезно, – вздохнул Ральф. – Пусть лучше этот кретин чистит лафет, чем лезет к мирным жителям и стреляет по пустым банкам на заборах».
В девять вечера произошла смена караула. Ральф отправился «домой». У расположенной на краю деревни хаты курил самокрутку местный паренек лет двенадцати, не старше. На Ральфа глянул мельком, опустил глаза.
«Знает, что скоро уходим», – подумал Ральф и ускорил шаг.
Антонеску, вышагивающий рядом, направил на паренька винтовку: «Пух-пух» – и засмеялся. Весело.
– Ванька, давай домой быстро, куришь опять, охломон? Так бы убила, черта!..
Паренек бросил самокрутку под ноги и заспешил в хату, повинуясь приказу матери…
Где-то, километрах в двадцати, грохотала артиллерия – линия фронта перемещалась все дальше от Москвы и ближе к Хизне.
Зигфрид был в доме. Пил чай и курил сигарету. В углу, под образами, валялся китель, сапоги и толстые шерстяные носки. Сверху был аккуратно положен автомат.
Входя в хату, Ральф сильно ударился лбом о притолоку. Это происходило через раз, и лоб Ральфа уже привык к подобным неожиданностям. Ефрейтор даже не поморщился.
Конец ознакомительного фрагмента.