Вылетел из хоровода мужичок-растрепа, один глаз подбит, под другим глазом - радуга.
- О, здорово тебе, Кострома!
- Здоровенько.
- Что ты делаешь?
- Да вот веселилася, а теперь работать спохватилася. Хочу прядево брать.
Взяла Кострома прядево, а хоровод опять по кругу пошел: “Кыстрыма, Кыстрыма, государыня моя, Кыстрыма…”
“Царство нужно готовить к большой и долгой войне. Войны с Турцией не миновать”, - ясно подумалось Шереметеву. Он тихонько стал отговаривать себя: войну можно обойти, Азов отдать, а вместе с Азовом махнуть рукой и на другие казачьи городки - мир России необходим, как хлеб и воздух. Чтобы пришли победы потом - теперь нужен мир. Его нужно купить хоть втридорога. На любые убытки ради мира нужно пойти, ибо… войны, большой и долгой, после которой исчезнет Крымское царство и, может быть, и сама Оттоманская империя, - России не миновать. Стоит туркам расправиться с Персией, они попрут на Украину, на русские земли. Волчье племя сытости не ведает.
Винниуса в Туле поторопить нужно. Железные заводы нужно сразу большими ставить, пушек и ядер понадобится бессчетно.
Так думал боярин Шереметев, а скоморохи уже пели концевую песню своей “Костромы”.
Эй, Ягор-Ягорушка, Качурявая головушка.
Да и кто тебя, Ягор, спородил? Спородила меня матушка. А вскормил сударь-батюшка. А взнуздала чужая сторона.
“Чужая сторона? - подумалось Шереметеву. - Для русского чужая ныне - Крымская сторонушка. Сколько мужиков каждый год в полон нехристи уводят? Всю тысячу! И надо терпеть. Терпеть и терпеть…”
Оторвался вороной конь От столба от точеного. А ворвался вороной конь, А ворвался во зеленый сад, Притоптал всю калинушку, Всю калину-малинушку…
“Укреплять, укреплять нужно новые города на засечной линии. И другие ставить. Если турки и подойдут к Москве, так чтобы подошли они битые и терзаные”.
…Собор нужно созывать. Спешно!
Шереметев резко поднялся:
- Спасибо, скоморохи! Потешили,
Ушел в маленькую боковую дверь, узкой лестницей поднялся на второй этаж и спросил писаря:
- Перо да бумага готовы?
- Готовы.
- Пиши!
*
Спешно созванный Земский собор одобрил волю государя, и по городам и весям, во все концы, ко всем народам России полетела царская грамота:
“И мы, великий государь, учинили собор и говорили на соборе… как нам для избавления православных христиан против крымского царя стоять, и какими обычаи ратных людей сбирать, и чем строить? И собором приговорили взять с церковных вотчин даточных людей пеших с десяти дворов по человеку, а с поместий и с вотчин служилых людей и сдворцовых с двадцати дворов по человеку, а с городов, с посадов и с уездов с черных волостей указали есмя взяти, ратным людям в жалованье с десяти дворов за даточного человека по двадцати рублей, со двора по два рубля… А сборщиков вам для сбору тех денег не послали, жалея о вас, чтоб вам от них провежа и убытков не было”.
Государь знал своих рукастых слуг.
Пока собор судил да рядил, Федор Иванович Шереметев занимался укреплением порубежных городов и подстегивал “мельничные заводы для деланья из железной руды, чугуна и железа”. Пушки и ядра лили из чугуна. Дело это новое для России.
Раньше ружейные стволы, чугунные пушки, ядра и прочие артиллерийские припасы за редким исключением привозились из-за границы через Архангельск, морским путем.
Но в 1632 году голландский купец Винниус получил от государя дозволение поставить неподалеку от Тулы вододействующий завод для отливания разных чугунных вещей и для деланья из чугуна по иностранному способу железа.
Царь Михаил, любя мастеров, даровал Винниусу привилегию, по которой в течение десяти лет никто в России не мог ставить подобные заводы. От Винниуса требовали, чтоб государевых людей “всякому железному делу научать и никакого ремесла от них не скрывать”.
Из-за горизонта всходила туча, и, хоть неизвестно было, сколь она велика, Шереметев гнал к Винниусу своих дьяков, требуя, чтобы весь чугун отныне пошел на пушки, ядра и пищали.
Закипела жизнь в порубежных городах. От Воронежа до Чернавы спешно поднимали земляной вал. На двенадцать верст вала ставили три земляных города. От Тамбова до той же речки Чернавы воздвигали линию надолбов. В новый город Ломов, которому всего-то был год, Шереметев лично отправил четыре медные пищали с ядрами в два и два с половиной фунта.
Боярин Шереметев спешно готовил Россию к большой войне, но туча, вставшая над горизонтом, не двигалась, и только летучие темные облачка отрывались от нее и набегали на украйные укрепления, выведывая их силу и надежность.
Глава третья
В Крыму царствовал Бегадыр Гирей.
Проснувшись поздним утром, почти около полудня, он рассматривал потолок, красный, расписанный золотыми и черными цветами, потом поднимал руку, тотчас входили слуги и начинали растирать хану тело, касаясь каждого мускула, каждой складки кожи. Тело горело, было молодо, но Бегадыр позволял нести себя на руках в мраморную купальню, рассчитанную на одну особу. Этой особой был он сам.
Выкупавшись, Бегадыр облачался в одежды, подаренные ему султаном: голубой кафтан подпоясывал желтым шелковым поясом с золотой пряжкой. Надевал красные шаровары, желтый чекмень. На голову - корону с зеленым верхом, обвитую белой шалью с золотыми жилками, усыпанной драгоценными каменьями, с жемчужными подвесками и сверх того украшенной пером, склеенным из перьев колпицы106.
Облачившись, хан шел в тронный зал и садился на трон, под балдахин с малиновым верхом, с ниспадающими тяжелыми золотыми кистями. Он сидел на троне в пустом зале, пытаясь самому себе привить мысль, что это его трон, его место, и дворец, в котором он живет, - это его дворец, а люди дворца - это его люди, его слуги.
Голод срывал Бегадыра с трона, трапеза в одиночестве, но под музыку. Оркестранты сидели за дверьми и наигрывали самые нежные и легкие мелодии.
После еды Бегадыр отправлялся в гарем полюбоваться наложницами. Из гарема он спешил в сокровищницу - к своим богатствам. Потом поднимался в верхние покои и приглашал к себе Фазиля-Азиза-эфе-нди. Молва утверждала: Фазиль-Азиз-эфенди так умен, его сочинения настолько глубокомысленны и переданы таким трудным языком, что его могут понять лишь самые ученые люди.
Хан Бегадыр почитал себя поэтом и философом, а потому не мог отказать себе и в этом наслаждении - беседе с человеком, равным по уму. Высказывать мудрость свою открыто хан Бегадыр считал делом, недостойным царей, но он позволял себе задавать мудрые вопросы.
- Что есть подлинное величие? - спросил Бегадыр Гирей своего философа на этот раз.
Фазиль-Азиз-эфенди не был стариком. В нем ничто не выдавало дервиша, отшельника, чудака-звездочета. Лицо воина: правая щека разрублена вдоль, левая бровь - поперек. Роскошные одежды, перстни с драгоценными каменьями, в голосе - власть, в словах - мужество. Отвечая, Фазиль- Азиз-эфенди глядел в глаза.
- Великий хан, подлинным величием обладает не тот, кому покоряются народы и государства, и не тот, у кого золотых столько же, сколько звезд. На деньги можно купить все города, земли, любовь и даже власть, но свободу мысли и духа купить невозможно. Свободу мысли и духа нельзя добыть ни саблей своей, ни силой полчищ. Эту величайшую драгоценность жизни приобретают только путем познания и страдания.
- Фазиль-Азиз-эфенди, ты хочешь сказать, что подлинное величие - это величие свободного духа. Но что это такое - свобода духа?
- Государь, свободен тот, кто познал все виды рабства и преодолел их в самом себе.
- Мы пришли к тому, Фазиль-Азиз, что величие, стало быть, равно свободе, а свобода равна истине?
- Государь, это так и есть. У меня было черное время, когда я, познав мощь своего ума, пришел к выводу: религия и разум - в вечном противоборстве. Однако, чтобы говорить другим, надо знать, что есть в тебе. Я заглянул в себя и отыскал в себе одно ничтожество и полное отсутствие знаний. Тогда я вернулся к богомыслию. Попугай моей души принес меня к богу, и я, грешник, нашел всеобщее разрешение всему, что есть, познанием единства божия. Истиной владеет тот, кто получил от самого бога луч, посланный им в точку души. Без божественного просветления человек живет бессмысленно, как живут скоты. Луч истины - это не что иное, как экстаз божественного познания.
- Фазиль-Азиз, друг мой, но скажи тогда, кто же те люди, удостоенные луча экстаза?
- Государь, но я уже имел смелость сообщить вашему величеству, что без божественного просветления человек только скот, животное, живущее единственно ради насыщения желудка. Бог дает свет всем, но не каждому дано уловить этот свет и удержать его в сердце своем. Этот свет подобен солнечному свету, который можно собрать увеличительным стеклом в единую, испепеляющую предметы точку.
- Но кто же собирает свет божественного познания? Кто?
- Государь! Идущие по пути божию не те, кто проводит жизнь в телесных удовольствиях. Не те, кто ради этих удовольствий питает привязанность к бренному миру. Эти на пути жизни никогда не найдут истинного наслаждения, которое заключается в познании своего ничтожества. В этом познании - счастье. Человек, сказавший себе: “Я ничего не знаю! Господь, вразуми!” - обладает высшим истинным знанием своего незнания, он и достигает высшего величия через понимание своего полного ничтожества.
Бегадыр был серьезен. Он сказал вдруг:
- Если ты сам себе нужен, то и узнай самого себя. Так я поступил сам с собой и в себе самом нашел для самого себя лекарство, которым помог своему мучению.
Так или как-то очень похоже говорил Абу-Гамет-Маго- мет-аль-Гацали, великий араб.
- Государь, я поражен начитанностью вашего величества. Я с радостью сообщаю вашему величеству, что являюсь верным учеником Абу-Гамет-Магомет-аль-Гадали.
- Мой Фазиль-Азиз, ты говоришь, что людям, проводящим время в телесных удовольствиях, истинное наслаждение, под которым ты понимаешь познание, недоступно. Отчего же ты сам столь внимателен к своему платью? На тебе золота не меньше, чем на мне.
- Государь! Как овцы не могут быть отарой без пастуха, так и люди ни на что не способны без предводителя, с пастухом же и люди и овцы могут пройти тысячи верст, и только потом, закончив путь, они бывают изумлены и восхитятся самими собой. Государь, можно проповедовать на базарах в рубище дервиша, но эта проповедь доходит до ушей овец, которых, когда приходит время, стригут. Я предпочитаю проповедовать среди тех, которые стригут.
- Но не кажется ли тебе, мой дорогой Фазиль-Азиз, что слово, которое рождается там, внизу, является в мир как бы само собой и поэтому оно правдивей? Слово снизу похоже на промысел бога, слово сверху - плод ума человеческого?
- Государь, я помню то, что произошло с учителем Бая- зидом из Бистама. При жизни не было человека более гонимого и униженного, когда же он умер, то люди, которые гнали его, стали поклоняться его могиле. Или как сказал мудрец: “Общение с благородной личностью Баязида из Бистама было жителям Бистама недоступно, а с его могилой, которая есть камень и глина, их соединяет самая тесная родственная связь”.
В комнату беседы вошел Маметша-ага.
- Государь, важное известие от Порога Счастья.
Бегадыр Гирей поднялся с коврика размышлений. Пошел
следом за Маметшой в тронный зал. Там уже собрались сановники. От Порога Счастья прибыл чауш107. Он привез известие о том, что мурза Кан-Темир задушен по приказу султана. Сын Кан-Темира в пьяном виде убил турка. Султан приказал наказать убийцу отсечением головы. А чтобы не возникло у ногайцев возмущений и мятежей, главу их, Кан-Темира, удушили в Скутари, где он жил в садах султанши Айше.
Эта весть была приятна Бегадыру. Убит сильный противник, возмутитель спокойствия, ниспровергатель крымских царей. Смерть хана Инайет Гирея отмщена, но увы! Живы те, кто убил его братьев. Честь царского рода поругана, а это есть дело здравствующего царя, ибо он - Гирей.
Чауш султана привез также фирман, которым Мурад IV приказывал крымскому хану идти на Азов, взять его, а потом пожечь на Дону все казацкие городки, вплоть до границы с русским царем.
Война не была делом Бегадыра, но татары - гончие псы Великой Порты. Долгоцарствие ханов зависит от удачливости на войне.
Земли русского царя султан запрещал тревожить. Мурад готовился к большой войне с Персией. Если на Востоке - война, на западе должен быть мир.
Степные ветры приносили тревожные вести - русский царь посылает казакам на помощь стотысячную армию. Это была выдумка, но пушки, порох и хлеб русский царь казакам посылал. Значит, и войска может послать.
Советники Бегадыра требовали нападения на русские украйны. Русских надо пугнуть, тогда они присмиреют.
И все это было суета сует, все это отвлекало Бегадыра от поэзии. А он был занят очень важным делом: сочинял эпитафию на смерть брата своей третьей жены, который ездил на разведку под Азов и погиб. Стихи, выбитые на камне, вечны.
Под предлогом обдумывания государственных дел хан Бегадыр заперся в покоях, никого не допуская до себя.
Его посетило вдохновение.
А Крым готовился к большому набегу. Третий брат Бегадыра, нуреддин Сафат Гирей, собирал войска за Перекопом. Нуреддину полагается ходить в походы с войском в 40 тысяч сабель, и Сафат ждал своих сорока тысяч.
Бегадыр возлагал на поход младшего брата многие из своих надежд, однако делал вид, что о походе он ничего не знает. У каждого бея есть свои счеты с русскими, не дело царя входить в частную жизнь своих слуг. Хан знал одну ноэзию.
Стихи он сочинял при луне. Это придавало им особую тонкость и чувственность.
Не бархат, а песни, не плоть - дух, не дрязги политики - свет мироздания.
Хан Бегадыр Гирей был счастлив.
АМЕТ ЭРЕН
Глава первая
Луна восходит над землею, на непостижимо прекрасное небо ради того только, чтобы осветить благословенный Бахчисарай. В Бахчисарае силы небесного движения над луной не властны. Словно телка, привязанная к колышку, идет луна вокруг дворца Гиреев, пощипывая звезды, как траву.
Так было во веки веков! Так было и в ту ночь полнолуния. Луна встала над минаретом ханской мечети и замерла, и сердце железного Амет Эрена ожило, сжалось и притихло, как задремавший ягненок.
В дворцовых садах, разбиваясь о мраморное ложе бассейнов, шелестели струи фонтанов. Листья на деревьях стали хрупкими, как венецианское стекло. Осторожно, чтоб не пробудить уснувших, дышали влажные розы. И, обтекая все на свете, прощая всем и примиряя всех, журчали воды реки. И вечно! И серебряно! А ведь Чурук-су - гнилая вода. Под солнцем Чурук-су не река - водопад помоев…
Нечто тонкое, прозрачное, а что - глаза разглядеть не уснели, - поднялось с куста и перелетело в глубину сада. Колыхнулось на ветвях и растаяло.
Железный Амет Эрен вцепился обеими руками в бердыш. В глазах его вспыхнули длинные огоньки. Так горят глаза у кошки, когда она чует мышь.
Что это было? Гурия? Но зачем она явилась ему? На радость или во искушение?
Амет Эрен на карауле первый раз. Он стоит возле решетчатой башни у Красных ворот, а решетчатая башня - любимое место хана Бегадыра. Скрываясь от глаз, из этой башни смотрит он на джигитовку и на пляски невольниц. Здесь, перед башней, поют ему сладкоголосые певцы.
Амет Эрен - семнадцатый сын Акходжи, живущего на берегу возле Грамата-кая, скалы, испещренной таинственными письменами. Амет Эрен - благословленный шейхом Мелек Аджедера, удостоенный милостей начальника ханских стрельцов - Маметши-ага, поставлен сюда, к решетчатой башне, самим Маметшой.
За спиной колыхнулся воздух. Амет Эрен бесшумным кошачьим прыжком развернулся, и его бердыш уперся в грудь явившемуся из потайной двери человеку.
Еще мгновение, и Амет Эрен, опустив бердыш к ногам этого человека, целует прах его ног.
- Встань!
Амет Эрен поднялся.
- Ты быстр, как барс.
- Я думал, это злоумышленник, повелитель!
- Я рад, что у меня такие воины. Если они видят и затылком, тогда нам не страшен самый коварный враг. Но сколько тебе лет? - Хан Бегадыр с удивлением разглядывал безусое лицо воина.
- В следующее полнолуние мне будет семнадцать лет, повелитель.
- Семнадцать лет? Кто же тебя поставил сюда?
- Меня поставил сюда Маметша-ага, повелитель.