- Как ты мог покинуть нашу чайхану в такое время? Ты оставил нашу сказку, подобно кукушке, которая оставляет в чужом гнезде свое будущее дитя.
- Я слишком стар, - сказал старик и больше не проронил ни слова.
- Тогда я пойду в чайхану! - вскипел молодой меддах, и старик снова обрел дар речи.
- У тебя Надежда, а у Надежды будет твой ребенок.
- Значит, смерть мне не страшна! - воскликнул молодой меддах. - Я буду жить в моем сыне!
- Но ребенок может быть и девочкой.
Молодой меддах этих слов не услышал.
Он пошел в чайхану и целый день веселил народ байками про глупых лазов: получил две полные фески медяков.
Меддахи ему позавидовали. Он помчался к Надежде, прижимая к груди тяжелый узелок с медью. От счастья меддах был слепой. Он увидал, что за ним идут чужие, только на своей улочке. Улочка - двоим не разойтись. Хотел увести преследователей от дома, но с другой стороны надвигались на него такие же мрачные люди. Тогда ему захотелось одного: увидеть Надежду, отдать ей деньги для сыночка. Чужие бежали к дому, но он опередил их, только вот двери не успел за собою затворить. Он успел кинуться перед Надеждой на колени и положить к подкосившимся ее ногам узелок с медяками. А больше ничего не успел. Голову ему отсекли одним ударом ятагана.
Дом меддаха в ту ночь сгорел. Надежду схватили, проволокли через весь город и бросили в сарай, где вповалку спали невольницы.
Она не искала для тела своего удобного места - где упала, там и лежала. Рабыня…
Теплая ночь, пряная, как ларь заморского купца, влажная, черная, таинственная, жила за глухой стеной невольничьего сарая.
¦ч
Помереть бы, не пытать судьбу. Ох как не хотела Надежда жить!.. Море - так в море, пропасть - так и в пропасть, стена каменная - так об стену. Нельзя! Нельзя, чтоб родилось у нее дитя. Сын ли, дочь ли - имя для них одно: раб.
Услышала Надежда - шепчутся. Господи! Русская речь, заслушалась…
- Запомни, меня звали Анной, - говорила одна, - помолись за меня.
А другая отвечала с усмешечкой:
- Чего себя надрываешь? Не помираем, чай.
- Авдотьюшка, не быть нам уже на родине. Пропадем здесь, в басурманах. Надругается какой-нибудь нехристь…
- Бабье дело - терпеть. Мы вон с тобой сколько по рукам ходим, и ничего - не пропали пока. От купца к купцу, и каждый просит за нас не меньше, а больше.
- Опомнись, что ты говоришь-то?
- А ты голову не теряй. Привыкла в тереме сидеть, тебе и боязно. А я бояться дома устала. Наш боярин охоч был до молодух.
- Молчи, Авдотья! Не отрекайся от дома своего.
- Хватит. Спи. Я слово себе дала - вернуться домой. И я вернусь. Спи, сестренка. Нам завтра на торгу по-лебединому, а не по-куриному стоять. Ты запомни: с высокого камня дальше прыгнешь.
О, как же он высок должен быть, камень-горюн, чтоб с него до самого дома скакнуть!
- Авдотьюшка, Авдотьюшка! - всхлипывая, дрожал тонкий голосок, но та, другая, сильная, не отвечала.
Надежда лежала, не меняя позы, ленивая духом, уставшая от своего прекрасного тела, а под сердцем у нее билось живое, маленькое, нежное, родное. И она не заметила, как и что в ней переменилось, но почуяла вдруг - лицо залито слезами и сама она как пустыня, на которую обрушился ливень.
*
Еще не померкли звезды, еще муэдзины - глашатаи бога на земле - спали сладко, а в покоях Кёзем-султан началась таинственная жизнь.
Быстро одевшись, не причесывая волос, не созывая слуг, вдовствующая султанша, содрогнувшись, вошла под своды комнатного камина, повернула по солнцу медный обруч дымохода, и задняя стенка камина отошла. Кёзем-султан закрыла за собой тайник и узким подземным ходом вышла из дворца. Подземелье вывело ее в небольшой сад возле неприметного дома. Не заходя в дом, Кёзем-султан дернула за шнурок на двери, и тотчас из дома вышли с паланкином заспанные слуги. Кёзем-султан села в паланкин, ударила трижды в ладоши, слуги подняли паланкин и пошли. Эти тоже были немые. Они не задавали вопросов. Для них один удар в ладоши - одна дорога, два удара - другая…
***
У крымского еврея Береки в Истамбуле был свой невольничий сарай. С выдающимся товаром Берека приезжал сам.
Его невольницы красотой уступали одному солнцу, зато они могли сиять в любое время дня и ночи. Они были учены манерам восточным и европейским, они знали турецкий язык, они пели, играли на музыкальных инструментах, они танцевали, они умели говорить сладкие речи, умные речи, смелые речи.
Берека был удачлив в делах, ибо деньги он чуял, как лошадь чует дорогу к дому. Удачливость обернулась несчастьем. В Акмечети за продажу девочек он получил столько палок по пяткам, что правая нога стала у него сохнуть. Теперь он ходил с костылем, но прибыльного дела не бросил. В эту ночь сон не шел к нему. Он оделся в лучшие одежды и с двумя телохранителями-караимами отправился к своему сараю.
Сердце ныло недаром. Возле своего сарая Берека увидал паланкин, который рослые слуги опускали на землю.
Берека благословил про себя своего еврейского бога и отворил дверь перед госпожой. Госпожа взяла факел и сделала знак, что хочет войти к невольницам одна.
Вскоре она снова показалась в дверях и поманила Береку. Госпожа указала на тоненькую, хрупкую девушку, доверчиво прижавшуюся к великолепной рослой красавице.
- Это русская! - испугался Берека, - Она не учена. Русские плохо слушаются…
Госпожа, не отвечая, вышла из сарая, села в паланкин, и уже оттуда к ногам Береки был брошен тяжелый кошелек.
- Девушку доставить в покои Кёзем-султан, - был голос из паланкина.
Берека открыл кошелек и увидал золото.
На невольничьем рынке Надежда стояла возле Авдотьи.
- Я за Нюрку боялась: худа, тонка, слезлива, - говорила Авдотья Надежде, - пропадет, думаю, девка. А вон как вышло… Уж к какому дворцу - не знаю, а только высоко улетела… Я по дури думала: коль велика да здорова, так мне и цены нет… А тебя-то, бедняжку, с брюхом-то… тоже сюда, на торжище, не посовестились.
Надежда молчала. Торг оживал, прибывали покупатели. Появился и Берека. Оглядел свой товар, изумился. Кликнул надсмотрщика.
- Откуда эта? - ткнул пальцем в Надежду. - У меня, Береки, лучший, отмепнейший товар. Кто строит козни? Кто портит мою торговлю?
Надсмотрщик наклонился к уху Береки и прошептал:
- Ее притащили ночью. По приказу из Сераля.
- А что мне Сераль! - зашипел Берека. - Значит, в Серале мои враги дали кому-то взятку. Моя торговля погибла. О проклятье!
Он поднял костыль, метясь Надежде в живот. Авдотья заслонила ее.
- Ну ты! Прыщ! - крикнула она по-русски.
Берека отшатнулся, он знал и по-русски. Все московские посольства одалживались у него.
- Взять, скрутить!
Надсмотрщик бросился к Авдотье, но тут заверещал бабьим голосом евнух:
- Почему мне мешают смотреть товар?
Только что шерсть на Береке дыбом стояла, и вмиг шелком льется. Мигнул надсмотрщику, и тот провалился сквозь землю.
- Извольте! У меня лучший товар. - И глаза на Авдотью: стой, мол, этак, заслони от позора.
Но евнух решительно отстранил красавицу и воззрился на беременную.
- На каком месяце?- спросил евнух.
- На каком месяце, отвечай господину, - пропел Берека.
Надежда молчала. Золотые волосы по груди, бледна, кожа
светится.
- Что же ты молчишь, надо отвечать, когда спрашивают! - почти уже пел Берека.
- Сколько она стоит?
- Самую малость.
Евнух достал из-за пояса сафьяновый мешочек и уронил. Берека поймал мешочек на лету.
- О господин. Аллах благословит вашу безмерную щедрость…
Надежда подняла ресницы, голубое хлынуло на евнуха.
- Господин, возьмите и ее. Она меня спасла. Она, как и я, русская.
Надежда говорила на прекрасном турецком языке.
У евнуха было белое отрешенное лицо, но он улыбнулся Надежде. Достал второй мешочек, развязал тесемки, вытряхнул на руку золотой, подумал и вытряс еще один.
- Я покупаю и ее.
Над великим Берекой издевались. Пожалуйста, на удовольствие, если это стоит денег. За приблудную ему заплатили по-царски, за царицу - по-нищенски. Как вам угодно, господа! Берека спорить не будет.
Он с поклоном принял деньги, но потом быстро достал из карманчика пару серебряных монеток и протянул евнуху:
- Господин, возьмите сдачу.
Евнух, поджав губы, посмотрел на согбенного Береку, на серебро и взял его. Засмеялся, подмигнул Береке, подкинул на руке мешочек с золотом, протянул его было еврею, но вдруг передумал. Опять засмеялся и, смеясь, пошел прочь, пряча за пояс свое золото. За евнухом в окружении его слуг шли Надежда и Авдотья - рабыни.
ЗЕЛЕНАЯ ЧАЛМА Глава первая
Казачий лазутчик Федор Порошин, приставший к богомольцам в Азове, пройдя длинный путь степями, горами, морем, помолившись в крымских пещерных монастырях, наконец прибыл в Константинополь.
Богомольцев великий город не только не потряс, но и не заинтересовал. С пристани - гуськом до православного монастыря, прикладываться к святыням, потом в трапезную, поели и спать. А до ночи глаза вылупишь, солнце только- только гору зенита одолело. И впервые за всю дорогу инок Афанасий проявил несогласие с братией. Чтобы лишних разговоров не заводить, вышел как бы по нужде, а сам на внешний двор и к воротам. Ворота закрыты, сторож тут как тут.
- Куда, святой отец?
- На город поглядеть.
- У нас этак не положено - а сам в удивлении будто бы. - Гляжу я - русский, а по-гречески говоришь.
Спохватился Федор, в пути он никаких языков будто бы и не знал.
- Нельзя ли мне отца Никодима повидать?
- Можно. С охотой провожу русского ученого монаха.
По дороге стал вопросы задавать: кто, откуда, у кого грамоте обучался.
Смекнул Федор: зря спросил об отце Никодиме. Отступать, однако, поздно.
- Я из далекой пустыни, из-под славного города Костромы, где от поляков наш царь Михаил во время смуты скрывался. В пустыни наш святой отец Геннадий спасается, он был в Константинополе и велел мне отцу Никодиму передать благословение и поклон.
Наплел, может, и вовсе несуразное, но монах как будто поверил.
Отец Никодим жил в великолепных покоях. Не простой, видно, монашек.
- От отца Геннадия благословение тебе и поклон, отче, - забубнил Федор, ибо служка медлил уходить.
- От отца Геннадия?- обрадовался Никодим. - Рад, рад! Где он теперь?
- В нашей Сандогорской пустыни, близ Костромы.
- У него греческому учился?
- У него, у подвижника нашего.
- Как зовут тебя?
- Афанасий в иночестве.
- Прими же, инок Афанасий, благословение мое.
Служка ушел.
- Помолимся, - сказал отец Никодим и принялся читать молитвы.
Наконец он поднялся с колен.
- Как же это тебя, Афанасий, угораздило спросить обо мне у вратника нашего? Он не столько богу, сколько туркам служит.
- Прости, святой отец, дьявол попутал.
Федор достал с груди медный с прозеленью крест.
- Вон ты откуда, инок Афанасий! Зачем тебя послали твои друзья, я догадываюсь. Только не время нынче подобно времени Нерона. На православных в Константинополе ныне гонения. Были аресты и казни… Однако за дело! Нам придется искать помощи у человека премерзкого. Людьми тот человек торгует, но уж если он пошел на сделку, не выдаст и не обманет. Имя ему Берека!
- Иудей?
- Охотнику за тайнами нет дела до рода-племени и вероисповедания, брат мой. Берека мне кое-чем обязан, и он не откажет в помощи, разумеется, небескорыстно.
- Я привез деньги и драгоценности.
- Берека деньги умеет добывать сам. От казаков он потребует какой-либо другой мзды.
Порошин вел беседу натужно. Он все еще никак не мог прийти в себя от изумления. Он в Константинополе, хоть города не видал толком, но ведь увидит. Город за стеною. Сама Византия за стеною!
- Не знаю, что попросит Берека, - сказал, - но казаки ни верою, ни правдою не поступятся.
- Берека знает, что просить. Он торговец, и запросы его не превысят разумного. Встречу берусь устроить завтра.
- Как мне выбираться назад?
- Паломники пробудут в городе три дня… Я помогу тебе заболеть. Ты отстанешь от своих. Пока наше дело будет вариться, “выздоровеешь”. А там я переправлю тебя…
- Отец Никодим, ты столько наговорил, что я хочу знать, где мне ждать в случае беды казачью чайку?
Отец Никодим задумался.
- Ты прав, брат мой! Загадывать на будущее в наши дни опасно… Слушай. В тридцати милях от Константинополя рыбачье поселение Акча… В одинокой сакле на самом берегу моря живет грек Константин. Придешь к нему в нужный день за час до заката. Скажешь: “Отец Никодим просит зажечь три свечи”. Этот человек на лодке отвезет тебя в море. В море будут ждать… - Монах вдруг улыбнулся. - На твоем лице, сын мой, нетерпение. О ненасытность знания! Жаждешь зреть руины Византии?
- Истинно, отче!
- Изживай в себе беса, имя которому любознательность. Однако ж быть в этом городе и не увидеть его древней красоты - тоже грех. Будь осторожен. Турки терпят поражения, озлоблены. Им всюду чудятся лазутчики.
“Да ведь как не чудиться?” - подумал Порошин.
Берека, седой, ветхий, сидел в пустой комнатенке за пустым столом, в потертом бархатном балахоне, на пальце серебряный перстенек, но с таким бриллиантом - корабль можно купить. Отец Никодим привел Порошина на глухую крошечную улочку, указал дом, но не пошел к Береке. Федору предстояло самому вести переговоры.
- Спасибо тебе, что пришел час в час, - сказал Берека Федору. - Садись.
Порошин сел на лавку у стены.
- Атаманы-молодцы хотят знать, когда падишах пожалует к ним в гости? Я совершенно бесплатно скажу тебе, сын мой, что Мурад и сам не знает, когда он пойдет на войну. У падишаха хандра. Но если атаманы-молодцы хотят знать, что думают о войне с казаками в Серале, это будет стоить не меньше двух тысяч пиастров. Дешево. Нынче все измельчало. Даже секреты.
В комнате стояла полутьма: окошко узкое, как бойница.
Федор снял пояс, кинжалом разрезал его пополам. Ту часть, где был жемчуг, положил перед Берекой.
- Здесь две тысячи?
- Не знаю. - Федор распорол пояс, и на стол посыпались жемчужины.
- О! - сказал Берека. - Ради такого жемчуга разверзнутся уста самого бостанджи-паши.
- Велика ли эта птица?
- Бостанджи-паша отвечает за порядок в империи, и он же играет в нарды с самим Мурадом.
Берека, любуясь, раскатывал по столу жемчуг. От кучки откатил в сторону пять жемчужин. Три отгреб к себе, две - к Порошину.
- Это нам за комиссию.
- Но…
- Мы заслуживаем больше. Возьми эти горошинки. В чужой стране пригодятся. Запомни: каждая стоит не меньше пяти лошадей, за хорошую лошадь просят сто пиастров - отдают за шестьдесят… А теперь поговорим о деле.
Берека хлопнул в ладоши. Отворилась дверь, спрятанная в степе, и в комнату стали заходить женщины, одна прекраснее другой. Они принесли канделябры, блюда, ковры, оружие, курильницу. Мгновение - и комната преобразилась. Бриллиант Береки, отражая огонь свечей, рассекал пространство длинными голубыми мечами. Древнее оружие мерцало со стены серебром, синий дымок тремя тонкими струйками тянулся, как паутинка, из курильницы. На полу ковер, низкий столик, на столе длинногорлые сосуды и подносы с едой.
- Раздели со мной трапезу, - пригласил Берека.
Федор поколебался, но сел-таки на ковер.
- Я не налыо ни себе, ни тебе ни капли, хотя вина, дремлющие в сосудах, благородны и не одуряют. Я не налью до тех пор, пока мы не закончим нашего дела. Ты боишься, что я попрошу от Войска Донского некоего предательства, а мне и нужно-то, чтоб казаки весь этот год караулили на сакмах, на тех дорогах, которыми татары возвращаются из набегов на русские земли. Ты удивлен? Берека, торгующий невольниками, просит перехватывать полон… А между тем я пекусь о себе: цены на мой товар стали так низки, что дороже переправлять его через море… Более того, я через верных людей подскажу казакам сроки набегов, лишь бы через вашу сеть не проходила рыбка.