- Мы искали вино, а нашли кофе, - у того, кто сказал это Сулейману, губы искривились от неудержимого отвращения. - Почему ты не побоялся привести сюда чужого?
- Но ведь ты пришел с Мехмедом! - сказал Сулейман и ушел в себя.
- Ты мечтаешь о птице, которая несет алмазные яйца?
Сулейман улыбнулся, но глаза не вернулись из его далека.
- Я думаю о совершенстве. Возможно ли оно? И когда оно приходит? И придет ли оно ко мне?
Сулейман отпил глоточек кофе.
- Пей и ты.
Я хочу уйти отсюда. Где Мехмед?
- Его скоро подлечат… Уйти отсюда, не выпив кофе, нельзя.
Сулейман глазами показал на здоровенных молодчиков, сидящих на самом большом ковре. Все они играли в кости.
- А ты разглядел, что было внутри алмазного яйца? - спросил Сулейман, и глаза его заблистали, как черный хрусталь.
- Нет.
- Мне осталось совсем немного. Одну половину я начинил памирским лазуритом. Синим, как ночь. И месяц там у меня и алмазная капелька звезды, как на турецком флаге. А другая половина зелена, словно знамя пророка. Но зелена сверху, а внизу рубины, как тюрбаны воинов султана. Их множество, и над ними алмазный блеск бесчисленных ятаганов. А посредине, между двумя половинами, золотой круг земли. Яйцо закрывается. Замок сверху в виде девя- тиглавой золотой змеи с изумрудными глазами. Яйцо я помещу на перстень… Не знаю, куда мой мастер отправит его, но мне бы хотелось, чтобы этот перстень принадлежал султану Мураду. Тогда на земном круге я мог бы выбить печать султана.
- Зачем это тебе?
- Символы перстня должны напомнить султану - его дело быть мечом пророка. Он должен идти вперед, пока зеленое знамя не осенит все части света. А наш султан, вместо того, чтоб искоренить неправду мира, гоняется за курильщиками табака.
- Чтоб идти вперед, нужно иметь дом, в который можно вернуться и принести в него то, для чего ушел…
Сулейман резким глотком выпил свой кофе.
- Я все уже умею. Я всему научился у отца, но он разорился и умер… А мастером мне быть через годы. Не мастерство - пропуск в мастера, деньги…
И вдруг одними губами прошептал:
- За нами стали следить. Ты не пьешь и не куришь.
Пришел Мехмед. Лицо залеплено пластырем, а все равно
веселый.
- Что же ты скажешь теперь своему мастеру? - простонал Сулейман.
- Ха! Скажу, что вор, за которым я погнался, опрокинул на меня казан.
Тот, кто не хотел пить кофе, усмехнулся. Краем глаза он видел: на большом ковре оставили игру в кости. Трое молодцов встали и направились к ним.
Мехмед сразу все понял. Схватил чашечку кофе и единым духом выпил. Друзья поднялись. Сулейман расплатился с хозяином-греком. Грек взял деньги, не считая, глаза его нацелились на того, кто не пил кофе и не курил.
- Это наш! - сказал Сулейман упавшим голосом.
Мехмед загородил друга, но молодцы отодвинули его и
подошли вплотную к тому, кто им не понравился.
Сверкнули два кинжала, уперлись в ключицы. И чашечка кофе поплыла к губам упрямца. Замерла.
Тот, кого щекотали кинжалами, улыбнулся, взял кофе, выпил и сказал Сулейману:
- Заплати и за это. Я расплачусь после.
Сулейман дрожащими руками отсыпал хозяину мелочь.
&
Кварталы Эюб-Ансари с его кладбищами имели в Истамбуле дурную славу.
Тот, кто покинул друзей, сидел под огромным деревом в тени. Ноги сладко гудели. Глаза смыкала дрема. Из кустов выскочил маленький ветерок и холодным язычком лизнул взмокшее от пота лицо. Сидевший увидел аиста, улыбнулся и спокойно закрыл глаза. И уснул. Привиделся ему фонтан. Бедный совсем. Каменная гладкая чаша. Из центра - порывами тугая струя. В глухом биении воды о камень он услышал далекие удары боевых барабанов.
Сон пропал. Тот, кто уснул, увидал в десяти шагах от себя древнего старика. Старик сидел на коврике и молился.
Потом он свернул коврик, повернулся к тому, кто пробудился, и сказал:
- Еще не успеют растаять в горах снега, а тебя, Убежище Веры, - да будет тебе милость и всепрощение! - назовут завоевателем Багдада!
Тот, кто услышал это слово, встрепенулся:
- Ты знаешь мое имя?
- Оно известно всему миру - да будет благость милосердного на нем.
- Кто ты, скажи мне! Если твое пророчество исполнится, я награжу тебя и окружу такими почестями, каких еще не удостаивался никто из моих рабов!
- Моя награда на небе. Но ты, если хочешь сделать угодное богу, поставь над источником, возле которого мы сидим, дом молитвы. Пусть в нем обретут покой уставшие от святых странствований дервиши.
- Сказанное тобою исполнится, святой отец.
И тут послышался топот лошадей. Дерево, где сидел тот, кого назвали завоевателем Багдада, окружили люди в драгоценных одеждах. И все припали к его ногам.
- Великий падишах, мы ищем тебя по всему городу, - сказал янычарский ага. - Крымский хан прислал тебе дерзкое письмо. Он захватил Кафу и убил пашу и кадия.
Тот, кто сидел, встал.
- Коня!
Повелителю царств, грозе народов султану Мураду IV предстояло решить судьбу крымских татар и дерзостного хана Инайет Гирея.
Глава третья
Бесшумные двери сами отворялись перед Мурадом IV. Он шел быстро, не обращая внимания на кланявшихся ему вызолоченных, усыпанных сверкающими каменьями людей Сераля.
Он прошел к своему трону, в пыльной одежде простолюдина, в грязной чалме. На трон сел не колеблясь. Кроме десятка немых, самых верных телохранителей султана и хранителей самых лютых тайн Сераля, в зале было двое: великий визирь Байрам-паша и великий Муфти Яхья- эфенди.
- Говорите! - приказал Мурад.
- Великий падишах. - Голос у Байрам-паши дрожал. - Крымский хан Инайет Гирей прислал великому Муфти дерзкое письмо. Столь дерзкое, что язык мой немел, а глаза мои слепли, когда я читал его.
- Хороши ли глаза и хорош ли язык у тебя, Яхья- эфенди?
- Ради благополучия империи я готов вынести бремя твоего гнева, о падишах, Убежище Мира!
Мурад подошел к одному из Немых, вытянул из его чалмы алмазное перо и протянул руку Яхье-эфеиди для поцелуя.
Великий Муфти поцеловал руку падишаха и получил в награду алмазное перо.
- Я слушаю.
Яхья-эфенди тихонько кашлянул и стал читать негромко, нарочито монотонно. Инайет Гирей писал:
“Великий Муфти, вам известно, что при смене без всякой причины Джанибек Гирея и при назначении Мухаммед Гирея, а потом вновь Джанибек Гирея сколько было вооруженных столкновений, стоивших жизней двум визирям и нанесших ущерб чести правительства. Кан-Темир, принявший сторону Джанибек Гирея, был причиною погибели Мухаммед Гирея. Хотя падишах и дал нам Крымское ханство, но увольнение мое по наветам некоторых злонамеренных людей несомненно. Сколько лет я терпел несчастья и лишения ради нескольких дней покоя и безопасности! Поэтому нельзя было далее выносить злых умыслов Кан-Темира. Показав свойственную нашей природе энергию и мужество, мы разгромили области и селения упомянутого Кан-Темира, затоптав их конями татарского войска…”
- Громче! - приказал султан. - Громче. Яхъя-эфенди!
- “…затоптав их конями татарского войска, - перечитал великий Муфти, - и захватив в плен его жену и сына, чем он тоже получил заслуженное наказание. Нам известно, что он, бежав, ушел в Истамбул и нашел себе убежище в Порте. Кан-Темир - один из наших подданных. Я желаю, чтобы наш благополучный падишах прислал его сюда. Братья Кан-Темира и Урак-мурза с восемью тысячами ногайцев, выпросив от меня помилованья, перешли на мою службу.
Если его Величество падишах не выдаст мне Кан-Темира, то я, перейдя Дунай, сам лично явлюсь…”
- Громче, Яхья-эфенди!
-; “…то я, перейдя Дунай, сам лично явлюсь близ Истамбула и вытребую этого бесстыдного лицемера, называемого Кан-Темиром. Если мне скажут, что с дарованием Кан-Те- миру области Очакова и Силистры он сделался нашим беем, то эти слова будут причиной возмущения. Вы полагаете, что успокоите нас, говоря: “Вам дан халат и указ, вы по-прежнему хан”, что мы, обманувшись…” - Яхья-эфенди оборвал чтение. - Великий падишах, далее письмо перестает быть государственным.
- Читай, Яхья-эфенди, до последней строки.
- Воля блистательного падишаха - закон. Я остановился па слове “обманувшись”… “мы, обманувшись вашими лживыми словами, заснем заячьим сном и, когда вы будете смеяться нам в лицо, мы вернемся, уйдем и распустим собранные у нас татарские войска, а вы между тем через несколько дней пришлете нового хана. Мы войск не распустим, а чтобы распустить их, мы потребуем серьезный залог: мы не хотим никого из янычар, ни из других очагов. Нам надо прислать кого-нибудь из корпорации улема, а то для нас ничего не стоит пойти туда, чтобы потребовать выдачи Кан-Темира. После не говорите, что мы не предупреждали вас, Вы человек, умеющий распутывать трудности. Так поступайте же сообразно с тем, что разумно. Прощайте!”
- А ты, Яхья-эфенди, говорил, что письмо далее теряет государственное значение? - Что-то уж больно весел Му- рад IV. - По крайней мере у хана в письме есть один разумный совет, которым я немедля воспользуюсь. Как он там пишет о тебе, Яхья-эфенди? “Вы человек, умеющий распутывать трудности”? Вот я и спрашиваю тебя, как бы ты ответил хану?
Яхья-эфенди был стар. Его почитала вся Турция. Падишахи падали один за другим, а великий муфти всякий раз умел усидеть на своем престоле. В конце концов он получил неписаное право давать падишаху не блистательно-уклончивые, а полезные советы.
- Великий падишах, - сказал он, помолчав, - я оставил бы это заносчивое письмо без ответа.
- Почему? - быстро спросил султан.
- Пять великих татарских родов никогда не позволят Гиреям возвыситься настолько, чтобы их слово в Крыму имело хоть какую-нибудь силу. Сила Гиреев - это твоя победоносная сила, государь. Наше молчание растопит войско Гирея, как огонь растапливает воск.
Мурад IV покусывал маленькие алые губы.
- Что ж, пусть Инайет Гирей ожидает нашего письма.
- Великий падишах, - с низким поклоном заговорил великий визирь Байрам-паша, - я позволю папомнить тебе. Вот уже целую неделю Будский паша ожидает решения своей судьбы.
- Он решил ее в Венгрии, когда бежал от гяуров Ракоци. Ему больше нечего ждать, потому что ему незачем жить…
Нижняя, прикушенная, губа побелела - пора кончать с государственными делами.
- Какие еще новости?
Байрам-паша знал, о чем спрашивает Мурад IV.
- Персы присмирели. Они сидят в городах.
- …которые взяли у нас…
- Но мы собираем новые силы…
- …а старые войска разбегаются.
- О великий падишах! Я посылаю проклятья на головы тех, кто снабжает армию продовольствием. Воины голодают. Плохая пища вызывает болезни. У нас больше гибнет людей от мора, чем от сабель ничтожного шаха Сефи I.
- Друг мой, Байрам-паша, ты предлагаешь мне впрячься в арбу вместо верблюда?
- Великий падишах, смилуйся! Но твое присутствие в войсках становится необходимым.
- Меня ждут, значит, я буду!
Глава четвертая
Мурад IV укрылся в голубой комнате. Она скорее походила на колодец, чем на комнату. Очень высокая, крошечная и вся голубая. Голубой, обитый атласом потолок, голубые ниспадающие шторы-стены. На полу пышный, как садовая клумба, голубой ковер.
Так и не поменяв одежды, Мурад раскинул руки и упал навзничь, не боясь ушибиться. Ковер спружинил, побаюкал и затих.
Мурад лежал с открытыми глазами, следил за игрой бархатных волн. Ему стало спокойно. Вспомнил старика, предсказавшего падение Багдада - победу над персами.
Голова была ясной, хотелось думать о важном. Позвал слугу. Приказал принести из хранилища книг и рукописей трактат Кучибея Гёмюрджинского.
Трактат был написан для глаз одного султана. Мурад хорошо знал эту рукопись и поэтому читал только самые сильные и болезненные места.
“У государственных сановников и в войске ни серебряной сбруи, ни убранства, ни украшений не было. Всякий из них зарился только на хорошего коня да на острую саблю, на панцирь да на кольчугу, на копье да на лук”.
- Времена меняются и меняют людей, - возразил Мурад Кучибею, - Подменяют. Тот ли ныне турок, что был при Баязиде или при Селиме I, когда совершались великие походы и захваты?
Снова распластался на ковре. Устал вдруг от всего. У него все делалось вдруг. Нежданно спросил себя:
- А сколько мне лет?
Закрутилось перед глазами: огромное, мягкое лицо султана Мустафы - дяди. Этот все норовил в море деньги бросать. Убивался, что рыбам никто не платит. Потом слабоумного дядю - в яму, а на его месте очутился брат Осман. Османа янычары изрубили ятаганами. Пе так правил, как хотелось янычарам. Из ямы достали Мустафу. Думал, на казнь, оказалось, на царство. Года не правил, и снова в яму. А на свято место, на престол империи, - Мурада IV, его собственное величество. И было ему тогда четырнадцать лет…
- А сколько же теперь?
Закрыл глаза и расслабил плечи - и разжал кулаки, отпуская силу на волю, чтобы ощутить в себе червя болезни, чтоб вызнать, сколько он пожрал в нем и сколько еще осталось ему пожирать. Сколько еще осталось пожить.
Все болело.
- Одна оболочка, - сказал себе Мурад и яростно сжал руки, чтоб не выпустить последнее.
И вот весь он был - ярость. Он жил одною яростью, двадцативосьмилетний повелитель стран и народов.
Поднялся. Взял в руки труд Кучибея и стал искать главу о персидском шахе Аббасе Первом, сокрушителе турецких твердынь.
Мурад читал с упоением - в нем клокотало бешенство, он ненавидел и, значит, жил.
Он читал о том, как, воцарившись, шах Аббас прежде всего созвал мудрецов и спросил их о турках. Почему турки достигли такого могущества? После раздумий мудрецы пришли с ответом: турки достигли могущества по двум причинам. Во-первых, турецкие султаны полностью доверяли своим ханам и военачальникам. Дав человеку власть, они не ограничивали его в действиях и не смещали за первую же неудачу. Во-вторых, турки не знали роскоши.
Услыхав эти слова, Аббас тотчас снял богатые одежды, надел черное платье и опоясался простой саблей. С той поры персидский шах не знал поражений. Удача повернулась лицом к нему, отвернувшись от турок.
Рассудительный и правдивый Кучибей писал: “Падишах - это душа государства. Если душа здорова, то и тело здорово. Существование шахов - большой талисман”.
Мурад усмехнулся.
- Ну а коли у падишаха, здорового душой, немочно тело?
Подагра скручивала. Ее приступы становились слишком частыми.
- Падишах - под стать государству. Как там у Кучибея?
Не спеша нашел нужную страничку. Вот оно: “Беи не правят, блюстители божественного закона не судят, сборщики податей не собирают денег. Государство впало в неизлечимую болезнь”.
- В неизлечимую?
Мурад прыгнул на ноги. Наступил на книгу каблуком. Придавил и размял, как ядовитого паука.
- Я излечу все болезни, Кучибей! Все! А если нет, то и вам не жить! Незачем! Жить - властвовать. О турки! Я перебью вас всех, если вы не вспомните, что вы - турки!
И стал смешон себе. Застыдился. Сел. Разгладил скорченные страницы книги.
- Давай-ка, Кучибей, не спеша распутаем клубок… Я хочу блага государству, и смерть должна подождать.
Прочитал.
“Есть люди, у которых по сорока-пятидесяти имений. И все доходы они пожирают. Только бы на смотру быть! Дадут по две тысячи белячков на харчи, оденут вместо кирас и лат армяк да шапку и пошлют в поход несколько носильщиков да верблюдников на ломовых лошадях, а сами в роскоши - хоть целый мир разрушься”.
- И разрушится, коли их не обуздать.
“Все тимары спорны. Визирь только и занят тяжбами. В руках каждого по двадцати подтвердительных грамот…”
- Пора положить и этому конец.
“Ни великого, ни малого, ни хорошего, ни дурного - не распознать стало. Ученый не отличается от неуча. Авторитет улемов пал…
В судебной карьере главное есть наука, а не возраст. Не лета, не положение, не личное уважение, не благородство происхождения. Старость, судя по-божески, не есть еще краеугольный камень правосудия. Коврик божественного закона должен принадлежать правдивым и ученым”.