Сотник громко провозгласил, обращаясь к Будакену:
— Да хранит всевидящий Ахурамазда благородного Фейзавла, правую руку правителя нашего города!
Один слуга стал около коня Фейзавла и нагнулся до земли. Старик поставил ногу, оплетенную красными ремнями, на его спину и сошел на землю. Другой слуга поднял над ним широкий зонтик с красными, белыми и синими полосами. Фейзавл приподнял позолоченную палку, сказал тихо несколько слов.
Согды, почтительно склонившиеся при его появлении, услышав приказание, стремительно разбежались в разные стороны. Слуги быстро притащили ковер и пестрые подушки и разложили на террасе между колоннами.
Фейзавл опять поднял руку с выкрашенной красной краской ладонью, и слуга подал ему корзинку. С торжественным видом Фейзавл вынул из нее красную розу на длинном стебле и оранжевый плод граната. Держа их перед собой, как большую драгоценность, Фейзавл медленными шагами направился к Будакену:
— Премудрейшая и прекраснейшая Рокшанек, дочь князя этого города, украшающая светом своих добродетелей землю, посылает тебе по случаю твоего приезда пожелания благоденствия и прибыли в делах и говорит тебе: «Добро пожаловать!» — При этом Фейзавл схватил руки Будакена, вложил в них розу и гранат и отступил назад под защиту ставших около него воинов.
Будакен проворчал Спитамену:
— Ты здесь бывал, не знаешь ли, что я должен с этим делать? Съесть, что ли?
— Нет, отдай своему слуге, и пусть он стоит рядом и держит в руках, как чашу, переполненную водой.
Будакен повел бровями, взглянул на Хоша, и тот стал позади князя, держа на вытянутых руках розу и гранат. Будакен мрачно молчал.
Спитамен обратился к Фейзавлу:
— Скифский князь Будакен благодарит и просит рассказать, почему ему присланы роза и гранат.
— Княжна Рокшанек желает, чтобы князь так же процветал, как прекраснейшая роза, и чтобы прожил счастливо столько же лет, сколько зерен внутри граната.
Будакен громко захохотал:
— Всем расскажу в нашей степи, что я похож на розу и буду жить четыреста лет. — Он добавил: — Я очень хочу увидеть вашу княжну Рокшанек. Я тоже поднесу ей подарок, который будет достоин ее красоты и добродетелей.
Глаза Фейзавла метнули взгляды по сторонам, и он сказал, указывая медленным, величественным жестом на ковер:
— Пойдем сперва туда, на ложе отдыха, и погрузимся в сладостный разговор, возвышающий наш разум и наши души.
Будакен и Фейзавл сели на разных концах ковра.
Сзади Фейзавла стали сотник, слуга с зонтиком и несколько вооруженных юношей.
Фейзавл начал обычными вопросами:
— Здоров ли, князь? Толст ли твой нос?[173] Сильны ли, как всегда, твои мышцы? Свободно ли дышит твоя грудь?
— Благодаря твоей милости я дышу так же хорошо, как и мудрая «правая рука» правителя города.
Фейзавл поднял золоченую палку — подошли слуги и опустили на ковер медные подносы. На них лежали горой лепешки, сушеный виноград, миндаль, фисташки и медовые соты.
Голый невольник с костяным кольцом в ухе принес большой, покрытый мхом и плесенью глиняный кувшин. Старик слуга с желтой повязкой вокруг головы и в широкой полосатой одежде вытащил из-за пазухи стопку медных чашек, вложенных одна в другую, вытер их концом своего синего шерстяного пояса, ножом сбил смолу, облепившую горлышко кувшина, вытащил деревянную пробку и разлил в чашки темное густое вино.
Затем старик взял полную чашу вина, слил с нее несколько капель на свою сморщенную левую ладонь и подал чашу Будакену. Одновременно он слизнул вино с левой ладони и прищелкнул языком. То же самое он повторил, передавая другие чаши Фейзавлу и скифам. Все поняли, что если разливающий старик пьет первый, то в чашах нет яда и вино можно пить без опасения.
Фейзавл взял чашу обеими руками и, подняв глаза кверху, воскликнул нараспев:
— Пусть хранит Ахурамазда великого царя царей, нашу землю и всех почитающих высочайшего! — И он выпил одним духом всю чашу.
Будакен наблюдал, что делает Фейзавл, и старался повторять его жесты. Выпил вино — оно было душистое, сладкое и крепкое.
Будакен стал задавать вопросы:
— Как здоровье царя царей? Где теперь великий, непобедимый правитель Персии?
Фейзавл развел руками:
— Вы, саки, достойные и мудрые доители кобыл, живете в беспредельных степях, так что все новости приходят к вам через год. Про какого царя царей ты спрашиваешь? Если про великодушного Дараиавауша,[174] то его уже нет — его призвал к себе на небо Ахурамазда; где его семья — неизвестно: или погибла, или — еще хуже — обращена в рабство Двурогим злодеем. Выпей еще этого вина — оно пролежало в земле много лет и потому стало густым, как мед.
— Что же случилось с царем царей, какие несчастья могли обрушиться на него? — продолжал расспрашивать Будакен.
— Что можем мы знать здесь, в маленьком городке, на границе с соленой пустыней! Мы должны тихо молчать и ждать приказаний великих людей, которые правят нами. — И Фейзавл скромно опустил глаза.
— Но сатрап Бесс? Наверное, он жив и правит по-прежнему Бактрией и Сугудой?
— Ты, я слышал, кажется, хочешь проехать в Мараканду?
— Да, я проеду в Мараканду, к сатрапу Бессу. Он звал меня к себе как гостя еще год назад.
Фейзавл покачал головой:
— Ты совсем ничего не знаешь, что произошло. Сатрапа Бесса уже нет. Великому создателю этого мира благоугодно было сделать Бесса царем царей, возложить на него царскую тиару[175] и передать ему жезл правления всей Персии. Теперь не так легко и просто приехать в Мараканду в гости к Бессу.
— Если Бесс стал царем царей, то, вероятно, потому, что он полон справедливости, — сказал Будакен. — Царь должен помнить и исполнять свои обещания. Я думаю, что Бесс не забыл двух жеребцов, сыновей славного Буревестника, полученных им от меня в подарок, и вспомнит, что звал меня навестить его.
Фейзавл стал говорить сладким, вкрадчивым голосом:
— Теперь царь царей находится в Мараканде и строго охраняется: никому не разрешается въезд в город без особого вызова и письменного приказа за печатью. Не лучше ли тебе отдохнуть здесь, в этом городе, и переждать, пока мой гонец съездит в Мараканду с письмом и просьбой разрешить тебе приехать? Тогда ты свободно проедешь в Мараканду — она ведь теперь новая столица всей Персии.
Будакен уже выпил несколько чаш сладкого вина. Хотя он был очень силен, но вино разгорячило его, и слова Фейзавла показались ему оскорбительными и обидными.
— Мы, саки, — народ свободный и не состоим на службе ни у сатрапа Бесса, ни у царя царей. Мы живем где хотим; если не понравится, снимаем свои шатры, грузим их на телеги[176] и уходим к другим колодцам. Ты думаешь, что сможешь нас задержать в этой глиняной ловушке, полной клещей и скорпионов, и послать в Мараканду донесение, что Фейзавл один, без войска, только своей мудростью и хитростью взял в плен непобедимого князя Будакена и двадцать свободных скифов? Ты ошибаешься, Фейзавл, и, верно, забыл походы Афрасиаба. Эй, воины, приведите мне моего коня! — закричал Будакен. — Я посмотрю, как ты со всеми своими воинами попробуешь задержать Будакена, который один уводил целые караваны согдов!
Будакен вскочил, схватил боевую секиру и стал со свистом размахивать ею.
Фейзавл отбежал в сторону и, пятясь, издали старался успокоить гнев Будакена:
— Мы нарочно отвели для тебя этот двор, чтобы тебе не мешали любопытные жители города!..
— А ты не нашел места похуже? Сюда приходят сумасшедшие, чтобы собирать клопов, и здесь ты захотел заморить меня с моими воинами?
— Закройте ворота, не выпускайте никого! — кричал, прячась за колонну, Фейзавл.
— Там собрано целое войско, — говорили скифы. — Кидрей хотел выйти из ворот, а его встретил лес копий.
Снова секира Будакена с воем завертелась над головой Фейзавла. Он протягивал Будакену дрожащие руки:
— Успокойся, князь! Ты можешь переехать в летний дворец нашего князя. Там ты будешь в саду, под тенью деревьев, лежать на ковре и есть сладкие персики. А наши певцы споют тебе лучшие песни.
— Прикажи своим воинам, чтобы они уехали от ворот, а не то мои воины покажут, как летают сакские стрелы, как наши копья пробивают сразу трех человек.
В воротах раздались крики:
— Саки взбесились! Они садятся на коней! Они сейчас бросятся на нас!
— Улала!.. Улала!.. — заревел Будакен боевой клич саков.
— Улала!.. — ответили ревом двадцать скифов.
За воротами послышались крики команды и топот лошадей, бросившихся вскачь по улице.
— Я должен увидеть премудрую дочь правителя Курешаты! — наступал Будакен на Фейзавла.
— Наши женщины не боятся мужчин, но ты два мужчины! — отвечал Фейзавл. — Рокшанек умрет от страха, когда ты войдешь в ее дом.
— Ты меня проведешь к ней. Мы, саки, ни женщинам, ни детям зла не делаем. Веди меня к ней!
Фейзавл поднял руки к небу:
— О всемогущий! О создатель луны и шести планет! Ты видишь, что я не виноват; избавь меня от гнева моего князя Оксиарта!
— Какого Оксиарта? — остановился изумленный Будакен.
— Князь Оксиарт — владелец города Курешаты и всего округа. Только его здесь нет. Он уехал доставать коней для войска царя царей. Вместо него правит мудрая дочь его, Рокшанек.
Будакен с досадой вспомнил о появлении в его шатре Оксиарта и обо всем, что потом с ним произошло.
— Подожди меня, — говорил Фейзавл, — я съезжу сейчас к княжне Рокшанек, переговорю с ней и привезу ее ответ.
— Но могу ли я верить, что ты вернешься?
— Я тебе оставлю в залог самое ценное, что имею: золотой пояс, стальной меч или янтарное ожерелье.
— Этого и у меня много.
— Тогда я тебе оставлю еще более ценное — мою бороду… — Фейзавл снял свою серебристую завитую бороду, которая искусно держалась на золотых крючках, зацепленных за уши, и оказался моложавым красивым персом с гладко выбритым лицом.
Он приказал одному слуге сесть на ковер и на медном подносе держать драгоценную бороду. Сам же сделал приветственный жест золоченой палкой и направился к разукрашенному коню.
Слуги подхватили его, посадили на круглую лоснящуюся спину жеребца, крытую ковровым чепраком, и Фейзавл со своими воинами и провожатыми скрылся в широких воротах.
КОБЫЛИЦЫ НЕ ДОЕНЫ
Сняв свои шерстяные одежды, Будакен заменил их полосатыми согдскими шароварами, подставляя лучам солнца голую мускулистую спину. Он лежал на широком ковре, затканном синими цветами и красными птицами. Над ним распростерло ветви столетнее абрикосовое дерево с бесчисленными мелкими оранжевыми плодами. Толстый ствол виноградной лозы обвивался, как змея, вокруг дерева, подымаясь на самую его вершину, и среди густой листвы повсюду виднелись восковые грозди винограда.
Несколько слуг Фейзавла было приставлено к Будакену, и он их расспрашивал, как сажают деревья, сколько с них собирают плодов, как их сушат на зиму, что помещается в сарае.
Скифы освободили коней от седел и вьюков, полили их водой из канавок, смыв накопившуюся на боках соль и пыль, и кони стояли в тени, блестящие, шелковистые, погрузив головы в свежие снопы сочной травы.
В торговый двор прибыл новый скиф на исхудалом коне, покрытом густой пылью. Он привязал коня к кольцу на столбе, подтянув коню голову высоко, чтобы он остыл.
Мягкими шагами скиф подошел к Будакену и остановился перед ним, скрестив руки на рукоятке ножа, заткнутого за пояс. По лицу, серому от пыли, капли пота провели темные полосы. Встретившись со взглядом Будакена, скиф опустился на колени на краю ковра и сел на пятки.
— Что делают мои кобылицы? Как бегает Буревестник? Жив ли маленький чита? — были первые вопросы Будакена.
Скиф развел руками. Из-под его войлочного остроконечного колпака выбивались, падая на плечи, длинные полуседые космы. Редкая борода завитком свисала с подбородка.
— Бой-бой, плохо! Если уйдет пастух, разве не разбредется его стадо? Сейчас же прибегут волки и начнут растаскивать овечек во все стороны.
Будакен отставил пеструю глиняную чашу с вином, которую держал обеими руками, и насторожился:
— Но князь Гелон обещал мне, что будет наблюдать за всеми моими стадами! Разве князь Гелон уехал?
— Князь Гелон делает все, что может: скачет от одного стада к другому, меняет усталых коней, кричит на пастухов, сам колотит их плетью, но толку от этого не много!
— Зачем же он скачет? Это не его дело. Ему надо сидеть около шатров на ковре в прохладной тени, попивать кумыс и ждать, а к нему должны приезжать табунщики с поклоном и говорить все, что им нужно и что случилось во всей степи. Разве я когда-нибудь гонялся за моими пастухами?
— Ты — другое дело. Ты всех держал в своей широкой ладони. А когда ты уехал, то все поползли во все стороны, как щенки без матки. Бой-бой, что будем делать!
Кочевник ничего не скажет сразу. Его речь вьется, как тропинка в степи, и он должен начать издалека, чтобы пересказать все, что видел в пути.
Будакен передал ему чашу с вином:
— Выпей сперва согдского вина и не бойся. Пастух вернется к своим баранам и все исправит. Что же случилось?
Старый скиф взял чашу, покосился одним глазом на темное маслянистое вино и понюхал его:
— Никогда такого не пробовал. Пусть Папай даст нам всем много сил и целое стадо детей! — Отпил немного и почмокал: — С медом? Голова на плечах не закачается? — Скиф закинул голову назад, показалось донышко глиняной чаши, и старик, вытаращив глаза и отдуваясь, поставил чашу на ковер.
— В битвах согды послабее нашего, а такого вина наши кумысобои не сделают, — сказал Будакен. — Ну, рассказывай теперь по порядку, что погнало тебя из нашей равнины вдогонку за мной? Как тебя звать? Кажется, Асук?
— Верно, верно — Сагил Асук! — ответил сразу развеселившийся скиф. — Когда я родился, в шатер вошел отец и принес дикого козла — асука![177] Вот меня и прозвали Сагил Асук. С тех пор я, как асук, езжу по степи и не люблю сидеть в шатре. Сам знаешь: дома сидишь — последнее проешь, а по степи побродишь — счастье найдешь.
— Ладно, ладно! Теперь рассказывай дальше, что делает согдак Оксиарт, приехавший ко мне, когда загорелись огни на курганах.
— Этот согдак очень полюбил кумыс и бузат, пьет без конца, потом вскочит, бегает, пляшет, угощает стариков и их тоже заставляет плясать.
— Хозяин может только радоваться, если гость его весел. Но я еще не вижу, отчего мне надо тревожиться.
— Князь Будакен Золотые Удила, большие у тебя убытки: кобылицы стоят недоенные, косяки сбились и пасутся на вытоптанном лугу, где уже травы не осталось: некому их перегнать на новые места.
— А что же делают мои слуги? Разве загуляли вместе с согдаком? Или порубили друг друга? Или болезнь их передушила?
— Они почти все ушли от тебя…
Будакен, нахмурившись, уставился на Асука. Большая рука его невольно шарила по ковру, точно отыскивала меч. Он всматривался в глаза вестника, желая узнать, что таится недосказанного в обветренном, сморщенном его лице.
— Пей еще! — сказал он, указывая на полную чашу.
Старик опять выпил одним духом чашу, и язык его развязался. Он наклонился к Будакену и стал говорить вполголоса:
— Несколько саков нас подбивали. «Зачем, — говорят, — мы служим князю Будакену? Разве не такой же он скиф, как и все мы? Разве не родился он в закопченном, промасленном шатре, как и мы? Почему же, — говорили они, — мы стараемся, работаем на него, а он все прибавляет баранов и жеребят к своим стадам, а мы как были в рваных кожаных штанах, так и остались, только новые заплаты нашили?» «Верно, верно, — отвечали мы тем, которые нас подбивали, — но что же поделаешь с Будакеном? Ему и солнце больше светит, чем нам».